Юрий Хорошавин

Начиная это рассуждение, хотелось бы обратить внимание на феномен «Происхождения видов». Это тот редкий случай, когда всего один научный труд смог не только ввести новое представление, но и твёрдо его укрепить. Это было достигнуто колоссальным объёмом проанализированного фактического материала, на основании которого выведена цельная система выкладок, сложившихся в стройную теорию, а также тщательным поиском и разбором её недостатков. В чём этот труд также уникален – тем, что в нём выделена глава специально для его критики. Поэтому я бы хотел написать именно о седьмой главе - «Разнообразные возражения против теории естественного отбора».

Луис писал, что современные растения и животные, обитающие на территории Египта, не отличаются от их предков, живших 3-4 тысячи лет назад. В этом он видит противоречие процессу эволюции. Дарвин не только опровергает этот аргумент, говоря о неизменности условий и, следовательно, ненужности модификаций, но и поворачивает его против сторонников теории о «врождённом стремлении к прогрессу». В наши дни к этому можно добавить только знание о причинах модификаций – мутациях, которые в случае их ненадобности теряются при рекомбинациях, а популяция в целом подвергается стабилизирующему отбору.

Бронн высказал несколько возражений. Суть первого из них в том, что зачастую разновидность и её создатель – вид встречаются одновременно и географически близко к друг другу. Дарвин ещё до появления самого термина – «экология», объяснил это разностью условий, которые занимают их популяции. Поддержать его мог бы Линней, который понимал, что систематика – вещь искусственная. Придерживался того же мнения и Ламарк «Только тот, кто долго и усиленно занимался определением видов и обращался к богатым коллекциям, может знать, до какой степени виды сливаются одни с другими. Я спрашиваю, какой опытный зоолог или ботаник не убеждён в основательности только что сказанного мною? Поднимитесь до рыб, рептилий, птиц, даже до млекопитающих, и вы увидите повсюду постепенные переходы между соседними видами и даже родами». А мы, видя, какими темпами меняется систематика после обретения возможности прочесть генетический код, можем только согласиться с ними.

Есть и более серьёзное возражение: почему виды отличаются друг от друга множеством признаков? Как получилось, что модифицировались одновременно многие части?

Этот вопрос, как мне кажется, наиболее ясно показывает значение критики: выявить недостатки теории, с тем, чтобы исправить их, и глубже понять механизм её действия.

Здесь Дарвин говорит, что мы не знаем, произошли они в одно время или нет, приводя в пример выведенные человеком породы. Но что делать, если в каких то случаях мы не находим переходных форм? Предвосхищая этот вопрос, Дарвин упоминает закон коррелятивного роста и возможность спонтанных вариаций. Если по поводу второго разумно было бы обратиться к теории вероятности, то закон коррелятивного роста пересекается с положениями эмбриологии. К тому же мы знаем теперь о плейотропизме, когда изменение в одном гене ведёт за собой изменение многих признаков. Здесь в пример можно привести гормоны, т.к. они влияют на развитие всего организма.

Бронн, совместно с Броком, также возражают: специфические для видов признаки, важные для систематиков, обычно не имеют значения для выживания, а значит, не подвержены влиянию естественного отбора. Как тогда они закрепились?

Для начала Дарвин указывает, что говорить о каком-либо признаке, как о не имеющем приспособленческого значения, некорректно, поскольку мы можем попросту не знать его значения, чему он приводит в пример недавние открытия.

Во вторых, важный для систематиков, но не важный для приспособления признак может быть связан с признаком, подверженным влиянию естественного отбора посредством законов роста.

Современность, а именно, генетика и эмбриология, даёт здесь только механизмы «законов роста». Но в данном случае они могут лишь согласиться со словами Дарвина. Здесь важен факт их наличия и то, что они работают, а не как работают.

Спорно лишь утверждение о прямом влиянии различий в свойствах окружающей среды на систематические признаки.

Аргумент о том, что начальные стадии сложных морфологических структур не дают приспособленческих преимуществ, до сих пор популярен у антиэволюционистов. Но если Майверт приводил в пример жирафа, в отношении которого объяснение оказалось довольно простым, то сейчас обычно приводят в пример человеческий глаз. Но и в этом случае можно показать, что клетка мозга, выдвинувшаяся на периферию, и получившая светочувствительный пигмент, (естественно, уже дающая преимущество её обладателю) может эволюционировать в человеческий глаз. А дальше остаётся только взывать к теории вероятности, чтобы произошли и закрепились последовательные мутации.

Далее Майварт спрашивает, почему остальные копытные не приобрели жирафью шею? (Современные антиэволюционисты часто спрашивают, почему нынешние шимпанзе не стали людьми.) Ответ довольно прост – они не получили бы преимущества, т.к. уже есть вид с такой особенностью. Иначе говоря, экологическая ниша уже занята.

Подытоживая: в этом сочинении я постарался изложить основные аргументы против теории эволюции, измысленные во времена Дарвина, с его контраргументами и, где возможно, комментариями с точки зрения современной науки. Как видно, что-либо принципиальное к ответам Дарвина добавить сложно, что подчёркивает весомость его труда.

С другой стороны, новых аргументов у его критиков так и не появилось. Современные антиэволюционисты критикуют теорию естественного отбора в лучшем случае при помощи аргументов времён Дарвина. В остальных - говорят о том, что многие учёные отрицают теорию ЕО (не говоря о том, что ссылка на авторитет – не лучший тон, обычно эти заявления расходятся с истиной), некоторые критики показывают непонимание предмета (яркий пример – «Эволюция нарушает второе начало термодинамики»).

Таким образом, причина существования людей, не допускающих эволюцию, лежит далеко за пределами научной области.