tumanov-nikita-2014-7-1

Поэзия метрополии

ДЕБЮТ

Никита ТУМАНОВ

Родился 18 августа 1994 года в Санкт-Петербурге, где проживает и поныне. Ранее практически нигде не публиковался. Собственно, вся биография поэта заключена в его стихах.

Поэтика Никиты Туманова – это зрелый, точно интонированный, эмоционально насыщенный регулярный стих. Смыслы в стихах Туманова внятны и значимы, слог преимущественно нарративен, тезаурус разнообразен и богат. Словом, с радостью представляю талантливую, проникновенную, умную, отмеченную чувством меры и, главное, совестливую поэзию начинающего автора.

О. Г.

* * *

тот, кто внутри меня ещё живёт,

храня слова на кромке острой бритвы,

давно не бог.

и жизнь его не мёд.

а поле битвы.

и если он мне диктовал стихи,

а я порой записывал от скуки,

то я прощаю все его грехи

и отпускаю жизни на поруки.

не лги другим, да и себе не лги,

ведь в этом нет ни чести, ни отваги,

беги, мой мальчик солнечный, беги

по белым травам ждущей строк бумаги.

беги, не глядя в прошлое, пока

твой жадный взор не выжег атмосферу.

беги туда, где горечь с языка

ещё не ранит нёбо, небо, веру.

пока не разложился по слогам

твой юный мир и не сложился новый

беги легко!

дорог твоим ногам!

и силы – слову!

ПОВИЛИКА

В маленьком домике с окнами на восход Ева жила уютно, но одиноко.

Варила варенье, закатывала компот, растила цветы повилики у самых окон.

Когда же соседи смеялись: «Пустой сорняк!», она защищала цветок от такой крамолы,

и отвечала: «Ну, что же, пускай и так. Зато его любят жаворонки и пчёлы».

Встречаясь с животными, птицами и людьми, да что там с людьми, с зелёной болотной жабой,

она говорила: «Здравствуйте, мон ами!», и наклоняла голову в шляпке набок.

Люди, шутя беззлобно над ней, никак не понимали, такую пойди, пойми-ка!

Кто-то прозвал, мальчишки, наверняка, но подхватили прочие «Повилика».

А ночью, когда дневной унимался ор и только цикады выпиливали пассажи,

Ева садилась за стол у окна во двор и поджидала, что тишина расскажет.

В небе, от лунной пыли совсем сухом, звёзды кружились в танце, сойдясь цепочкой,

и проливались струйки её стихов в чистые заводи выбеленных листочков.

Строчки ложились искренно и легко. Только она могла им назначить цену.

И подрастала стопка черновиков на подоконнике, ставшем её вселенной.

Так вслед за золотом осени выпал снег. Стёкла оконные взялся мороз узорить.

Свечка мечты горела в её окне, словно маяк для весны, прилетевшей вскоре.

Ну, а когда грачи прокричали март, Еву в саду лежащей нашли мальчишки.

Доктор сказал спокойно: «Простой инфаркт. Чуть бы пораньше… теперь уже поздно слишком…».

Кто-то заплакал, а кто-то шепнул: «Пускай будет земля ей мягче её перины».

Капала воском свечки на грудь тоска, даже привычным к смерти сгибая спины.

В комнате было суетно и темно. Взрослые говорили, шумели дети.

Тот, что был ближе других, распахнул окно, чтобы душа взлетела, как южный ветер.

Её выносили четверо мужиков с серыми лицами, впрочем, почти безликих.

И осыпались листья черновиков в осиротевшие поросли повилики…

scholasticus

ночь наползала от востока,

толкая вечер в горизонт,

а я сидел, расправив зонт,

и слушал...

в трубах водостока

мазуркой тешилась вода...

тончала тень в угоду мраку...

старик, гуляющий собаку,

привычно шаркал в никуда...

и пёс, хозяину под стать,

вздыхал под дождиком уныло...

и, видно сердце неспроста

во мне открытием заныло:

как жизнь безбожно коротка,

и ограничена свобода

предельной мерой поводка

в руках другого старика,

что нас гуляет с небосвода.

ЗАКРОЙ ГЛАЗА

Всё реже манят дактиль и хорей.

Всё чаще жизнь обветривает губы, когда в уют своих гиперборей влекут меня безумные суккубы. Души моей пустые невода давно не знали солнечного света. В глазах моих, в словах моих – вода. И всё-таки гнетёт меня не это. Он говорит: «уверуй – будешь свят». Он говорит: «приди и будешь вечен». Но, если я своей виной распят, то, значит, и платить за веру нечем. На всё, что мне отпущено – табу. И нет давным-давно былой отваги. И надо ли писать свою судьбу на выцветшей от времени бумаге?

О, Господи, прости мне этот грех: самим собой неправедно оболган, обманывая каждого и всех, я жил в чужих обличьях слишком долго. И бремя одиночества – итог. Хоть весь я, как и прежде, нараспашку...

на кухне чайным духом кипяток исходит через тонкий носик в чашку...

Закрой глаза.

Не думай обо мне.

Читай мои стихи по зову крови.

Меня здесь нет.

Меня здесь больше нет.

Я только звук в тобой спасённом слове...

А МАЛЬЧИК СЛУШАЛ ТИШИНУ

кренилось небо перед сном

над морем рано.

и солнце падало на дно

кровавой раной.

и горизонт скользил по дну,

и нитью рвался…

а мальчик слушал тишину

и с ней сливался…

пытаясь боль остановить

на грани мрака,

он задыхался от любви,

кричал и плакал,

у бога милости просил

и сил у беса.

но бесу дать на чувства сил –

без интереса.

и бог его не замечал –

лечил колени.

а день кончался и тончал,

тянулись тени…

КОКЛЮШКИ

У кровати, в синей кружке

муха дохлая на дне…

Головою на подушке,

а глаза небес синей –

кружевница…

И коклюшки

между белых нитей в пляс…

Не компьютер.

Не игрушки.

А коклюшки!

Вот те раз!

Что ты девочка,

шутница?

День пришёл вослед заре.

Побежали веселиться

с пацанами на дворе.

Лето.

Солнце.

День прекрасный.

Не валяйся в тишине.

Хочешь, побежим кататься

на тугой речной волне.

Хочешь, поиграем в прятки:

«Эни-бэни-рики-бум!»

Не скучай в своей кроватке.

Побежали!

Ну же!

Нууу!..

…В тёплой маминой ладошке,

что легла мне на вихры,

запах хлеба и окрошки,

лука, солнечной жары.

И чего-то там такого,

что почуять нелегко…

Пахла так вчера корова,

и парное молоко.

Я ладошку взял руками

и щекой прижался к ней...

Подарю зайчонка маме,

что играет на стене…

А в кроватке пляшут нитки.

Стук коклюшек звонко зол.

«Помоги-ка мне, Никитка...

Накрывай к обеду стол!»

И на кухне тихо, вроде

прошептала: «Вот беда!

Настя бедная не ходит.

И не сможет!

Никогда!»

«Тили-тили-трали-вали»

Зашумело в голове…

Я ревел на сеновале,

как ни разу не ревел.

Этой девочке усталой

за её святую грусть

жизнь дала так мало…

Мало!

Мол, жива ещё и пусть!

Только плакать и молиться.

Да ещё плести узор.

Потому у кружевницы

так глубок и светел взор.

Чёрт возьми такую правду

от которой боль сильней.

– Мама, велик мне не надо…

Ты купи компьютер ей.

Посмотри,

ведь и подружек

у неё в деревне нет.

Мама, милая, не нужен

мне теперь велосипед.

Мы, когда домой уедем

я ей в аське напишу:

«Настя, вот и я!

ПревеДек!»

Мама…

Я тебя прошу…