Доктор Янай Офран, преподаватель биофизики на факультете биологии и глава лаборатории университета Бар-Илан, любезно согласился рассказать "Букнику" о профессоре Иешаягу Лейбовиче — о своем деде, собственно.
— С какого возраста Dы помните профессора Лейбовича? Поделитесь, пожалуйста какими-нибудь личными воспоминаниями?
— Я помню деда и бабушку столько же, сколько помню себя. Когда я родился, им обоим было под семьдесят. Мы жили в Иерусалиме от них неподалеку, и они были очень важными фигурами в нашей семье. Дети, двадцать пять внуков, ученые со всего мира, политики и поклонники, приезжавшие к деду задать вопрос, поучиться или посоветоваться. В доме вечно шум и толпа. Впрочем, бабушка любила весь этот балаган. Она всегда говорила: самое страшное проклятье — чтоб у тебя на пороге вырос куст (то есть чтоб к тебе никто не приходил).
«Широкая общественность» о бабушке ничего не знала — всех интересовал только дед. Однако они были очень близки и сильно влияли друг на друга. Очень интересно было иногда взглянуть на деда — общественного деятеля, крупного ученого и мыслителя — любящими глазами бабушки, женщины мягкой и приветливой. Однажды мы были где-то на севере — дед там участвовал в конференции. В какой-то момент вспыхнул спор между ним и неким деятелем, и дед, как обычно, спорил яростно. Буквально растоптал доводы оппонента. Публика замерла, с восторгом следит за его выступлением, и тут бабушка вдруг говорит: «Боже мой, он ведь голодный!»
— Давайте поговорим о философском и религиозном наследии Вашего деда. Когда Вы познакомились с его теориями? Менялось ли Ваше к ним отношение с течением времени?
Со взглядами деда я познакомился очень рано — я же говорю, он играл огромную роль в жизни внуков. Разумеется, мое отношение к его идеям менялось — по мере того, как я узнавал их глубже. И сегодня я могу проследить, как менялись его собственные взгляды. В молодости он был полон оптимизма, много писал о том, как следует обустроить общественную, политическую и религиозную жизнь Израиля. С возрастом оптимизма поубавилось, и в более поздних работах он пишет скорее как врач, ставящий диагноз безнадежному больному.
Парадоксальным образом со мной все было наоборот. Когда я начал что-то соображать, дед был уже глубоким стариком, совершенным пессимистом, и его поздние взгляды сильно повлияли на мое мировосприятие. Я лишь потом прочел его ранние, более оптимистичные работы, и стал смотреть на мир конструктивнее и менее депрессивно.
Один исследователь интеллектуального наследия моего деда, д-р Клах из Бар-Илана, утверждает, что дедово философское учение полностью основывается на дихотомии между когнитивным и конативным — проще говоря, между разумом и чувством. По мнению Клаха, из этой аксиомы дед исходил, о чем бы ни шла речь — о религии, науке или философии. Вообще-то я не уверен, что можно свести все его интеллектуальное наследие к одному-единственному постулату, но очевидно, что эта дихотомия серьезно занимала деда и как религиозного мыслителя, и как ученого.
— Что Вы думаете о его политических взглядах?
Дед едва ли не первым четко сформулировал единственно возможное решение в той непростой ситуации, в которой Израиль оказался после Шестидневной войны, — уйти с контролируемых территорий, чтобы не управлять миллионами людей, лишенных гражданских и политических прав, и не очутиться в двунациональном государстве. Вокруг его позиции было много жарких споров. Но как раз по этому вопросу мне не доводилось слышать иной обоснованной точки зрения. Сегодня очевидно, что с дедом не согласны только те, кого не волнуют либо права арабов (то есть не беспокоит, что 40 % жителей страны лишены гражданских прав), либо права евреев (то есть они согласны иметь двунациональное государство вместо еврейского).
Впрочем, много споров возникало не из-за самих идей моего деда, а из-за того, в какой форме он эти идеи высказывал.
— Профессор Лейбович известен сегодня скорее благодаря своим политическим, нежели религиозным или философским взглядам. Как Вы к этому относитесь?
К сожалению, это неизбежно. В любой газете есть раздел политики, но нет раздела философии. Политикой интересуется гораздо больше народу. У тех немногих, кого занимает религиозная философия, нет сомнений, что дед был в первую очередь крупным религиозным мыслителем.
А как к этому относился сам профессор Лейбович?
Деда больше беспокоило другое. Когда ему исполнилось 90 (за полтора года до смерти), по всему миру прошли конференции в его честь. В некоторых он принимал участие и каждый раз говорил, что все обсуждают его достижения в самых разных областях, кроме одной, в которой он, собственно, проработал всю жизнь: никто ни словом не обмолвится о его научной деятельности. Что делать — есть сферы, которые привлекают больше внимания.
Русскоязычная публика почти ничего не знает о религиозных и философских идеях профессора Лейбовича. Какие книги или статьи Вы рекомендовали бы для первого знакомства?
Несмотря на многочисленные просьбы учеников, дед не стал писать «главную книгу», где его учение излагалось бы в полном объеме. Большинство его книг — сборники коротких статей. По-моему, общее представление о его взглядах даст «Аль Олам ве-Млоо» («О мире и обо всем, что его наполняет»), где собраны беседы деда с журналистом Михаэлем Шашаром, ныне покойным. Кроме того, можно порекомендовать «Беседы о 8 главах Рамбама» (эта книга переведена на английский) и «Беседы о пророчестве в “Путеводителе колеблющихся” Рамбама». Ну и несколько изданий его курсов, которые он читал в Еврейском университете, — о философии науки, психофизике и так далее.
Можно ли кого-то назвать учеником или наследником профессора Лейбовича как религиозного мыслителя?
Ученика, которого дед сам бы назвал своим продолжателем, такого нет. Это, кажется, бывает только в хасидских дворах и в других местах, где есть официальное «наследование». Но вообще дед на многих сильно повлиял. Недавно прошла очередная конференция, посвященная его интеллектуальному наследию, — в ней в основном участвовали довольно молодые люди. Есть несколько популярных сайтов, посвященных деду и его работе. Я слышал от многих, что их взгляды или даже жизнь сильно изменились, когда они познакомились с трудами Иешаягу Лейбовича. Значит, можно считать, что он оставил после себя много учеников.
Это неожиданно выяснилось, когда он умер. По галахе, некоторые законы траура распространяются не только на ближайших родственников, но и на тех, кто считает себя близким учеником покойного: в частности, на похоронах они надрывают свою одежду. И на похоронах деда я видел много людей, которые надрывали свою одежду, хотя дед не был им родственником. Видимо, они считали его своим учителем.