Почему они уходят?

Об (ультра)ортодоксальных «расстригах»

Они уходят, мой Капитан. Собственно говоря, они ушли. Совсем.

Аркадий и Борис Стругацкие. Волны гасят ветер

В первые послевоенные годы будущее ортодоксального еврейства виделось многим в мрачных тонах. Во-первых, крупнейшие восточноевропейские центры традиционного иудаизма были уничтожены. А во-вторых и в главных, ортодоксальным семьям Израиля и диаспоры никак не удавалось предотвратить массовый исход молодежи, начавшийся еще в середине XIX века. Так что многим тогда казалось, что стоит заключать пари, где и когда закроется последняя ортодоксальная синагога или йешива и кому из знатоков Торы выпадет честь стать последним ортодоксальным раввином в истории.

Как показали дальнейшие события, слухи о смерти ортодоксии оказались преувеличенными. Более того, в 60-70 годы по всему миру начался массовый процесс возвращения к истокам, когда евреи, порвавшие в прошлом с религией или даже выросшие в нерелигиозных семьях, резко меняли образ жизни, становясь праведными и богобоязненными сынами Израиля.

Неиссякаемый приток неофитов вызвал огромный энтузиазм в ортодоксальном мире, а также неподдельный интерес у всех исследователей современной еврейской жизни. В результате за короткое время на книжных полках появились десятки разноязычных книг всевозможных жанров, посвященных теме «возвращения»: автобиографии и биографии "вернувшихся", научные монографии, художественные произведения в стихах и прозе. Значительная часть этой литературы доступна в русском переводе или была на нем написана. Ссылки на нее можно найти в соответствующем разделе каталога "Все еврейское образование".

Подобные сочинения продолжают появляться и сегодня. Однако в последние годы все чаще раздаются и прямо противоположные голоса, свидетельствующие о том, что движение на еврейской улице по-прежнему двустороннее: одни евреи приходят из светского мира в мир Торы, другие же – идут в прямо противоположном направлении.

Если верить статистике, ни одна община не может считать себя застрахованной от подобных потерь. Ибо среди ушедших от религии всякой твари – не "по паре" даже, но сотни и тысячи: сефарды и ашкеназы, хасиды и миснагеды, ультраортодоксы и религиозные сионисты, модернисты и консерваторы. Уходят как дети неофитов, так и те, у кого за плечами десятки поколений благочестивых предков. Наконец, со временем перестают соблюдать и многие неофиты, сознательно выбравшие иудаизм, и даже прозелиты, потратившие немалые усилия на присоединение к народу Израиля.

Каковы масштабы этого явления, точно сказать никто не может. Во-первых, сами ортодоксы не слишком заинтересованы в подобной статистике, причем не только по причинам пропаганды и престижа, но и из чисто личных соображений: во многих общинах наличие порвавших с религией родственников резко понижает "стоимость" человека на брачном рынке. А во-вторых, многие из тех, кто перестал верить и соблюдать, продолжают жить в общине и придерживаться внешних норм: дресс-кода, посещения синагоги, формата образования детей и т.д. Соответственно, не вполне понятно, включать или не включать их в число "ушедших", или, иными словами, как правильно определять "религиозность": галахически или социологически.

И все же очевидно, что речь идет не о единицах и даже не о сотнях, но о массовом явлении. Иначе невозможно было бы объяснить одновременного появления целого ряда исследований, посвященных этому вопросу. Некоторые из них были выполнены более чем поверхностно. Такова, например, наделавшая много шума книга американского социолога Эллы Винстон "Unchosen: The Hidden Lives of Hasidic Rebels" (2005), повествующая о "беженцах" из хасидских общин Нью-Йорка. Во-первых, несмотря на то, что Винстон неоднократно называет свою работу "исследованием" (research), книга фактически является беллетризированным рассказом о судьбе нескольких экс-хасидов. А во-вторых, этот "научный" текст написан в жанре хоррора и призван не столько исследовать причины явления, сколько напугать читателей ужасами жизни в ультраортодоксальном гетто. Практически все герои оказались жертвами физического и/или сексуального насилия; все выросли в семьях, не знавших любви, где единственным светлым пятном оказывалась нерелигиозная бабушка; все были окружены лжецами и лицемерами, которые внешне придерживались благочестия, а в тайне предавались всевозможным порокам: от невинного просмотра видеофильмов до тайных визитов в дома терпимости.Моти (на момент интервью – 30-летний мужчина) вырос в семье сатмарских хасидов. Подобно многим своим одноклассникам Моти регулярно подвергался в школе физическим наказаниям, а у родителей, замученных жизнью, не было времени им заниматься. Он чувствовал себя одиноким и покинутым – и это сделало его легкой добычей хасидов-педофилов, которые регулярно насиловали его в микве, куда благочестивые мужчины ходят накануне субботы с целью ритуального омовения. (Unchosen, р.83)

Не то чтобы у ультраортодоксов всего этoгo не было – есть, и в изобилии. Однако жизнь ультраортодоксальной общины, безусловно, не сводится к подобным эксцессам – как и жизнь любой общины. И эта книга о «темном царстве» в результате вызывает тот же эффект, что и приснопамятная советская пропаганда: обилие черной краски в какой-то момент уже не пугает, но заставляет усомниться во всей сообщаемой информации. Так что в итоге разоблачительная книга начинает работать на "ультраортодоксальную пропаганду".

Помимо переизбытка черной краски, есть еще минимум два пункта, делающих исследование Винстон идеологическим бумерангом. Во-первых, "бунтари", описанные в книге, слабы, инфантильны и не слишком порядочны, в итоге вызывают у читателей скорее неприязнь, чем жалость. А во-вторых, Винстон честно пишет, что человека, пожелавшего вырваться из гетто, ждет впереди множество тяжких испытаний, связанных с отсутствием необходимых знаний и навыков. Разумеется, в этом виноваты не они сами, а система, в которой они выросли: школы, не дававшие нормального светского образования, родители, не научившие жизни в "большом" мире и т.д. Однако ответ на вопрос "кто виноват?" не слишком помогает ответить на другой, более важный вопрос: "что делать?". Так что, прочитав книгу Винстон, засомневавшийся хасидский юноша дважды и трижды задумается, стоит ли покидать опостылевшую, но все-таки более-менее надежную гавань.

Совершенно на ином уровне выполнено исследование американского психолога и социолога Фаранак Марголис "Off the Derech: Why Observant Jews Leave Judaism; How to Respond to the Challenge" (2005).

Прежде чем приступить к работе, Марголис проинтервьюировала несколько сот человек, ушедших из различных ортодоксальных общин, и проанализировала гору релевантной литературы. А кроме того, Фаранак, подобно Бильбо Беггинсу, проделала путь "туда и обратно": получив религиозное воспитание, в юности она отошла от иудаизма, а затем вновь вернулась к соблюдению заповедей. Поэтому многое из того, что она пишет, известно ей не понаслышке. Книга Марголис имеет ряд существенных недостатков, касающихся, в том числе, методологии. Однако обсуждать их в этой статье не время и не место. Поэтому поговорим о другом: почему, согласно собранным ею свидетельствам, те или иные люди оставили традиционный иудаизм.В самом начале книги Марголис решительно отвергает традиционные кошерные объяснения данного феномена. Да, в нашем мире действительно есть множество соблазнов, перед которыми бывает трудно устоять, но в то же время никогда еще соблюдение заповедей не было столь комфортным и безопасным – как в Израиле, так и в диаспоре. Да, есть люди, которые перестают соблюдать исключительно из гедонизма, но обычно это совсем не так – напротив, уход от религии связан с лишениями и болью. Да, в наши дни можно свободно и беспрепятственно уйти из любой религиозной общины, но столь же свободно можно в ней и остаться.Покончив со стереотипными объяснениями, Марголис естественно предложила собственное объяснение. По ее мнению, основной причиной ухода является сам ортодоксальный иудаизм! Точнее сказать, тот образ иудаизма, который под влиянием различных факторов складывается у человека в голове. В тот момент, когда этот образ становится достаточно отталкивающим, человек уходит.

Какие же претензии предъявляли респонденты Марголис к ортодоксальному иудаизму? Кое-кто жаловался на те же проблемы, что и герои Винстон: физическое и сексуальное насилие в семье, школе или общине, непонимание со стороны родителей, непорядочное поведение тех, кого община считала образцом для подражания и.т.д.

Бывший нью-йоркский хасид Шломо был самым младшим и самым смышленым в своем классе. Когда выяснилось, что он делает контрольные лучше всех, старшие одноклассники начали его регулярно избивать. Несколько раз они просто выбрасывали его вещи из общежития и не давали ему войти. Никаких мер против мальчиков, избивавших Шломо, принято не было (Off the Derech, р.102).

Когда Моше учился в первом классе и в чем-то провинился, раввин вызвал его к доске и начал отвешивать ему затрещины в ритме своей речи: каждое второе слово – затрещина, каждое второе слово – затрещина.

Моше уже давно не школьник. Раввин, избивавший его перед всем классом, продолжал работать в той же школе в течение еще 36 лет (Off the Derech, pр.104-10

Как справедливо заметила Марголис, несмотря на болезненность подобного опыта, в теоретическом плане эти случаи следует признать легкими, поскольку свои подонки есть в любом сообществе.

Более сложными, по ее мнению, следует считать случаи "отпадания" по теологическим, творческим или морально-нравственным причинам. Некоторые респонденты усомнились в основных догматах иудейской религии и не сумели получить от раввинов и наставников адекватные ответы на мучившие их богословские вопросы.

Я не чувствовала, что нам действительно что-то объясняли. На все наши вопросы звучали ответы в духе «Это то, что Бог нам сказал» или «Это то, чего Бог от нас хочет». И все. Мы не должны были задавать вопросы. И должны были верить во все, что нам говорят, на основании вышеприведенных доводов.

Бывшая ученица ортодоксальной школы для девочек «Бейт Яаков» (Off the Derech, р.206).

Другие ушли, поскольку не смогли реализовать в рамках ортодоксии свой творческий потенциал (к примеру, одной из респонденток запрещали играть на гитаре, другой – слушать нееврейскую музыку, и т.д.).

Известный американский писатель Хаим Поток вырос в хасидской семье и учился в йешиве. Ребенком он любил рисовать. Однако отец запретил ему это делать, заявив, что рисование – это гойское занятие (Off the Derech, р.326).

Наконец, некоторые были шокированы царящей в ортодоксальных кругах нетерпимостью и ксенофобией в отношении нерелигиозных евреев и неевреев.

Одна из учениц религиозной еврейской школы повесила на доске записку:

“Мы должны быть светом народам, но не должны их презирать. Они такие же, как и мы, просто у нас больше ответственности“.

На следующий день на доске появился ответ одной из одноклассниц:

«Неправда. Согласно Торе, гои – это мусор».

(Off the Derech, р.334).

Насколько объективно все эти претензии отражают реалии современной религиозной жизни? По мнению ортодоксальной еврейки, выпускницы и преподавателя Yeshiva University Фаранак Марголис, отражают и зачастую объективно. Правда, в отличие от своих респондентов, она искренне полагает, что речь идет не о порочности всей системы, а об отдельных прискорбных казусах, случающихся у кого-то, кое-где и порой. Но сами казусы она не опровергает. Впрочем, в некоторых случаях факты столь вопиющи, что отрицать их невозможно. К примеру, уровень "вербального насилия" в отношении неевреев достиг в некоторых ортодоксальных кругах такого накала, что даже раввины уже не могут делать вид, что ничего не происходит.

Что касается других претензий и жалоб на ортодоксальные общины, то тут значительный интерес представляют данные еще одного американского исследования – "Sliding to the Right: The Contest for the Future of American Jewish Orthodoxy" (2005) Самуэля Хейльмана.Хейльман не занимается собственно уходом от религии, хотя и упоминает об этом в своей книге. Тема его исследования – растущее стремление к самоизоляции и устрожению религиозных стандартов, характерное для современной американской ортодоксии. Тенденции, давно известные и изученные применительно к ультраортодоксам, в последние годы стали характеры и для так называемых Modern Orthodox, до недавнего времени ориентированных на интеграцию в американскую жизнь и на открытый диалог с внешним миром.С чем связаны эти изменения? По мнению Хейльмана, причин здесь несколько. Во-первых, многих ортодоксов серьезно напугали изменения в американском обществе, которое с каждым годом становилось все более либеральным и раскрепощенным. Во-вторых, им так и не удалось создать когерентную, основанную на авторитетных еврейских текстах религиозную доктрину, которая служила бы идеологическим оправданием интеграции и культурного диалога. В результате позиция модернистов оказалась уязвимой для фундаменталистской критики. В результате многие вещи, еще поколение назад считавшиеся самоочевидными (например, совместное обучение или получение университетского образования), в глазах все большего числа нынешних Modern Orthodox выглядят проблематично или даже недопустимо.Израильского раввина Иегуду Брандеса как-то спросили, что он думает о раздельных автобусах. Он ответил, что во времена его молодости религиозные тель-авивцы обоего пола не только не видели проблемы в том, чтобы ездить вместе в общественных автобусах, но и спокойно ходили на обычные тель-авивские пляжи, что в наше время даже умеренные ортодоксы считают совершенно немыслимым.

Аналогичные тенденции характерны как для американской, так и для израильской ортодоксии. Во многих случаях перемены заметны даже внешнему наблюдателю. К примеру, еще поколение назад совместное обучение считалось нормой для большинства религиозных школ. Сегодня же идеалом считается раздельное воспитание чуть ли не с детского сада. Аналогичная вещь происходит с молодежными движениями и организациями. Двадцать лет назад почти всех религиозных сионистов устраивала "Бней Акива", где мальчики и девочки занимались вместе. Сегодня же все большую популярность приобретают движения "Ариэль" и "Эзра", настаивающие на разделении полов.

По мнению Хейльмана, все это имеет непосредственное отношение к проблеме ухода от религии. Ибо чем строже становятся религиозные запреты, тем труднее реализовать свой творческий потенциал, оставаясь в ортодоксальных рамках. Чем сильнее самоизоляция, тем больше питательной среды для нетерпимости и ксенофобии. Таким образом, тенденции, описанные Хейльманом, создают те самые камни преткновения, о которые споткнулись респонденты Марголис.

В заключение скажем следующее. Все упомянутые работы были сделаны на американском и израильском материале. Однако сделанные в них наблюдения релевантны и для немногочисленных русскоязычных ортодоксов, большинство из которых исповедует иудаизм лишь в первом поколении. Далеко не все из них смогли сохранить верность сделанному выбору (точных цифр опять-таки никто не знает, но едва ли не половина русскоязычных неофитов, с которыми автор этих строк близко знаком, со временем вернулись к нерелигиозному образу жизни). У тех, кто все-таки устоял, нередко возникают проблемы с детьми, отвергающими выбор родителей. К сожалению, ни одного аналогичного исследования, сделанного на русскоязычном материале, на сегодняшний день нет. Поэтому тем, для кого эта проблема является жизненно важной, остается одно – внимательно изучить американский и израильский опыт. B надежде, что если это и не предотвратит повторения чужих ошибок, то как минимум подготовит к тому, с чем, вероятно, рано или поздно придется столкнуться.

Евгений Левин

по заказу проекта Booknik

(опубликовано 12 августа 2008 г.)