Здравствуйте, мистер Дарвин!

Не кажется ли вам, что век ученого несправедливо короток? Как обидно, наверное, чувствовать, что вы буквально подвели человечество к пониманию реального положения вещей, но до самой сути они докопаются уже без вас.

Меня поражает, мистер Дарвин, как имея так мало информации, вы смогли выстроить теорию, столь близкую к правде. Ведь вы не имели представления об истинных механизмах наследственности и изменчивости. Живые существа в этом плане были для вас, по сути, черными ящиками. Однако это не помешало вам учесть и логически связать столько фактов. Вот почему ваш труд «Происхождение видов путем естественного отбора» - воистину торжество научной мысли.

Из чувства солидарности, пишу вам письмо, в котором осмеливаюсь прокомментировать XIV главу вашей книги «Взаимное родство организмов; морфология; эмбриология; рудиментарные органы» с точки зрения знаний, накопленных за полтора века после ее публикации.

Итак, во-первых, вы совершенно правы, мистер Дарвин, настаивая на том, что «всякая правильная классификация есть классификация генеалогическая». Каким же, наверное, бурным должен быть ваш восторг, если я скажу вам, что ВСЕ живые существа на Земле – потомки в сущности одной молекулы. Молекулы, которая умела собирать из других молекул машину для самокопирования и размножения. Причем копирования не абсолютно точного, но оставляющего возможность для небольших изменений. Тысячелетиями эти молекулы непрерывно менялись, конкурировали друг с другом и, в результате, «обрастали» разного рода механизмами, которые способствовали их успешному существованию и размножению.

По правде говоря, пользуясь только этой информации, вы уже смогли бы без труда логически выстроить весь путь, пройденный жизнью на Земле (тем более, что ваша теория идеально и практически без оговорок ложится на это новое для вас знание).

Эволюция, мистер Дарвин, представляется мне снежным комом, который совершенно автоматически (без стимулирующих воздействий извне) неизбежно катится вниз по склону и так же неизбежно растет. Катится он только по той причине, что когда-то тронулся с места.

И если ни на минуту не выпускать из головы мысль о том, что каждый из нас - лишь очередной раунд копирования той самой древней молекулы, то степень родства несомненно становится единственным разумным критерием для классификации организмов. Как точно было сказано Феодосием Добжанским: «Ничто в биологии не имеет смысла кроме как в свете эволюции».

Но вернемся к той замечательной «самокопирующейся» молекуле - ДНК. Эволюционный процесс приводит к тому, что в ДНК каждого организма остается как бы запротоколированным весь путь, пройденный её предками. И если вам, при построении филогенетического дерева, приходилось ломать голову над тем, какие признаки адаптивны, а какие указывают на истинное родство, то мы, в наш век молекулярной биологии можем обратиться как бы к «первоисточнику».

В отличие от внешних признаков, над которыми изрядно потрудился естественный отбор, информация, «зашифрованная в ДНК», не может с той же легкостью ввести биологов в заблуждении. Ведь за всю истории жизни на Земле ничего в ДНК не менялось в один миг коренным образом (без летальных последствий для ее обладателя). Так, например, не могла ДНК ящерицы юрского периода одномоментно измениться настолько, чтобы превратить ее переднюю конечность в крыло. Однако мелкие изменении в этой молекуле из поколения в поколение меняли облик живых существ на планете и вели к возникновению видов. Именно эта особенность сейчас позволяет нам, отыскивая общие последовательности ДНК разных организмов, оценивать степень родства между ними.

Но вы спешите с выводами, Мистер Дарвин, если думаете, что мы с ДНК теперь на короткой ноге, и можем читать ее, как книгу. Ведь путь, которым эта молекула создает для себя столь сложно устроенные оболочки-организмы, для нас во многом еще непонятен. А протокол, в ней записанный, до сих пор выглядит для нас как китайские иероглифы.

Теперь, с учетом уже сказанного, попробую объяснить несколько вопросов, освещенных в XIV главе.

Во-первых, как вышло, что потомки одного организма дивергируют так сильно, осваивая кто полет, кто лазание по деревьям, а кто стремительное плавание? Ответ прост – начало, или толчок дает мутационная изменчивость – результат несовершенства в системе копирования и репарации ДНК. Именно разнообразные мутации являются постоянным поставщиком материала для естественного отбора.

Что же насчет существования гомологичных органов? Почему плавник дельфина, рука человека и крыло летучий мыши имеют общий «план строения»? И будем честными, все эти причудливые механизмы далеко не совершенны, например, с точки зрения эргономичности и механики. Изобретатели вашего времени смогли бы предложить десятки моделей строения крыла, которые позволили бы птице летать быстрее и дольше, затрачивая меньше энергии. Причина снова кроется в том, что ДНК (опять же без летальных для ее обладателя последствий) может меняться только маленькими «шажками».

Мне нравится, как объяснял этот вопрос один из моих лекторов Олег Энгельсович Костерин: «…живые организмы проектировались эволюцией не как оптимизированные устройства, а скорее по принципу Тришкиного кафтана, когда проблемы компенсировались по мере их поступления первым попавшимся под руку способом. Что, впрочем, лишний раз доказывает, что у эволюции нет и не было какого бы то ни было «интеллектуального плана»».

С этой точки зрения легко объясняется и сходство эмбриональных форм, так верно вами подмеченное. Если та или иная информация не мешает организму успешно существовать и оставлять потомство (то есть если против нее не действует отбор), она не будет «выброшена». То есть, если твои предки были рыбами, то на ранних этапах развития ты тоже будешь похож на рыбу, просто потому что это не мешает тебе выжить, а другому «плану» развития, кроме рыбьего, взяться просто неоткуда.

Но самым интересным, на мой взгляд, является вопрос о редукции «неупотребляемых» органов. Как вы помните, мутации, во-первых, могут повлиять на любой признак (иначе говоря, возникнуть в любом участке ДНК). Во-вторых, подавляющее большинство из них вредны и ведут к потере какой-то функции. Как следствие, в генах, ответственных за «неупотребляемые», ненужные более органы, со временем накапливаются мутации, ведущие к его редукции. Отбор, как нетрудно догадаться, закрывает на этот процесс глаза. До какой же степени редуцируется «неупотребляемый» орган или функция? Это зависит от того, насколько рудимент отягощает его обладателей и от множества других во многом случайных процессов, что еще раз подтверждает отсутствие какого-либо специального плана для изменения видов.

Вот и все, чем я хотела поделиться с вами, мистер Дарвин. Надеюсь, вам было хотя бы вполовину так же интересно читать мой «труд», как мне интересно читать ваш. Спасибо вам за то, что именно в свете эволюционного учения, такого естественного и логичного, все биологические процессы и явления кажутся мне столь захватывающими и поразительными.

С уважением, Ковецкая Александра.