2017-2-1

Поэзия диаспоры

Виктор ГОЛКОВ (ИЗРАИЛЬ)

Родился в 1954 г в Кишиневе. В израильском Азуре с 1992 года. Закончил в 1977 году Московский энергетический институт (МЭИ). В СССР работал инженером-наладчиком. В настоящее время работает водителем по развозке инвалидов. Издал 8 книг стихов и повесть-антиутопию в соавторстве с белорусским поэтом Олегом Минкиным. Начал публиковаться с 1977 года. Печатался в журналах «22», «Иерусалимский журнал», «Крещатик», «Интерпоэзия», «Алеф» (Вильнюс), «Кодры», «Студенческий мередиан»», «Эмигрантская лира» и во многих альманахах, антологиях и сетевых журналах. Входил в короткий список 9-го Волошинского конкурса (2011) по номинации «поэзия», длинный список Бунинской поэтической премии (2012), длинный список премии «Живая литература» (2012). Победитель конкурса Национальной литературной сети (ноябрь 2003) в номинации «поэзия».

Виктор Голков – поэт прямой речи, приверженец традиционного стиха, пишет внешне простые стихотворенья. Но это очень обманчивое впечатление, которое рассеивается по мере знакомства с каждым очередным стихотворением. На самом деле его лирика наполнена глубокой философией, насыщена остротой переживания и строгого осмысления очень непростых и вечных вопросов. Голков верен себе: ноша страдания, о которой говорит поэт, не оставляет его. И выражена она языком поэзии. Отсюда и неожиданность его поэтических образов, свежесть незатасканного слова, правдивость и искренность, с которой ведёт он свою непредсказуемую стихотворную речь, в которой нет места банальностям.

Д. Ч.

* * *

Владевший мастерски своим тупым копьём

В боях с вселенским злом, вовсю плетущим сети,

В испанской низости под чёрным потолком

Окончил дни свои последний гранд на свете.

Порой подумается: истина – враньё,

Тьма беспросветная на веки опустилась.

Я верю: где-нибудь гниёт его копьё,

и вся история, иссохнув, прекратилась.

И только изредка, проснувшись в чудаке,

Каком-нибудь и став самим собою,

Он чистит ржавчину на стареньком клинке

И ищет мельницу, опять готовясь к бою.

* * *

Ширь сплошная, беспредельная.

Приближение – к зиме.

Словно гриб, растёт котельная

На распаханном холме.

Ездят разные товарищи

Здесь на «Волгах» вороных.

Ночью глаз горящий, шарящий,

Меж путей ползёт стальных.

И снуют, снуют рабочие,

Плоть бетонную стеля.

Словно чёрным многоточием

Пересыпана земля.

И идёт сплошной лавиною,

Заливает как вода,

Кропотливо-муравьиная

Суть великого труда.

ПОГОСТ

Всё зыбко и нечётко,

Как плохонький роман.

Лишь чёрная решётка

Маячит сквозь туман.

Высокая стальная,

Её металл упруг.

Когда же я узнаю,

В чём истина, мой друг?

Плывёт, плывёт, редея,

Сплошная пелена.

И вечности идея,

Выходит, неверна.

А всё вокруг кренится

И кажется кривым.

Так вот она – граница

Меж мёртвым и живым.

НОЧЬ

За часом час она короче,

Как жизнь, как свечка, как зима.

Залистанная книга ночи

К утру закроется сама.

Она совсем лишилась веса,

Страницы истрепала дрожь.

А день, светящийся белесо,

На новую главу похож.

Самоуверенней, нахальней,

В свеченье солнца и стекла,

Он приближается, и жаль мне

Ту ночь, которая прошла.

НОША

Так бывает – мутными ночами

Сны приходят, душу леденя.

Может, снилось, где-то за плечами

Вырос горб, сгибающий меня.

Белый клок рубахи домотканной

В омут неба облаком взлети.

Я ль рождён, чтоб тенью безымянной

Невесомо по земле пройти?

Нет, видать, нужна такая ноша.

Пополам – страдания и зла.

Упаду я, а её не сброшу,

Хоть она и вправду тяжела.

* * *

Сегодня днём погиб мой пёс,

Осталось сил немного.

И он почти дошёл, дополз,

До самого порога.

Хотел он, чувствуя тепло,

К нему прижаться ближе.

А сквозь оконное стекло

Луч пробивался рыжий.

Я помню: ночь была длинна,

И мерно ты дышала.

А я всю ночь лежал без сна –

Мне жалость спать мешала.

И помню, всё казалось мне,

Что он скребётся где-то.

И этот шорох в тишине

Я слышал до рассвета.

И жёг мой мозг тот скрип колёс,

пронзительный и резкий.

И всё казалось – это пёс –

За тканью занавески.

МАТЬ

Она за него помолилась,

Шепча на коленях, в углу.

И страшная тяжесть свалилась,

Упала в холодную мглу.

Ей надо сказать было Богу,

Вернее, его упросить,

Чтоб жуткую сердца тревогу

Он силу ей дал погасить.

* * *

Тело – панцирь, твоя сердцевина тверда,

Хотя большая часть её – это вода.

Весь в огромных молекулах, спит ДНК,

И разжав свой кулак, отдыхает рука.

Чехарда моих клеток, бессмысленный ток,

И пульсирует сердца блестящий цветок.

Льётся воздух в меня, эликсир моих вен,

Эпителий сползает, как краска со стен.

Жук – могильщик, ко мне подходить не спеши,

Если есть во мне хоть миллиметр души.

Если мозг мой считает ещё до пяти,

И язык, заплетаясь, бормочет: «Прости».

* * *

Нет места и нет перспективы,

Лишь дикие вопли авто.

Ползучие улицы кривы.

Кто выживет? Может, никто.

К чему этот гвалт муравьиный

С его миллионами глаз?

Большая, сквозная рутина,

Бессмысленный, вечный рассказ.

Но всё-таки строки ложатся

В страницы, белеет свеча.

И мысли в мозгу копошатся,

В калитку познанья стуча.

Лев Каплан. «Термидор». Акварель на бумаге, 80×60 см., 2010 г.