Embedded Files
Малая проза
Григорий АРОСЕВ (ГЕРМАНИЯ)
Поэт, прозаик, критик. Родился в Москве в 1979 году. Окончил театроведческий факультет ГИТИСа. Публикуется в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Звезда» и др.Выпустил сборник рассказов «Записки изолгавшегося» (Москва, 2011). Живет в Берлине. Участник Форумов молодых писателей в Липках, участник фестиваля «Литературный Ковчег – 2012».
YEREVAN, I LOVE YOU
1.
«Я всё хотел спросить, а где ты учишься?»
«Так я же говорила! В университете имени Брюсова.»
«Не говорила! Или я забыл...»
«Да точно забыл!»
«А какое отношение Брюсов имел к Армении?»
«Он много переводил наших стихов на русский! А ещё он важный сборник составил и ему дали звание нашего народного поэта!»
«С ума сойти... Нет, я не знал.»
«Расскажи о себе. Я только знаю, что ты в Хельсинки живёшь. Ты там вообще что делаешь?»
«Да в общем-то как и все... Работаю в психологической службе, немного учусь – тоже психологии, учиться ведь никогда ведь не поздно. По вечерам борюсь с климатической хандрой.»
«Как интересно, а что это – климатическая хандра?»
«Да ничего интересного. У вас вот какая погода?»
«Ну, пасмурно, дождик. Плохая, я такую не люблю. Всё время хочется спать в обнимку с котом!»
«Вот видишь – пасмурно, дождик. А у меня минус семь, полный двор снега и кромешная темень за окном. Как тут не хандрить?»
«Минус семь!!!»
«Ага, и это только начало.»
«Какой ужас. А зачем ты туда уехал? Ты же не там родился.»
«Я москвич, но какая разница, у нас немногим лучше. Влюбился, женился на шведоязычной финке, пожил пять лет в деревне, оба взвыли друг от друга, фактически расстались, юридически нет. Жду, пока бумаги для гражданства оформятся. Бывшая благородно себя ведёт, не требует пока развода.»
«Невесёлая история!»
«Нормальная. Я не жалуюсь. Только вот холод надоел!»
«Тогда я не буду плакать, что у нас дождик. Буду думать, что тебе хуже! И пошлю тебе немного нашего дождика по мэйлу.»
«Здорово, а как ты это сделаешь?»
«Ещё не придумала, но придумаю!»
«А у тебя какой домашний язык?»
«Армянский, конечно же!»
«Ты просто так чисто по-русски пишешь. Вообще без ошибок!»
«С детства много читаю на русском. А потом я же лингвист. Нам положено писать без ошибок на всех языках! Но по-фински я вообще ничего не знаю...»
«Ты немного потеряла.»
«А если я захочу с тобой поздороваться на твоём языке и сделать тебе приятно?»
«Просто скажи мне на чистом русском языке: добрый день, привет!»
«Ха-ха, вот не додумалась! Добрый день, привет!»
«Привет!»
«Как жаль, что ты не здесь. Мы бы сегодня погуляли по Северному проспекту... У нас как раз с подругами встреча будет там в восемь. Они бы очень удивились при виде тебя.»
«Почему? Я такой дикий?»
«Нет, ты что! Просто они никогда не видели меня с мужчинами, не считая одногруппников.»
«А что это за Северный проспект? Большая какая-то улица?»
«Нет, наоборот! Очень короткая и не широкая. Почему-то назвали проспектом, почему – не знаю! Пешеходная улица в центре самая обычная. Но красивая. Там кафешка есть, мы там любим пить кофе и есть всякие сладкие штуки.»
«А как называется?»
«Циннабон»! А зачем тебе?»
«Посмотрел в интернете, нашёл фотографии... Просто хочу знать, как выглядит место, которое ты любишь. Выглядишь очень мило и по-домашнему. Вот, это же ваше кафе?»
«Да, здорово!»
«А расскажи мне, какой твой Ереван?»
«Не поняла вопроса, извини!»
«Ну, каждый человек по-своему видит любой город. Какой Ереван твоими глазами?»
«Ох... никогда не формулировала! Он... добрый. И тёплый, даже когда зима. Не знаю! Мне трудно ответить.»
«Ты любишь свой родной город?»
«Конечно, очень. Приезжай, я тебе тут всё покажу.»
«Сложновато... Честно.»
«Даже ради меня? Ты же говорил, что у меня самые красивые глаза в мире.»
«Да, это правда. Я не видел красивее.»
«И что, ради того, чтобы увидеть мои глаза в реале, ты не накопишь денег? Я же не прошу завтра.»
«Ты права. Накоплю.»
«Даёшь слово?»
«Да.»
«Я уже начала ждать!»
2.
«Привет.» – «Привет.» – «Как прошёл день?» – «Как обычно, много клиентов, постоянно ездил по делам.» – «Устал?» – «Ага». – «Бедненький мой.» – «Спасибо, я люблю, когда ты меня жалеешь.» – «А что с погодой у вас?» – «Нормально, зима не особо лютует. С Нериса, правда, постоянно тянет холодом, у нас окна на работе прямо на набережную выходят. Вроде душно в офисе, а окно приоткроешь – так задувает, ужас.» – «Береги себя.» – «Ага. А у вас там как?» – «Погода?» – «Ну да.» – «Как обычно, всё как обычно.» – «А на работе что?» – «Слушай, ты же спрашиваешь не потому, что интересуешься. Зачем?» – «Ну что ты...» – «Я же знаю, что тебе и дела нет, что тут у меня.» – «Вот ты не права!!! Я просто устал...» – «Сегодня?» – «Нет, вообще. Ждать устал.» – «И что ты предлагаешь?» – «Пока ничего. Надо ждать.» – «Ты что, женщина? То говоришь, что устал ждать, а то говоришь, что надо ждать.» – «Одно другому не мешает. Мы в постоянном процессе. Вопрос только, чего ждём.» – «Философ ты хренов.» – «Не ругайся. Я очень скучаю по тебе.» – «И я. Безумно.» – «Через три месяца точно увидимся.» – «Долго... Я вчера смотрела на себя в зеркало утром. А потом разглядывала твои фотки в интернете.» – «И что?» – «Мы такие разные. Ты весь такой нордический блондин, а я – ну ты в курсе.» – «Мне это очень нравится, кстати. А ты голая перед зеркалом стояла?» – «Ну фу, Шарунас, как ты так можешь!!!» – «Эх. Извини.» – «Знаешь, а мне уже тридцать шесть.» – «Знаю. А мне тридцать девять.» – «Умеешь ты утешить.» – «Как смог, так и утешил.» – «Тебя это не смущает?» – «Что мне тридцать девять? Да смирился давно.» – «Ну дурак, я же о своём возрасте!» – «Хороший возраст. Мне ни больше, ни меньше не надо.» – «Спасибо, Шарунчик. Ачю. Аш таве милю.» – «Аш тейп пат таве милю»¹. – «А ты мне билет когда купишь?» – «Да я купил уже.» – «Ни фига себе!!! И молчит.» – «Да я только сегодня купил. Сейчас поговорим – перешлю тебе». – «Вот здорово. Значит, уже точно-точно?» – «Ну, решай сама, точно или нет. Я свою часть сделал. Хочешь, денег вышлю на такси до Звартноца?» – «Не издевайся! А откуда ты знаешь слово "Звартноц"?» – «Я же всё-всё-всё изучил про тебя, всё, что смог. И улицу Ханджян, где ты работаешь. И где живёшь, эту самую улицу Дро. Жаль, что про неё ничего не найти по сути, она какая-то неприметная, самое славное в ней – что ты там живёшь.» – «Обалдеть!!!» – «А уж не выучить название аэропорта, откуда моя любимая женщина улетит ко мне, вообще ниже моего достоинства!» – «Я в шоке... Какой ты хороший.» – «У меня такой дурацкий вопрос родился сегодня. Не про личные наши отношения.» – «Какой?» – «А какой он – твой город?» – «Как – какой? Ереван.» – «Да понимаю я. О Ереване и спрашиваю. Какой он?» – «Это наша столица...» – «Вот так новость! Я хочу узнать, какой он для тебя!» – «А-а... Знаешь, я как раз недавно думала, что бывают города-судьбы. А бывают просто так города. И вот до встречи с тобой я думала, что Ереван – моя судьба. Я тут всё знаю настолько детально, что не могу говорить объективно. Это как о любимом отце говорить, или о сыне... Ереван одновременно мой отец и мой сын. Я его слушаюсь, как отца, но и слежу за ним, как за сыном. Он же всё время меняется.» – «Как красиво. И как точно.» – «Но вот в последнее время стала сомневаться, а не твой ли город – моя судьба?» – «Нет. То, что ты, скорее всего, ближайшие годы проведёшь со мной, не означает, что тебе надо будет отказываться от своего отца и своего сына. Мы будем жить там, где получится, но отец-то у тебя один, и его не поменять.» – «Шарунчик, я так тебя люблю.»
Ирина Душацкая. «Мавка» (темпера на шёлке, вышивка шёлком).
3.
Он вышел с утра из подъезда – недавно как раз рассвело – и быстро, едва ли не резво, набрал чей-то номер. «Алло?» – ответили тут же в мобильном. «Я еду!» – он тихо сказал, скучая беспомощно, сильно по милым огромным глазам. Он вышел в родную прохладу октябрьских рассветных часов. Он мог сочинить бы балладу, и даже хватило бы слов, но слишком шалили нервишки (чего психовать-то? Вот бред!). Бежал он с задором мальчишки, дрожа от волненья, как дед.
Работал пока на подхвате, жильё прямо в центре снимал: хозяин – старинный приятель – за комнату много не брал. С квартирой устроился лихо – ведь жил (посмотрите, каков!), на улице длинной и тихой, от площади в паре шагов. Обставлена комнатка скверно, но разницы нету, где спать в тупом одиночестве нервном. Вдобавок довольна им мать – не пьёт, вечно занят делами, не то, что соседский дурак. И ведь не признаешься маме, что хочется как-то не так...
В ту пятницу – славься, день пятый! – их всех отпустили в обед. «Всё сделано, что ли, ребята? Шагайте, раз дел больше нет.» Нежданному радуясь дару (работа порой как арест), он шёл себе вверх по бульвару, как вдруг потемнело окрест, проехался Зевс в колеснице – сварливо и даже чуть зло, вспорхнули испуганно птицы и сразу вовсю полило. Зонта же с собой не носил он (зане осторожность – порок), поэтому, прыгнув красиво, он спрятался под козырёк.
Следил он бессовестным взглядом, как люди, забыв всякий стыд... Но вдруг он приметил, что рядом стоит... Боже, кто там стоит?! Глазастое хрупкое чудо, прижавшее туфли к груди... Она так боится простуды, а что у неё впереди? Дорога по лужам глубоким без зонтика и босиком... Он не был настолько жестоким, и не был совсем дураком, чтоб это нежданное счастье оставить под сильным дождём, поэтому кашлянул: «Здрасьте!» Банальный, конечно, приём...
Она улыбнулась мгновенно: «Привет! Вот так ливень!» – «Да, крут...» – «На лужах, смотрите-ка, пена!» – «А как вас, простите, зовут?..» Она здесь в гостях у знакомой, но та отлучилась на час, и вот... Он, совсем невесомый, не мог отвести от ней глаз, летая в надоблачной выси, ныряя в любви океан. «А завтра обратно Тбилиси...» – «И как тебе наш Ереван?» Болтали они упоённо, за руки друг друга схватив, а дождь всё хлестал непреклонно – рождённой любви лейтмотив.
Под эти шуршащие звуки, под этот стихийный хорал её чуть прохладные руки он, будто в огне, целовал. Она, повинуясь мгновенью, шептала про вещие сны... Потом побежали в кофейню – не век же стоять у стены! Он чаем её напоил там, чтоб кашель и насморк пресечь. «Ты сколько за чай заплатил-то?» – «О чём вообще сейчас речь?» Трепались о личном и прочем («Что нынче читаешь?» – «Обрыв»), гуляя по центру до ночи, о завтрашнем дне позабыв.
«Мне кажется, будто знакомы с тобой мы давно и всерьёз.» А заполночь к нужному дому её, весь в печали, привёз. «И что же теперь будет дальше? Так грустно сейчас на душе.» – «Ты думай, ведь ты у нас старше.» – «Да я-то придумал уже...» – «От этого много зависит, но я ведь не жду...» – «Ерунда. Я просто приеду в Тбилиси.» – «О, Боже, серьёзно?! Когда?..» – «Когда ты захочешь.» – «Не шутка?» – «Я трезв, хоть от радости пьян.» И в самую эту минутку их благословил Ереван.
Он вышел с утра из подъезда – над городом плавал рассвет – и быстро, едва ли не резво, набрал чей-то номер. Билет вчера он купил на вокзале, приблизив тем самым отъезд. (Ему удивлённо сказали: «Зачем? Там всегда много мест»). Бегом прибежать, на коленях он к ней приползти был бы рад. Ему придавал вдохновенья сверкавший вдали Арарат. Шепнув, отгоняя помеху: «Всё то, что Ты дашь, я приму», в маршрутку он сел, чтоб уехать, навстречу незнамо чему.
4.
Павел П. Григоренко, сорокатрёхлетний режиссёр и художественный руководитель гомельского кукольного театра, возвращался из Севана в Ереван в преотвратнейшем настроении. Он в сотый раз за последние дни анализировал происходящее, и в сотый же раз приходил к выводу, что никакому логическому объяснению события не поддаются.
Павел приехал в Ереван для участия в международном фестивале кукольных театров, и всё бы хорошо, но в числе прочих гостей внезапно обнаружилась Мария Н. Николенко, занимавшая ту же, что и он, должность в Чернигове. Павел знал Марию много лет – во-первых, одногодки, во-вторых, Гомель и Чернигов находятся рядом (даже в дикие времена на электричке можно было доехать за три часа), в-третьих, сфера деятельности одна, а главное... Страшно давно, когда они оба были ещё студентами, их закрутило-завертело в смерче юношеской влюблённости – безнадёжной и крепчайшей. Что такое «будущее», оба понимали тогда довольно смутно, поэтому через год наступившее охлаждение друг к другу обоих очень сильно разочаровало. С тех пор они не общались и не виделись, лишь изредка, через восьмые руки, узнавая, что идут они, как ни странно, одной дорогой. Оба не очень удачно вступили в брак, оба на пороге тридцатипятилетия развелись, оба всю жизнь работали в кукольных театрах, оба вынужденно, по просьбе «коллективов», возглавили их... Павел П. Григоренко помнил абсолютно всё из их совместного прошлого, до мельчайших подробностей, и всю последующую жизнь хотел поговорить об этом с Марией. Однако, внезапно столкнувшись с ней в холле плохенького ереванского отеля, куда их всех заселили, Павел ужасно растерялся и не смог выдавить из себя ничего вразумительного. Мария Н. Николенко, всё такая же высокая, стройная и насмешливая, скользнула по лицу Павла равнодушным взглядом, как будто и не заметив его вовсе, и бросив лишь краткое безэмоциональное приветствие. Будто встретила не свою любовь двадцатипятилетней давности, а непонятно кого. Павел слегка обиделся, но и успокоился, решив, что Марии ничего «этого» не надо.
Однако этим же вечером в гостиничном баре она подсела к нему и тепло заговорила. Она искренне и с той же, сводившей его с ума улыбкой расспрашивала его о том о сём, и сама рассказывала о себе. Он было воспрял духом, однако на следующее утро, во время экскурсии в Эчмиадзин, она его вообще не замечала. Ещё через день они снова мило пообщались и даже потанцевали в ресторане. А затем – опять холод и молчание. Павел П. Григоренко не мог понять, что всё это значит? Мария точно не стеснялась публики – танцы-то и задушевные беседы происходили на виду у всех. Но в чём же тогда дело? Он попытался осведомиться у неё, но она лишь брезгливо отмахнулась, как от комара – отстань, мол, ничего не скажу.
Павел П. Григоренко почти отчаялся. Как назло, новая встреча с Марией пришлась на грустный период его жизни. С женой он расстался, с женщиной, которая потом немного увлекла его – тоже. Он никого не хотел и ничего не ждал, как вдруг всесильный Абсолют решил его подразнить, растревожить, лишить покоя. Павел не собирался ехать в Ереван: приглашение поступило заблаговременно, но у него как раз в те дни должна была состояться премьера нового спектакля. В последний момент она сорвалась из-за эпидемии гриппа – свалились одновременно десять человек. Поэтому за два дня до открытия фестиваля Павел лениво написал электронное письмо организаторам, больше даже для очистки совести, чем по-настоящему надеясь на ответ – если, мол, хотите меня, я внезапно освободился и могу приехать. Через три часа ему прислали билет и всяческие инструкции. Оказалось, что все белорусские участники по разным причинам отказались, а для отчётности организаторам был очень нужен хоть кто-то из каждой заявленной страны. Павел приехал – а тут Мария Н. Николенко.
Жалкие сто десять километров их разделяли, пусть и с государственной границей. Сто десять! Но двадцать пять лет они не могли, не хотели, не собирались их преодолевать, потому что не понимали – зачем, с какой целью. Им обоим, и Марии, и Павлу П. Григоренко потребовалось сесть в поезд (ей – в экспресс до Киева, ему – в ночной до Минска), потом – в машину до аэропорта, потом прилететь в Ереван (при этом путь Павла дополнительно лежал через Москву), чтобы там, наконец, встретиться, и... И что? Вот так бездарно всё упустить? Неужели так и будет?
На следующий день был назначен разъезд участников. Самолёт Павла был поздно вечером, почти ночью. Когда улетала Мария, он не знал. Последней утренней экскурсией, на сей раз в музей Параджанова, он решил пренебречь и самостоятельно съездить на Севан – очень хотелось бросить взгляд на это великое озеро. Маршруткой добрался до города Севана, потом взял такси до бойкого и слишком уж туристического места. Ну и пусть, зато виды потрясающие. Водитель, пожилой толстый дядька, изъявил готовность подождать, пока Павел всё наверху осмотрит, и снова его отвезти к автобусной станции. Так и сделали, а на обратном пути таксист рассказал удивительные вещи – что, якобы, окрестности города Севана вначале были затоплены, потом местность осушили, но через двадцать лет тут снова везде будет вода. Павел П. Григоренко поначалу слушал невнимательно и не понял, почему так будет, а переспрашивать не хотелось. Как-то незаметно таксист перешёл на свою семейную жизнь, чем совсем расстроил пассажира. Зачем мне это надо слушать, удивлялся Павел, у меня и так всё сложно, я и так не соображу, чего она хочет и что она имеет в виду. Он прекратил вслушиваться в рокот шофёра. Но одну его фразу мозг Павла всё-таки выцепил: «Если женщина хочет есть, её надо переспросить пять раз, потому что скорее всего она хочет пить.» Павел улыбнулся.
Он вернулся в гостиницу и повалился на постель. Вздремнул, не раздеваясь. Потом проснулся, раздражённо упаковал чемодан. В последний раз прогулялся по уже вызубренному маршруту – от кинотеатра до площади, по соседней улице до ресторана, и налево, обратно. Пришла заказанная машина. В холле его дожидалась девушка-организатор, очень любезная и дружелюбная. Они искренне друг друга поблагодарили – он её за фестиваль и в целом за гостеприимство, она – за то, что он приехал и «очень интересно» выступил.
Распрощались.
Павел П. Григоренко вновь летел через Москву. Сидя в зале ожидания, он понимал, что всё очень плохо: Мария потеряна, никто не обретён, мама болеет, денег нет, впереди бессонная ночь с двумя перелётами, потом ещё до Гомеля долго добираться, а спектакль-то, который отложили из-за эпидемии, вообще дерьмо – по совести, его нельзя выпускать. Он закрыл глаза, замер в горестном оцепенении и задремал.
Внезапно он почувствовал чей-то взгляд, шевельнулся и разлепил веки. Напротив сидела Мария Н. Николенко. «Я вот сижу и думаю, когда же ты меня заметишь?» – ехидно сказала она. «Так это, – ошарашенно пробормотал он, постепенно просыпаясь, – а ты что тут делаешь?» – «Господи, ну какой же ты идиот», – сказала Мария и кивком указала на соседнее с собой кресло, садись, мол, рядом.
5.
Странно. Всё так странно.
Думал ли я, приезжая сюда, в эту неизвестную, но оказавшуюся такой близкой и даже родной страну, что регистрироваться на обратный рейс и ожидать посадки буду с такой тоской и разбитым сердцем? Конечно, не думал.
Самое трогательное в октябрьском Ереване – немолодые дядечки, которые каждое утро в центре города добросовестно и очень старательно подметают мостовую и тротуар на подшефных участках. Листьев не сказать, что много, и этим процессом вообще можно было бы пренебречь. Но нет – ереванцы с немецкой дотошностью приводят в порядок свой кусок планеты. Всем бы так. Когда я поделился с ней этим наблюдением, она улыбнулась: «А я и не замечала. Какой ты внимательный, оказывается. Что, профессия обязывает?» Ну а что же ещё?
Я давно знал, что она, эта женщина, для краткости назову её L., существует на белом свете. Проклятый интернет всюду понапихал свои столбы с проволоками. Но кто бы мне сказал, что, впервые увидев L. своими глазами, я буду так поражён. У одного литературного героя был неуловимый дефект речи, благодаря которому его речь превращалась в словесную труху – его собеседники ничего не понимали. А L. обладала другим неуловимым. Формально ничем не отличаясь от своих фотографий, она тем не менее благодаря одному микродвижению бровей (а может и улыбке, а может и какому-то жесту, а может и запаху духов) из простой женщины превращалась в солнечный идеал.
А ещё язык. L. в Ереване сидела на десятимесячном контракте, и ей не было никакой нужды учить ни русский, ни армянский – десяток примитивных фраз для продавщиц и бестолковых таксистов не в счёт. Она прекрасно обходилась английским для внешнего мира, и своим родным языком для работы и общения с друзьями, реальными и виртуальными.
Но мне всё время казалось, что она знает русский! Более того, когда бы то ни было припоминая наши разговоры, даже произошедшие всего лишь часом ранее, я цитировал её фразы в голове на своём языке. Говорила она, к примеру, «I don't know.» А в голове откладывалось русское «Я не знаю.»
Впервые мы пообщались тет-а-тет в кафе на улице Абовяна. Было довольно прохладно, но мы сидели не в помещении, а на свежем воздухе. Горизонт окрасился в цвет киновари, он выглядел как пожар на черепичной крыше, как огонь на красной гардине. Всё это так банально, да. Но как же мне нравилось слушать её, и тихой сапой, полунамёками проталкивать мысль, что я хочу взять её за руку.
Впервые мне это удалось, когда мы шли мимо, забавно, коньячного завода. А потом мы зашли на мост, с которого в хорошую погоду прекрасно виден Арарат, и остановились, глядя на вершины, прилагательные к которым не подберёшь ввиду их, прилагательных, полного бессилия перед вечностью. А ещё через несколько секунд L. поцеловала меня, но не прямо в губы, а куда-то вбок – справа над верхней губой, туда, где в теории могли бы заканчиваться усы, кабы они у меня были. Потом я спросил её, а почему, мол, туда? Явно же не просто так. L. ответила: «Я подумала, что там у тебя волшебное место, поцелую, и почувствую тебя.» И что, удалось? L. серьёзно сказала: «Да, более чем.»
Что это? Влюблённость? Господи, да сколько же можно!
Любовь? Ещё смешнее.
В последний день она подарила мне ручку. Обычную, хотя и элегантную ручку. «Просто хочется, чтобы у тебя что-то осталось от меня после нашей встречи», – сказала L. Я растерялся – а что же подарить взамен? Она усмехнулась: «Открой чемодан и обещай, что подаришь любую свою вещь, которую я захочу.» Пришлось обещать. Она порылась в моём грязном скарбе и ловко вытащила... футболку. Мою отнюдь не новую, и уж конечно несвежую футболку. Что, ты это хочешь??? «Да, ты же обещал.» Я предложил быстро сбегать в ближайший магазин и купить новую – специально для неё. «Глупый. Я же твой запах забираю», – истерично хихикнула L.
Меня терзал вопрос, который с полным основанием входит в число самых проклятых в нашей истории, хотя официально это никем не признавалось. Что дальше? Нет, это не «что делать?», это совсем иное. Что дальше? ЧТО ДАЛЬШЕ???
Самолёт подрулил к взлётно-посадочной полосе и замер. Все объявления от командира и бортпроводницы давно отзвучали, свет в салоне был выключен, пассажиры дремали. Внезапно – раньше никогда такого не было – в полной темноте и тишине раздалось короткое, как выстрел, уведомление от командира: «Take-off.» Тут же самолёт немедленно набрал невероятно, невыносимо, запредельно высокую скорость, оторвался от земли, и мои переживания, моя боль и всё прочее остались где-то внизу.
Из сборника «Литературный Ковчег 2012», издательство «Вернатун. Аредит. ОАКС», Ереван, 2013
¹ «…Спасибо. Я тебя люблю.» – «Я тебя тоже люблю» (литовск.).
Page updated
Google Sites
Report abuse