radashkevich-alexandr-3-2

Интервью

«НЕ ПО УГЛАМ ЮТИТЬСЯ, А СТАТЬ ЛИЦОМ К ЛИЦУ…»

На вопросы Александра Радашкевича отвечает Наталья Горбаневская

Наталья Евгеньевна Горбаневская (25.05.1936 г., Москва) – русская поэтесса, переводчица, правозащитник, участница диссидентского движения в СССР. Окончила заочно филологический факультет ЛГУ (1964 г.). Работала библиотекарем, библиографом, техническим и научным переводчиком. Инициатор и первый редактор правозащитного самиздатовского бюллетеня «Хроника текущих событий». Участница демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года против введения советских войск в Чехословакию. В 1969 году была арестована, а затем отправлена на принудительное лечение в Казанскую психиатрическую тюрьму, где содержалась 2 года и 2 месяца до 22 февраля 1972 года. В 1975 году эмигрировала. Жила в Париже. Работала в редакции журнала «Континент», была внештатным сотрудником радио «Свобода», с начала 1980-х годов и до 2003 года работала в газете «Русская мысль». С 1999 года состоит в редакции и редколлегии русскоязычного варшавского журнала «Новая Польша», публикуется в нём как автор и как переводчик. Автор полутора десятков книг стихов; переводчик с польского, чешского, словацкого и французского. Первая публикация за рубежом – в 1962 году, первая книга вышла без ведома автора в 1969 году, первая книга в России – в 1996 году. В 2005 году приняла польское гражданство, в 2006 году возглавила жюри учрежденной во Вроцлаве Центральноевропейской литературной премии «Angelus». Лауреат «Русской премии» (2011 г.). Живет в Париже.

Князь А.П. Гагарин, Наталья Горбаневская и Александр Радашкевич

после вечера поэзии в Петербурге. 22 февраля 1997 г.

Александр Радашкевич: Наташа, уже давно, в самом начале 80-х, когда ещё я жил в Америке, нас заочно познакомил мой друг, известный эстонский поэт и искусствовед Алексис Раннит, потом мы были коллегами несколько лет здесь, в Париже, в старейшем эмигрантском еженедельнике «Русская мысль». В феврале 1997 года у нас с тобой был совместный вечер в новоиспечённом и очень ленинградском Петербурге. За год до этого мы издали «Не спи на закате», первую книгу твоей избранной лирики в питерском издательстве «Лики России», в литературно-исторической серии «Белый орёл», которую я вёл. Ты написала послесловия к двум моим книгам стихов – «Шпалера» и «Оный день». Тебе я обязан первыми публикациями стихов в «Русской мысли» и в «Континенте», где ты также сотрудничала в те годы. И, наконец, ты взяла у меня первое интервью в Париже, названное «И к истории я отношусь лирически…» (все эти материалы присутствуют на моем сайте). Таким образом, я просто возвращаю сегодня давний долг по отношению к тебе.

Начнем, пожалуй, с конца. В прошлом году ты согласилась принять участие в выездном поэтическом вечере фестиваля «Эмигрантская лира» в Париже, и мне приятно, что я выступил инициатором этого. Пользуясь случаем, с удовольствием передаю тебе приглашение на парижский вечер «Эмигрантской лиры» этого года, который состоится 18 августа. Но сейчас я только что вернулся с VI Международного русско-грузинского поэтического фестиваля, где тебя очень ждали и с большой грустью узнали, что ты в последний момент отказалась от этой поездки (действительно, физически очень утомительной), хотя твоё имя, фотография и биография уже присутствовали в красочном фестивальном буклете. Участник фестиваля польский поэт Пётр Мицнер на каждом выступлении читал твои переводы его стихов. Причины этого отказа должны быть, несомненно, очень серьёзными и взвешенными?

Наталья Горбаневская: Причины очень просты – возраст и глухота. «Сольные» выступления проходят нормально. В крайнем случае, если я не расслышу вопроса, мне повторит кто-нибудь рядом со мной (глуха не на 100%). Но в «тусовке», даже самой интересной и благородной, теряюсь и почти погибаю. Так было совсем недавно в Кракове, на международном съезде переводчиков польской литературы. Там-то я и поняла, что в Грузию не поеду.

А. Р.:

Эта глиняная птичка –

это я и есть.

Есть у ангелов привычка –

песенку завесть.

В ритме дождика и снега

песню затянуть,

а потом меня с разбега

об стену швырнуть.

Твоя лирика всегда выделялась какой-то особой неприкровенностью и безыскусностью подачи, высокой лирической концентрацией и прозрачной глубиной, начисто лишённой всякой красивости и поэтической позы. В 1985 году в «Русской мысли» вышла моя статья о твоём творчестве «Мост от жизни и до жизни». Боюсь, что это не лучшее, что я написал в жизни, и я почувствовал некую иронию твоих поклонников по отношению к моему велеречивому перу тех лет, но это была честная попытка понять и оценить со своей, разумеется, колокольни:

«Видно, пора до того добираться предела, где воск на флейте и ноты в конверте», – этой завещательной нотой венчается второй из двух новых стихотворных сборников Натальи Горбаневской «Где и когда», а первый – «Переменная облачность» – открывается вопросом: «Почему такая смерть, долгая, как жизнь?» И таким образом поэт смыкает отражённый «разверстыми хлябями» мост, с высоты которого вдумчиво и несколько отстранённо вглядывается в «ночную круговерть», задаваясь вопросами, на кои обречены все поэты, равно обречённые оставить их без ответа или ответствовать на них вопросами же».

Но ты, как мало кто, всегда сопрягала в своём творчестве контрастные миры лирики и риторики, непосредственно связанной с политическими реалиями момента, начиная со знаменитого выхода на Красную площадь 25 августа 1968 года, после ввода войск Варшавского договора в Чехословакию. Эта страстная вовлечённость в текущее и временное (как, скажем, у Тютчева, Волошина или Гюго) и чисто лирическая стихия, измеряемая совсем иными временными категориями, осознаются тобой как разные стороны одной медали и как две равноценные ипостаси лирического дара?

Н. Г.: По-моему, это даже не две «ипостаси», а одна. То есть я – везде я.

А. Р.: Вернёмся к годам твоего долгого и активного сотрудничества в эмигрантских изданиях 70–90-х годов уже прошлого века. Это были судьбоносные годы польской «Солидарности» и внезапного распада советской империи. Я был свидетелем того, как ты буквально дневала и ночевала на работе. Приходя утром в редакцию, мы заставали там тебя, с неизменной в ту пору сигаретой «Голуаз» в углу рта, после бессонной ночи и кропотливой работы над приложением «Несломленная Польша», которая целиком лежала на твоих плечах. Как вспоминаются тебе эти долгие и напряжённые годы работы в «Русской мысли» эпохи Ирины Алексеевны Иловайской-Альберти и в «Континенте» Владимира Максимова?

Н. Г.: Это были, конечно, замечательные годы. И в «Континенте», и в «РМ» у меня была огромная свобода. Я могла делать то, чего никогда бы не смогла в Советском Союзе. И даже самая черновая работа была вдохновенной. А Ирина Алексеевна и Владимир Емельянович меня ни в чём не ограничивали – и, думаю, на пользу не только мне, но и обоим изданиям.

А. Р.: «Это снимые картинки. Это сны, но не мои», – писала ты. Нет больше ни Советского Союза, ни соцлагеря, рухнул целый мир, который был для нас когда-то привычной и, казалось, незыблемой реальностью. Мир глобализуется, усредняется, меняет духовный знак. Но оправдались ли твои надежды и отчаянные усилия целой жизни по отношению к, казалось бы, осуществлённому и уже наставшему?

Н. Г.: Знаешь, Саша, я всегда человек, который живёт сегодняшним днем и почти никогда не строит прогнозов. Был у меня один скромный прогноз: я твердо знала, что коммунизм рухнет, но почти так же твердо, что я до этого не доживу. Дожила. И это уже очень много. А то, что вдобавок рухнул Советский Союз – коммунистическая империя, – это и вовсе царский подарок. И этого никак не отменишь, как бы плохо ни было в сегодняшней России.

А. Р.: Думая о нашем разговоре, я вспомнил один эпизод нашего сотрудничества в «Русской мысли», стоивший мне первого увольнения из газеты (а надо сказать, я был единственным сотрудником редакции, кто был дважды принят на работу и, соответственно, дважды уволен). В своё время, как мне рассказывали К. Д. Померанцев и И. В. Одоевцева, Георгия Адамовича спросили, как он мог расхваливать какую-то очередную безликую стихотворную книжицу, он ответил: «Из подлости». В какой-то момент и мне надоело писать розоватые отклики, и я с наивной увлечённостью накатал негативный отклик на новый сборник Инны Лиснянской, названный «Поляна с квадратными углами». Поскольку об этом авторе, очевидно, полагалось писать лишь панегирики (не менее негативная моя рецензия на сборник Ю. Кублановского, например, ничем подобным не отозвалась), материал сняли с номера, но, после моего позднего звонка Ирине Алексеевне, ты взялась смягчить статью и урезать, что очень деликатно (я и по сегодня благодарен тебе за это) и исполнила. У меня сохранились оба варианта текста. Последовала гневная «отповедь» Г. Владимова в «Гранях», В. Максимов впервые отказался взять мою подборку в «Континент», и меня перестали приглашать на редакционный совет. Но тебе лучше меня известна закулисная кухня того «женского царства», как сострил один сотрудник, с треском вылетевший оттуда до меня.

Всё это забылось, простилось и ушло, но, приводя этот характерный эпизод, мне хотелось прежде всего вспомнить наших общих с тобой коллег и друзей тех лет, которых я навещаю теперь на Пер-Лашез, – Кирилла Дмитриевича Померанцева, Александра Гинзбурга и Наташу Дюжеву, твою ближайшую подругу, трагически уходившую почти у нас на глазах… Недавно оставил этот мир Юра Николаев, тоже яркая фигура почившей эпохи. Как вспоминаются тебе сегодня и они, и те, о ком я не сказал?

Н. Г.: Я совершенно не помню истории с рецензией на Лиснянскую. И, кстати, люблю её стихи. А раз не помню саму историю, то не помню и «закулисной кухни».

Из названных тобой, конечно, мне больше всего не хватает Наташи Дюжевой – «маленькой Наташи». Совсем недавно у меня умерла в Москве ближайшая подруга – Ирина Родионовна Максимова. И я часто ловлю себя на том, что хочу ей что-то рассказать, поделиться. Так и с Наташей – до сих пор, когда что-то происходит, думаю: а как бы она это оценила, с её непосредственностью и бескомпромиссностью...

А. Р.: В последние годы, насколько я знаю, ты часто и подолгу бывала в Польше и в России. Чем наполнена твоя жизнь там, в чём её смысл и в чём твоя борьба сегодня?

Н. Г.: Часто, но не подолгу. Польшей я занимаюсь уже десятки лет, перевожу, пишу, теперь состою в редакции журнала «Новая Польша» на русском языке, возглавляю жюри Центральноевропейской литературной (проза) премии «Ангелус». В 2005 году получила польское гражданство и с польским паспортом езжу всюду, в том числе в Россию. В России бываю в основном по литературным делам: один за другим выходят новые сборники и тематические «изборники» стихов. В 2007 году в России наконец вышла моя книга «Полдень. Дело о демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года». В прошлом году вышла книга «Мой Милош»: мои переводы стихов и эссе Чеслава Милоша, мои статьи о нём и переведённые мною статьи о нём польских авторов. Но кроме чисто литературной, конечно, сколько хватает сил, включаюсь и в общественную деятельность, в частности вошла в состав общественной комиссии по Болотному делу. Кроме того, скоро уже шесть лет, как веду свой блог в ЖЖ: ng68.livejournal.com – там хорошо видно, что меня интересует, на что я откликаюсь. Там же и все мои новые стихи, и стихи многих других поэтов.

А. Р.: Кто из встреченных тобой за долгие годы поэтов, писателей, общественных деятелей, как на родине, так и в эмиграции, оставил наиболее ощутимый след в твоей жизни и чем они вспоминаются тебе?

Н. Г.: Ну, конечно, прежде всего Ахматова. Но я об этом много писала (см. мою книгу «Прозой о поэзии»). Ежи Гедройц, главный редактор польского парижского журнала «Культура». Чеслав Милош. Бродский, несомненно. Из «диссидентов» – в особенности Татьяна Великанова. О них обо всех я писала. Но ещё просто мои друзья, люди менее известные: та же «маленькая Наташа» или моя Ирина Родионовна. Вадим (Димка) Борисов. Называю только умерших.

А. Р.: «На старость лет, на старость бед» – что бы ты пожелала своим врагам и недоброжелателям с нынешних итоговых высот?

Н. Г.: Да я как-то никого всерьёз не числю во «врагах и недоброжелателях». Уровень не тот.

А. Р.: Из той же моей статьи: «И в самом деле, вглядись, читатель, в «полевой венок», вслушайся и вчувствуйся в «летейскую прохладу», вживись в «воспоминанье грядущих дней». Это стихи о беззащитности, взывающие к горделивой воле, стихи о ликах разлуки, но они одаряют сердечной встречей, о приговорах одиночества, но – вселяют астральную надежду. Это стихи о несбывшемся, о земных невозможностях и обречённостях, которые причащают жертвенности и струистому свету любви, завещая

каплю росы

на трилистнике четверолистом,

каплю веселья,

каплю везенья,

пенье осы

над сосною на севере мглистом…

И до свиданья,

до воскресенья».

А это из твоей последней подборки в «Новом мире»:

Красная заря

на исходе дня.

Тень от фонаря

имени меня.

Имени кого?

Кто такое я?

Вещь ли, вещество,

тварь ли, коия

стала на нестылый

путь, чтобы долезть

мирной, безболез-

ненной, непостыдной...

Наташа, поверь, я искренне желаю тебе долгих и благоденственных лет жизни, но традиционный последний вопрос моих бесед-интервью – о надписи, которую ты, как бы из блаженных далей вневременья, могла бы представить на своей могиле.

Н. Г.: Да всего лишь имя-фамилию и годы жизни.

Но вот тебе, если хочешь, прямо сегодняшний (8 августа 2013) стишок:

Happy end

Запеть или заплакать:

тири-тара-ту-ту...

Но смерть не твердь, а мякоть

персика во рту.

Но смерть не смерд, а рыцарь,

явившийся ко мне

не по помойкам рыться

на боевом коне,

не по углам ютиться,

а стать лицом к лицу,

и выпорхну, как птица,

к счастливому концу.

Но отнюдь не для надгробья. Может быть, для прочтения над могилой?