Поэзия метрополии
Вероника ДОЛИНА
Родилась 2 января 1956 года в Москве. В 1979 году окончила Московский государственный педагогический институт им. В.И. Ленина, получив профессию учителя французского языка. С 1971 года начала писать песни и исполнять их, аккомпанируя себе на шестиструнной гитаре. С 1987 года член Комитета московских драматургов. Первый сборник стихов вышел в том же году в Париже. В 1989 году фирма «Мелодия» издала компакт-диск Вероники Долиной «Элитарные штучки». На сегодняшний день у неё выпущено более 10 поэтических сборников, 9 виниловых дисков, более 20 компакт-дисков. В 2005 году ей была присуждена литературная премия «Венец».
Да простит меня Вероника Долина, если скажу, что от её поэзии у меня всегда остается послевкусие какой-то совершенно детской, мудрой, безграничной и неизбывной пристрастности к жизни со всеми её вкусами, запахами, голосами и отголосками. Редкое при прочтении современного поэтического контента и оттого особенно дорогое ощущение. А ещё остается ощущение пронизывающего ветра, ускользающего времени, непостижимости и хрупкости бытия и бытования человека…
О. Г.
Было время – нас на дачу звали.
Как же мы охотно стартовали!
Как же мы готовились в дорогу,
Хоть я в гости не ездок, ей-Богу.
Я люблю, как прежде, по старинке –
Где салат, паштеты и миноги,
И картошка, и бараньи ноги...
Но, когда нас звали в ту усадьбу,
Ехали мы, как к себе на свадьбу.
Сердце пело и не уставало.
Вот как нам вдвоём тогда бывало.
Жили там хозяйка и хозяин.
От Москвы до самых до окраин –
Нам таких столов не накрывали.
Где бы так ещё?.. Да нет, едва ли.
Как объясню себе самой влеченье к терпкости?
Её и летом и зимой – недостаёт.
Возможно, щупленькой была, и как-то вверх расти
Мне фрукт румяный, как и в детстве, не даёт.
Когда я вижу изобилие осеннее –
Где черноплодная рябина, где айва –
Что ни сентябрь, то прямо сердцу потрясение.
Что ни корзина – то кружится голова.
И слава богу – эти праздники не майские,
А через лето я всегда бегу бегом...
Мой старый двор мне приготовил эти райские,
Вот эти крохотные яблоки кругом.
Из тех времен далёких, други неколбасные,
Из дальних дней, где были польские духи –
Я принесла в кармане маленькие красные –
Плоды деревьев – неуклюжих, как стихи.
Не отбирайте у меня мои пристрастия.
Не запрещайте мне. Я вымру и сама.
Айва, рябина, мои яблоки прекрасные.
Я с вами, милые. Потом у нас – зима.
И не скажу, чтоб сообща –
Всё бабушка пилила и скоблила.
Насупились – всё, мать, пересолила!
Пожалуй, так. Треклятый лещ –
Не всякая кухарка бы хотела...
Стою, пилю не слишком ласковое тело...
И не о пиве, не о мясе, не о соли.
Он, этот разговор, о том,
Растёт зачем-то и приносит много боли.
Не та вода, и хлеб, и соль.
Да ты совсем, похоже, сбилась с шага, мама.
Да и арбуз не удался, арбуз проклятый.
Умнее буду, что ли, впредь...
Стараться буду вглубь смотреть,
Чтоб в сердце самое прозреть,
И в завершенье дня (не очень трудного)
Отрыли мы «Волшебник Изумрудного...»
И ну его читать, читать, читать...
Не знаю, сколько милых современников,
Сколь одноклассников моих и соплеменников –
Учились с этой книжкою летать.
Там домик тёмным вихрем поднимается.
Но девочка в изгнании не мается –
А топает и топает вперёд.
И рядышком – волшебные животные,
И приключения их – не тягомотные,
Такие, что и школа не берёт...
А школа напряжётся, постарается.
И трёт тебя. Но нет же – не стирается.
Страшила, Лев, железный Дровосек,
Собака, к изумленью, говорящая,
И девочка – почти что настоящая.
Пять чувств – и всё тут. Вот он – человек.
Возможно, на другой какой-то скорости
Росли и те, что полюбили Дороти.
Дорогу в ярко-жёлтом кирпиче...
А мы не заступали в степь канзасскую,
Но засыпали с книжкой под терраскою
На даче. С ураганом. При свече.
Котов – почти что ненавижу.
И кошку – белу, чёрну, рыжу –
Уж так устроен мой хрусталик,
Для бедных глаз моих усталых...
А кошек – нет. Ну вот никак.
Иду с лохматым другом тут –
Три микронедруга сосут...
Чуть не грызут мамашу, урки.
Она – худышка в три ребра.
Потомству этой тощей мурки –
Один черныш, другой белянка,
Асфальтом залита полянка,
Подвальный уголок им сад.
Под боком бочек просмолённых,
Где закатали всю Москву –
Свет диких глаз её зеленых
Я вовсе не котов поборник.
Чтоб в тех глазах москвич-позорник
Вчера, в режиме воскресенья, не ожидая потрясенья –
на «Скрипку Ротшильда» зашли в соседний уголок Земли..
Там Баринов и Ясулович, наследники былых сокровищ,
играют основной дуэт, к тому же целых восемь лет...
И восемь лет Москва моя идёт и хлопает в ладоши,
от стариков до молодёжи есть представители в рядах –
и все, похоже, тут в ладах. Так есть же правда в этом мире!
Есть свежесть в пиве, вкус в кефире.
Грибок – кефиру, пиву – хмель,
театры – всем, отсель-досель.
Тут не грызутся троглодиты,
не бьются до смерти бандиты с ужасным матом на устах,
на лбу – затылок, грудь в крестах..
пускай нас, как овец, пасут.
Замучила вас всё же, мезами.
Меж нами, неформальными людьми,
Признаюсь – жестковатый был Глухарик...
Ну что же делать? Разные все дни.
Как ни пытай себя, как ни гони,
Не вырвешь изнутри солёный гарик...
Куда спешишь?? Себя лишь насмешишь.
Короче, завтра – встреча в Альма матер.
Включу в себе, пожалуй, трансформатер –
И буду завтра петь, как соловей,
Как птица экзотических кровей,
Упавшая в московский жаркий кратер.
Мы ж поэтессы, то есть хулиганки!
Итак, до встречи завтра на Таганке.
Ну, например, сегодня вот хочу
Ребёнка как бы приписать к врачу...
С утра у парикмахерши спросила:
Какие тут, голубушка, врачи?
К какому обратиться, научи.
...Меж тем – в окошке осень моросила.
От счастья жизни чуть не хохоча,
Мне записали телефон врача,
Предупредивши – крут, каких немного.
Как это может быть – что доктор крут??
Крут – и в деревне? Все, конечно, врут.
И где он тут? Да вот, через дорогу.
Помявшись, позвонила. Так и так,
Мол, надобен, месье, один пустяк –
Могу ль прийти – и формуляр заполню?
Зайдите, – отвечает, чудеса! –
Ко мне, прошу вас, через полчаса.
Я сам заполню, имя я запомню.
Я, слабо понимая, что к чему,
Минут через пятнадцать – жму к нему.
Что вижу я? Сидят там тёти-дяди,
Покорны, как пленённые орлы.
На лицах всех – одно курлы-курлы,
И – детская привязанность во взгляде.
Да, видимо, неслабый эскулап –
Решила я, чуть оглядевши клаб.
Похоже, не нуждается в рекламе...
Ни секретарши-лапушки в очках.
Ни кресел, чтоб, оставшись в дурачках,
В отчаяньи звонить жене и маме...
Что ж вижу я? Да в общем ни черта!
Похоже, тут развал и нищета?
Где доктор тот крутой? Наш маг серьёзный?
А публика сидит – один, другой...
Все слабо шевелят рукой, ногой,
И тихо в сон впадают коматозный...
Я вовсе не желаю с ними спать.
Хочу домой, опять стишки кропать...
Но тут выходит доктор, весь наглажен,
И говорит: «А что вы тут, мадам?
Ведь я сказал, что формуляр отдам –
Так вот он вам. У нас тут быт налажен».
Я там была минут, пожалуй, пять.
Я с радостью пошла бы и опять,
Да не пора в его отряды влиться...
А где ж французский милый бюрократ?
А где всё то, что тяжелей стократ,
Чем наша оголтелая столица?
Мораль сей басни: профи – мир у ног.
...Пожалуйста, учись давай, сынок.
Проехалась сегодня до Фалеза.
Хоть с радостью, но, в общем, бесполезно.
Похоже, вся Нормандия текла.
Стучался дождь в усталую машину.
Бежал поток в зелёную лощину.
Я не могла приопустить стекла.
И вымокла немедленно и жутко,
Октябрьский ливень тут – совсем не шутка,
Когда остановилась на краю
Одной пресимпатичной речки бурной
Для передышки маленькой, дежурной.
И привезли мне свёрток. Он был чёрен.
Стояла я над речкой, как Печорин.
Как будто подо мной – Кавказ какой...
А тот, кто мне привёз мои запчасти –
Глядел не гордо, говоря мне «здрасьте».
Простой автомеханик городской.
Поехала обратно. Дождь и ветер.
Напомню – день был тёмен, а не светел.
Практически, в окошко бился град...
Да, вот что я сказать ещё хотела:
Домишки там – как каменное тело,
Одетое в настенный виноград.
Что дети глупые, молчат? Чего-то там своё мычат?
Не хочут, бедные, в музеи? Дел много, мы не ротозеи?..
А мы, бывало-то, в музеи всё тщились отыскать лазеи,
а то ещё – иди и стой в погоде нашей непростой...
Вот помню, хоть уж и не важно, как год назад на Караваджо
стояли все, и стар и млад – как будто там делили клад.
И мы, и дети постояли – не помню, только день, не два ли ?
Пить, писать, да ещё тошнить.
…Но все – нанизаны на нить,
тянулось бодренькое гетто...
Мой друг! А надо ль помнить это?
Ведь в общем-то и наплевать, что время некуда девать.
Что не щекочет под ногами и не бодает в бок рогами,
не рявкает чванливо, зло?
Быть может, деткам повезло?
Хоть я любитель старины, не то чтоб крупный созерцатель...
Но я – жилец своей страны. Её печальный прорицатель...