Недельная глава "Трума" описывает изготовление различной храмовой утвари, в частности - создание меноры:
И сделай светильник из золота чистого; чеканный должен быть сей светильник; стебель его, ветви его, чашечки его, яблоки его и цветы его должны выходить из него; шесть ветвей должны выходить из боков его: три ветви светильника из одного бока его и три ветви светильника из другого бока егo; три чашечки наподобие миндального цветка, с яблоком и цветами, должны быть на одной ветви, и три чашечки наподобие миндального цветка на другой ветви, с яблоком и цветами: так на всех шести ветвях, выходящих из светильника; а на стебле светильника должны быть четыре чашечки наподобие миндального цветка с яблоками и цветами; у шести ветвей, выходящих из стебля светильника, яблоко под двумя ветвями его, и яблоко под другими двумя ветвями, и яблоко под третьими двумя ветвями его [и на светильнике четыре чашечки, наподобие миндального цветка]; яблоки и ветви их из него должны выходить: он весь должен быть чеканный, цельный, из чистого золота (Исх 25:31-37).
О меноре евреи обычно вспоминают в контексте праздника Ханука. При этом свет меноры уподобляют свету Торы, противостоящему "греческой тьме", а чистое масло, чудесным образом горевшее восемь дней, – чистому учению Торы, противостоящему суетной "эллинской мудрости". Одним словом, в ханукальном дискурсе менора становится символом противостояния (и победы) святого и чистого "нашего" над ложным и враждебным "не нашим".
Вполне понятно, почему такая интерпретация меноры импонирует ультраортодоксам, мечтающим, подобно Элиягу Эссасу, очистить и оградить еврейскую жизнь "от всех проявлений эллинизма". Нередко подобное "прочтение" можно услышать и от представителей "современной ортодоксии", не видящих ничего зазорного в том, чтобы заниматься наукой (греческое изобретение!) или проводить свободное время в театре.
Однако является ли это толкование символики меноры единственно возможным в еврейской традиции? Разумеется, нет. Далеко не все еврейские мыслители видели в храмовом семисвечнике олицетворение войны культур.
По мнению Маймонида, все заповеди Торы были даны ради какой-либо рационально постижимой цели. Не составляла исключения и заповедь о меноре:
Менора была расположена напротив занавеса для того, чтобы подчеркнуть великолепие Ковчега завета и степень оказываемого ему почета. Ведь сам вид обители, озаряемой беспрерывным сиянием светильника, сокрытого за занавесом, способен оказывать мощное <психологическое> воздействие ("Путеводитель заблудших", 3:45).
То есть, с точки зрения Маймонида, большого поклонника античной философии, ни "антигреческой", ни какой-либо иной "идеологической" нагрузки менора не несла, но имела сугубо эстетическое значение.
(В скобках заметим, что эстетика тоже изобретение греческое. Традиционный иудаизм об этом практически не задумывался, поэтому эстетической стороной своей религии евреи занялись лишь в XIX веке – сначала реформисты, а затем и подражавшие им неоортодоксы.)
Далеко не все комментаторы соглашались со столь "утилитарным" подходом Маймонида. По их мнению, не только сама менора, но и все ее детали были глубоко символичны. Среди тех, кто разделял эту позицию, был и дон Ицхак Абрабанель, испанский раввин и философ XV века. В своем комментарии на Пятикнижие он, в частности, писал:
Менора символизирует второй вид награды – награду духовную, ибо сказано: "Душа человека – светильник Господень..." (Мишлей 20:27). А ее семь свечей олицетворяли собой семь наук, коренящихся в Божественной Торе. Все ее свечи были обращены в сторону срединной свечи, а она в свою очередь была направлена к Святая Святых, символизируя тем самым, что истинная мудрость должна гармонично сочетаться с фундаментальными принципами Торы… Чашечки, шары и цветки олицетворяли собой взаимосвязь различных наук и знаний, которые словно ветви на дереве разветвляются одна от другой. А сама менора была выкована из цельного слитка золота, символизируя тем самым, что все виды наук сливаются в едином источнике.
"Семь наук", о которых пишет Абрабанель, – это, как нетрудно догадаться, тривиум и квадриум, «семь свободных искусств» средневекового университета. То есть, по мнению Абрабанеля, менора не только не символизировала свет Торы в противовес "греческой мудрости", но, наоборот, олицетворяла науку, "коренящуюся в божественной Торе" и потому существующую в полной гармонии с еврейской религией. Иными словами, там, где многие нынешние ортодоксы видят противостояние, дон Ицхак, напротив, находил гармонию и синтез.
Любопытно, что совершенно независимо от Абрабанеля к схожему выводу пришли и некоторые современные протестанты. Например, Френсис Шеффер, видный протестантский теолог ХХ века, «миссионер среди интеллектуалов», говорит следующее:
Таким образом, мы имеем еще одно произведение искусства – светильник. Чем оно украшено? Изображениями уже не ангелов, а того, что мы видим в природе: цветов, яблок, то есть земной красоты... Я думаю, это убедительный аргумент в ответ на возражения тех, кто считает искусство несовместимым с поклонением Богу.
Ицхак Абрабанель видел в меноре символ "кошерности" научного знания, процитированный христианский автор – доказательство "кошерности" изобразительного искусства. Однако в обоих случаях мы можем наблюдать один и тот же принципиальный подход – стремление примирить и гармонизировать "святое" и "будничное", поиск гармонии вместо конфронтации.
Евгений Левин
по заказу проекта Booknik
(опубликовано 16 февраля 2007 г.)