Валентина Мокроусова

Глава 2. Вариации в природе.

Широко известный в узких кругах труд Дарвина о происхождении видов попал мне в руки в составе огромной стопки учебников, выданной библиотекой университета юной, зеленой первокурснице. Хоть я и была примерно знакома с содержанием книги еще со школы, полностью её на тот момент я не читала, а настоящее, бумажное издание не трогала и подавно. Моментально в голове зародилось намерение исправить сие досадное упущение, однако насыщенная университетская программа, множество впечатлений от нового для меня амплуа студентки и связанных с ним перемен вынудили меня отложить исполнение моего плана до лучших времен, а точнее – до летних каникул.

После сдачи второй сессии я наконец-то вспомнила уже порядком забытое чувство свободы и приготовилась погрузиться с головой в закоулки логических рассуждений известнейшего ученого-биолога XIX века. К стыду своему, остановилась я после первой же главы. Никак не давала сосредоточиться на чтении назойливая мысль: «мы все это уже знаем». Безусловно, этот труд бесценен в качестве исторического документа и интересен для саморазвития, но как источник каких-то новых сведений он… мнэмм… бесполезен. (Надеюсь, мистер Дарвин не обиделся бы на меня за такие слова, ведь он сам не сразу решился опубликовать «Происхождение…» ввиду того, что мистер Уоллес уже фактически описал к тому времени то, над чем работал Дарвин.)

Со спокойной душой и чувством легкого разочарования я сдала книгу обратно в библиотеку и больше о ней не задумывалась. До тех пор, пока в моей жизни не появился курс эволюционной биологии и не поставил передо мной задачу переписать главу из «Происхождения…» с точки зрения современных реалий.

Это был провал. Вспоминая свой опыт знакомства с данным произведением, я утрачивала всякое желание начинать работу. Ситуацию усугубляла также предстоящая проверка работы на «антиплагиате» и пожелание преподавателя увидеть интересный сюжет. Я не представляла (да и сейчас не представляю), что такого оригинального можно написать по теме, на которую писали миллион раз до меня. Даже неожиданные сюжетные повороты не спасли бы положение, ибо сказочница из меня никакая (собственно, поэтому вы и читаете сейчас мои унылые мемуары). Я читала выбранную главу и не могла отделаться от ощущения дежавю: «мы все это уже знаем». Вдохновение не желало посещать меня.

Пропустив все мыслимые и немыслимые сроки, перед самым экзаменом я поняла: сейчас или никогда.

Чтобы примерно составить в голове план своей работы, я решила для начала определить разницу между сведениями, известными нам на данный момент и сведениями, предоставленными нам Дарвином. Во второй главе на протяжении одиннадцати страниц он рассуждает об определении вида и разновидности, а также о влиянии явления изменчивости на эти определения. В результате он приходит к первому выводу: достоверное определение вида в принципе не существует, поскольку данный термин – чистая условность, присвоенная ради удобства и используется произвольно разными натуралистами. Подобная практика чревата рождением систематического хаоса, когда одна и та же форма разными учеными в разных местах может принадлежать разным рангам. А если вспомнить, что при разрешении вопроса, следует ли известную форму признать за вид или за разновидность, единственным руководящим началом являлось «мнение натуралистов, обладающих верным суждением и большой опытностью», мы получим ночной кошмар любого современного систематика.

Настало время сравнить полученные данные с современным положением вещей. И вот тут я осознала всю самонадеянность предыдущих моих рассуждений. Собираясь написать здесь современное определение термина «биологический вид», я поняла, что написать мне нечего. Несмотря на имеющийся научный прогресс, на развитие генетики и молекулярной биологии, современное определение вида немногим менее условно, чем во времена Дарвина. Его тезис: «Не подлежит сомнению, что до настоящего времени не удалось провести ясной линии демаркации между видами и подвидами, т. е. формами, которые, по мнению некоторых натуралистов, приближаются к видам, но не вполне достигают этого ранга, или между подвидами и отчетливо выраженными разновидностями, или, наконец, между менее ясными разновидностями и индивидуальными различиями» не теряет своей актуальности и по сей день. «Мы знаем это, но не всё». Ранее считалось, что точно определить термин не позволяло «отсутствие непогрешимого критерия, позволяющего хорошо различить виды и разновидности». Однако впоследствии учеными-классификаторами было предложено целое множество подобных критериев, из которых и состоит современное определение: морфологический, физико-биохимический, географический, экологический, репродуктивный и др. К сожалению, нередко они оказываются несостоятельными, ибо не могут охватить все многообразие организмов либо ввиду существования контрпримеров. В итоге мы имеем ситуацию, когда определение вроде бы есть, а вроде и нет.

Наряду с этим долгое время палки в колеса систематиков ставила индивидуальная, а за ней и видовая изменчивость. Ведь виды не дискретны, существует множество переходных форм, размывающих или вовсе стирающих таксономические границы. Дарвин пересмотрел отношение к изменчивости и открыл новую ее функцию – участие в видообразовании как основу эволюции. Он также подчеркивал случайный, ненаправленный характер изменчивости. Исходя из этого можно предположить, что эволюция не терпит классификации и упорядоченности, и покуда процесс видообразования происходит и будет происходить, стопроцентно точной границы между видами и разновидностями мы не найдем.