Иван ЗЕЛЕНЦОВ
31 год, родился и живет в Москве. В 2003 году закончил юридический факультет Российского Университета Дружбы Народов. До 2006 года работал юристом, после - корреспондентом и редактором в ряде московских изданий. В настоящее время занимается частным предпринимательством. Стихи публиковались в газетах «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «День литературы» (Москва), журнале «Окна» (Ганновер), сетевых альманахах «Зарубежные задворки» и «45-я параллель». Член Cоюза писателей России. В 2013 году – лауреат национальной литературной премии «Поэт года» (специальная премия издательства «Авторская книга»). Участник двух соавторских поэтических сборников: «Выход в город» (Москва, 2005) и «Письмо на салфетке» (Москва, 2006).
ЯБЛОКО
Отцу
Словно белые-белые ялики,
в синем-синем плывут облака.
С яблонь падают красные яблоки,
переламывая бока.
Окрыленное птичьим окриком,
легкой музыкой из окон,
хочет яблоко белым облаком
стать, ньютонов поправ закон.
Хочет пасть, будто в пасть Везувия,
в пропасть синюю поутру.
Ну, а яблоня, как безумная,
машет ветками на ветру.
Только разве укроешь листьями,
это яблоко от дождя?
Правит осень, шажками лисьими
в облетающий сад войдя,
в каждой черточке мира явлена,
льет туманы, как молоко.
Пало яблоко, но от яблони
не укатится далеко.
Звезды осенью обесточены.
Так темно, словно смерть близка.
...То ли в яблоке червоточина,
то ли просто тоска, тоска,
то ли просто душа разграблена,
иней выступил на жнивье.
Не печалься об этом, яблоня.
Скучно яблоку гнить в траве.
Сдюжит, вытерпит злое времечко,
продувной и промозглый век.
Прорастет золотая семечка,
новой яблоней дернет вверх,
чтобы к белым своим корабликам
ближе стать хоть на полвершка…
…И с нее будут падать яблоки,
переламывая бока.
НЕБО НА ДВОИХ
заноза в сердце, под покровом тьмы,
при свете дня так много раз по кругу
прошли часы с тех самых пор, как мы
с тобой чужими сделались друг другу –
мне кажется, что утекли века,
что люди сотни войн перетерпели,
и где-нибудь смогли наверняка
взлететь на воздух несколько империй,
и порасти развалины плющом.
я даже перестал с твоим плащом
плащи случайных путать незнакомок.
душа темна, как лестничный пролет,
но где-то в глубине болит обломок
любви и светит вечность напролет...
...одна-другая вечность – и пройдет.
не умер я и не сошел с ума,
тюрьма меня минула и сума,
плыву по миру, словно легкий глайдер.
покуда кверху задрана башка,
я веселей китайского божка.
люблю гулять один, на небо глядя.
там кто-то вяжет белые банты,
там синева густа и ядовита,
и знаю я – под тем же небом ты
остришь и врешь, смеешься, пьешь мохито,
закинув ногу на ногу, сидишь,
пускаешь дым в уютный сумрак бара,
и юному вздыхателю твердишь,
что ты ему, а он тебе – не пара.
начав вести обратный счет по дням,
клянешь судьбу. готовишь ужин мужу.
брезгливо юбку длинную подняв,
спешишь в метро, перебегая лужу...
ты смотришь вниз, но, в сущности, легка
вся жизнь твоя. и я с тоски не вою.
...но в этой луже те же облака,
что над моей летают головою.
и росчерки одних и тех же крыл
их поутру окрашивают алым.
знать, кто-то добрый нас с тобой укрыл
московским небом, словно одеялом,
и мы проснемся где-нибудь не здесь,
коль вообще такое место есть...
а нет – прощай. прости, все это не о
моих мечтах и горестях твоих.
у нас с тобой одно лишь только небо,
одно лишь только небо на двоих.
лишь не и бо, лишь только бо и не.
взгляни в него.
и вспомни обо мне.
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЗАРИСОВКА
вспоминать о грядущем забудь
и мечтать о прошедшем не надо
посидишь промолчишь что-нибудь
белым статуям Летнего сада
и пойдёшь
всем и каждому чужд
и поэтому трижды свободен
и бормочет прекрасную чушь
каждой аркой своих подворотен
петербург
ленинград
петроград
чёрный стражник
чугунные латы
и пойдешь
и сам демон не брат
зажигающий вечером лампы
знает ангел один
как остёр
наконечник игольный печали
да Исакий устало подпёр
небеса золотыми плечами
* * *
Усталый снег ложится на мирок,
мороз жует шаги, как черствый пряник.
Бабуля в холле выдаст номерок –
пластмассовый билетик на «Титаник».
Второй этаж. Больничный срам и срач,
и смрад, и страх. Знакомая палата.
Течет вода и моет руки врач,
копируя движение Пилата.
Бинты. Старухи. Кровь. Сиделка. Шприц.
Гора пилюль. Тарелка абрикосов.
Какой мудак был этот датский принц!
Конечно, быть. Здесь нет других вопросов.
Я насмотрелся тех, кому в свой рай
Господь любезно приоткрыл калитку –
все как один за жизни острый край
хватались, словно тонущий за нитку.
Спастись и выжить – вот и вся мораль...
...Я выходил во двор, одевшись наспех.
Москва плыла сквозь ночь, что твой корабль,
а новый день навстречу полз, как айсберг.
Произнося набор дежурных фраз,
я так боялся, мама, уезжая,
что этот самый раз – последний раз...
И ты была нездешняя, чужая...
Я сам ходил, как заведенный труп,
но я не мог себе позволить жалоб...
...А город плыл, и дым валил из труб,
и музыка играла с верхних палуб...
Прошло полгода. В нашем трюме течь.
Идем ко дну, и захлебнулись звуки.
Немеют руки, но спасает речь –
я вру тебе, что в мире нет разлуки.
Когда-нибудь, с пробоиной в борту,
причалим мы с тобой к небесной тверди.
Какой-нибудь весною. В том порту,
где нет лекарств, отчаянья и смерти.
ИДИЛЛИЯ
Забыты страхи, ужасы войны,
аресты, взрывы. Может быть, впервые
они по-настоящему вольны,
свободны и легки, как перьевые
надмирные седые облака.
Вдоль по аллее маленькой усадьбы
они плывут вдвоём – к руке рука
(о, этот миг Ремарку описать бы!)
Их не заботят прошлые дела.
Всё меньше снов. Всё больше белых пятен
на карте памяти. По-прежнему мила,
по-прежнему подтянут и опрятен.
Всё тот же блеск в глазах, хотя сосед
не узнаёт на старом фотоснимке...
Кошмарной какофонии газет
предпочитая фильмы и пластинки,
они не знают свежих новостей,
да и несвежих знать бы не хотели.
Не ждать гонцов, не принимать гостей
и до полудня нежиться в постели –
чего ещё желать на склоне лет,
тем, кто так долго был игрушкой рока?
Есть пара слуг, терьер, кабриолет,
уютный домик – позднее барокко,
внутри – шелка, добытые с трудом
ковры, скульптуры, редкие картины...
Им нравится тянуть бурбон со льдом,
считая звёзды в небе Аргентины,
и на лужайке, наигравшись в гольф,
сидеть с корзинкой ветчины и хлеба...
– Подай кофейник, ангел мой, Адольф!
– Какой чудесный день, не так ли, Ева?
БЕЗДНА
Ну, где взяла ты бесстыжие эти зенки?
Если бы мог наглядеться, наверно, бы убежал.
Смотришь – и сразу приходят на ум туземки.
Те, что целуют, держа за спиной кинжал.
Смотришь – и сразу влезают на борт сирены,
Манят в пучину, на кладбище бригантин.
Кружится все, будто крепко вдохнул сирени,
будто на узенький выехал серпантин.
Чудится холод снегов в синеве небесной,
непокоренных морей бесконечная бирюза.
Кажется, будто играешь в гляделки с бездной…
…И бездна отводит глаза.
К 25-ЛЕТИЮ
карьера дом машина мебель
женитьба деньги слава власть
хватаешься за каждый стебель
чтоб в той же пропасти пропасть
как сладко любоваться бездной
и быть никем и быть нигде
звездой раскинувшись в уездной
хрестоматийной лебеде
андреем при аустерлице
лежать впадая в небеса
как в отрицание но лица
и голоса и голоса
любимых заполняют стержень
уже исписанный на треть
который жизнь который держит
не позволяя улететь
ПРОЩАЛЬНЫЙ СТИШОК ЦУРЭНА
Цурэн Правдивый, изобличённый в преступной двусмысленности и потакании вкусам низших сословий, был лишён чести и имущества, пытался спорить, читал в кабаках теперь уже откровенно разрушительные баллады, дважды был смертельно избит патриотическими личностями и только тогда поддался уговорам своего большого друга и ценителя дона Руматы и уехал в метрополию. Румата навсегда запомнил его, иссиня-бледного от пьянства, как он стоит, вцепившись тонкими руками в ванты, на палубе уходящего корабля и звонким, молодым голосом выкрикивает свой прощальный сонет «Как лист увядший падает на душу».
Стругацкие. «Трудно быть богом».
Как лист увядший падает на душу
всей пятерней! От боли одурев,
душа рванет и выпрыгнет наружу.
Как тяжелы листы с твоих дерев,
Отчизна, как воняют гнилью рясы
твоих попов. Как блещут медью лбы
твоих вельмож. Ты любишь наше мясо
и нашу кровь. В пустых глазах толпы –
грядущего пожарища сполохи.
И, глядя в нас, дрожит от страха тьма.
Куда деваться, если у эпохи
ни совести, ни чести, ни ума?
И я уйду. Не потому, что трушу,
а потому, что воздух твой нечист...
...Как лист увядший падает на душу,
душа, сорвавшись, падает на лист.