Поэтическая критика
Марина ГАРБЕР (ЛЮКСЕМБУРГ)
Поэт, рецензент. Родилась в 1968 году в Киеве. В эмиграции с 1989 года, жила в США и Европе (Италии и Люксембурге). С отличием закончила аспирантуру денверского университета (штат Колорадо, США), факультет иностранных языков. Преподаватель русского, итальянского и английского языков в колледжах. Автор четырех поэтических сборников («Дом дождя» (Филадельфия), «Город» (Киев), «Час одиночества» (Филадельфия), «Между тобой и морем» (Нью-Йорк)). Заместитель главного редактора литературного ежегодника «Побережье» (Филадельфия). Член редакции «Нового журнала» (Нью-Йорк). Серебряный призёр конкурса поэтов-эмигрантов Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» 2011 года. Победитель «Эмигрантской лиры-2012» в конкурсе критиков (номинация «Эссео современной русской поэзии за рубежом»). Участник поэтических вечеров «Эмигрантской лиры» в Кёльне и Париже.
АМБИВАЛЕНТНОСТЬ ПРОЧТЕНИЯ
О книге Анастасии Андреевой «Обратное» (СПб. – Брюссель: ООО «Сборка», 2013, 118 с.)
Их две, поэтессы Анастасии Андреевы. Одна – стоящая в тени, никогда не тянущая одеяло на себя, сподвижница по своей природе, тихая и светлая в своей тихости. Она во многом совпадает с Анастасией Андреевой, знакомой её окружению… Здесь можно уйти в полемику о том, похожи ли поэты на свои стихи и о целесообразности сравнения поэта и личности, но, сторонясь споров, утвердим лишь, что в данном случае такое сравнение естественно, хоть и не однозначно. Первая Анастасия Андреева читает «Маленького принца» и по большому счету ищет, а иногда находит тот «красивый дом из розового кирпича», в окнах которого – «герань, а на крыше голуби»: «Дома застелены черепичными крышами, словно коврами…». Собственно, об этой, первой Анастасии Андреевой пишет в предисловии к книге «Обратное» Александр Радашкевич, отмечая её бесспорные качества: чистоту, непорочность, беззащитность, трогательность, «всамделишность и ниначтонепохожесть» – подлинность. Её рукой написана большая часть стихотворений первых четырёх разделов сборника («Перемещение», «Городам», «Летние дневники» и «Гемоглобин»), то есть, по приблизительным подсчетам, три четверти книги. Стихотворения-вспышки, краткосрочные и яркие, высвечивающие ограниченную часть пространства. Отсюда – нарочитая световая интенсивность, определённая образная алогичность, обрывание на полуслове или беспаузность.
весло заденет маятник-камыш
блеснёт плотва изгибом плавника
и всё опять застынет гладь да тишь
как неподвижно движется река
(из стихотворения «на лодке двое…»)
После таких вспышек под веками дорисовывается всё, что оказалось вне светового поля – отрывисто, цветными пятнами… Но это уже реакция на стихотворения, так называемое читательское сотворчество. Сами тексты достаточно сдержаны по цветовой гамме (с преобладанием белого, серого, стального), по визуально-образному обхвату и даже по смысловой законченности, ибо умышленная незавершённость в них очевидна: «Сад парит в белоснежной крупе, / А за садом лес да залив»… Подчас стихотворения разных разделов частично досказывают недосказанное, дополняют – тоже отрывисто – ранее наметившийся образ или пейзаж. В этом смысле интересен амбивалентный образ Постового, который встречается в нескольких, не связанных между собой текстах и заимствован не из собственного детства, а из житейских реалий предшествующего поколения: он то «празднично нетрезв», то – «старожил южных ветров» – молчалив, то, наконец, «вездесущ и зорок».
Однако и в этих «светлых» разделах время от времени промельком подола длинной чёрной юбки появляется и исчезает – иногда в пределах одного стихотворения – другая Анастасия Андреева. К таким текстам в первую очередь следует отнести «Этот день распадается на свет и тень…», «Летние дневники», «Не выходи из себя, – говорят, – не выходи из себя…» и «Аккуратно шагай вперёд…». Примечательно сознательное непослушание лирической героини, её упрямое следование наперекор собой же озвученным императивам, так как в этих текстах она «действует» вопреки выработанным и твердо усвоенным правилам, набираясь дерзости, «выходит из себя», из сложившегося образа, и «шагает вперёд», то есть в «обратном» направлении.
По пятницам
я мастерю домик для кукол.
Из окна домика кукла протянет мне руку,
ведь дождь третий день и капризы, и скука…
Постреляю из лука в кукол.
(из стихотворения «Летние дневники»)
Аккуратно шагай вперёд
Не касайся колючей проволоки
Кто в теремочке за решёткой живёт?
Те – кому животы свои дороги
Мимо мертворождённых птиц
Мимо слепых однополых цветов
Что под дробь сапог облетают ниц
Ты пройди невредимым до самых границ
По мёрзлой земле чёрно-белых снов
(из стихотворения «Аккуратно шагай вперёд…»)
Вторая Анастасия Андреева тоже читает сказки, но эти сказки – совсем иного порядка – те, от которых бывало так страшно в детстве, когда и страх-то был ещё неосознанным, инстинктивным, берущимся ниоткуда, задолго до приходящей с возрастом способности нащупывать причинно-следственные связи. Речь, по словам Радашкевича, о «тёмной сказке жизни, чей заведомый конец всегда провидится сквозь горький смех и светлые слёзы благодарного сердца». Это те сказки, к которым неизменно возвращаешься в зрелые годы, не для щекотания нервов, а в поиске (не)соответствий с твоей реальностью. В детстве в сказках нас притягивает их правдивость, их невымышленность, во взрослой жизни – правдоподобие вымысла, точнее, с возрастом вполне закономерно меняется наше представление о «подлинности». Поэтому пути миро- и само- познания в этих текстах почти тождественны и – не всегда прямые, порой петляющие и неизменно мучительные. Читателю, оценившему «свет», который озаряет – подчас до ослепления – мир, предстающий в стихотворениях первых разделов, может почувствоваться неуютно в этом тёмном пространстве. Верно и то, что отметивший «свет» читатель неизбежно ощутит его – почти физическое – отсутствие в одноимённом книге разделе «Обратное» и в замыкающих сборник микро-поэмах («Три письма домой», «Время», «Исход», «Ноябрь-лабиринты», «Возвращение»). Это стихи, написанные в темноте, на таком, казалось бы, глубоком и безысходном дне, где становится невозможным переоценить сказочную неожиданность любого, пусть робкого, пусть лишь намеченного или едва обещанного просвета. По сути, лишь проведя достаточно времени во мраке, слившись с ним до потери черт, глотнув его – как единственно доступного воздуха – до пупа, только тогда, наконец, познаешь истинную цену света. К таким стихотворениям в первую очередь относятся «У него была борода длинна…», «Ничего» и «Двенадцатый месяц». Процитирую открывающую и заключительную строфы первого из этого списка.
Сказки, библейские мотивы, мифы и легенды у Андреевой оборачиваются лирическими рапсодиями, благодаря нагнетанию образов, их максимальной густоте, в которой не мудрено завязнуть или потеряться, а то и перестать дышать. И верно подобранная просодическая вариантность – то «льющаяся» длиннострочная, то «рвущаяся» от «вдоха» до «выдоха» – усугубляет это ощущение.
Выдох,
почти что выход,
но до выхода еще далеко.
Тихо! Услышит Лихо,
не потревожь, не разбуди его!
(из микро-поэмы «Ноябрь-лабиринты»)
Порой «выход из себя» у Андреевой настолько безогляден и всепоглощающ, что поэтическая речь граничит с заговариванием и даже заговором. Поэт заговаривает темноту, боль, разлуку, смерть, тем самым пытаясь исцелить и спасти, подобно героине сказки о двенадцати лебедях, вяжущей из крапивы спасительные колючие свитера для братьев. Как здесь не расслышать – наверняка, случайное, подспудное – отдалённое созвучие, лёгкое ауканье с Ольгой Родионовой (см., например, стихотворение «12 лебедей») и Ириной Машинской (стихотворение «Гобелен»), тоже – каждая по-своему – «вязальщицами» и «пряхами», без нарицательного подтекста мандельштамовских слов о «женском рукоделии»? И у всех трёх, в конечном счёте, подлинная сила – в недовязанном рукаве, в свободолюбии нестеснённого крыла. Потому так неслучаен для Андреевой образ осовремененной Ариадны: «В одном носке / и драном халате тянет нить / Ариадна, глядя в окно».
Итак, перед читателем сборника Анастасии Андреевой «Обратное» предстаёт своеобразное противоборство диаметральных опытов поэтического мировосприятия. И если попытаться придать этим голосам тактильные качества и почти буквально облечь в одежды, то первый обернётся «кружевом крыльев», а второй – «рубахой мешком» или колким крапивным свитером. Поэзия первой Анастасии Андреевой – это вид искусства, с чёткими представлениями поэта о том, какой эта поэзия долженствует быть; поэзия второй – это образ жизни, отражение нажитого опыта, сторонящееся строгой оформленности, как одного из проявлений искусственности. Поэзия первой – о ничем не замутнённой чистоте помыслов, второй – об осознании относительности этой чистоты. Которая из двух победит, не суть важно (хотя пишущей эти строки хочется, чтобы, всё-таки, вторая). Возможно и то, что в результате органичного синтеза появится третья… На данном же этапе важнее всего гармония, обещанная этим противоборством, этим мучительным трением, благодаря которому высекается искра.