Поэзия метрополии
Владимир АЛЕЙНИКОВ
Русский поэт, прозаик, переводчик, художник, родился 28 января 1946 года в Перми. Вырос на Украине, в Кривом Роге. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. Работал в археологических экспедициях, в школе, в газете. Основатель и лидер легендарного литературного содружества СМОГ. С 1965 года стихи публиковались на Западе. При советской власти в отечестве не издавался. Более четверти века тексты его широко распространялись в самиздате. В восьмидесятых годах был известен как переводчик поэзии народов СССР. Публикации стихов и прозы на родине начались в период перестройки. Автор многих книг стихов и прозы – воспоминаний об ушедшей эпохе и своих современниках, в том числе и собрания сочинений в восьми томах. Стихи переведены на различные языки. Лауреат премии Андрея Белого, Международной Отметины имени Давида Бурлюка, Бунинской премии, ряда журнальных премий. Книга «Пир» – лонг-лист премии Букера, книга «Голос и свет» – лонг-лист премии «Большая книга», книга «Тадзимас» – шорт-лист премии Дельвига и лонг-лист Бунинской премии. Член редколлегии журналов «Стрелец», «Крещатик», «Перформанс», «Дон», альманаха «Особняк». Член Союза писателей Москвы, Союза писателей 21 века и Высшего творческого совета этого Союза. Член ПЕН-клуба. Поэт года (2009). Человек года (2010). Награждён двумя медалями и орденом. Живёт в Москве и Коктебеле.
Время, в котором мы живём, становится всё более дискретным, функциональным, не бессмысленным, но безмысленным, и поэтическая речь, увы, стремится этому времени всё больше подражать и соответствовать. Но, к счастью, есть поэты, которые над временем. Владимир Алейников как раз из тех редкостных, удивительных поэтов, которые обладают подлинно поэтическим мышлением. В его стихах почти отсутствует рутинная повседневность, разрозненный быт. Поэтика Алейникова не в разъятии музыки, а, напротив, в чудесном синтезировании онтологических «отдельностей» и «случайностей» до симфонии сущностей и явлений, до их метафизики, до явственного ощущения их тайны. И делает это поэт Владимир Алейников воистину с блеском.
О. Г.
Многих дней облака проводив,
Поначалу не дрогнет рука –
И затронет, коснувшись слегка,
Чтобы в музыке зримой опять
Находить предугаданный ключ, –
А лета не умеем считать –
Весь их путь точно солнечный луч.
Многих обликов помня черты,
Не рассеяньем живы сердца
Где в колодце не сыщешь лица, –
Но проклюнется слово-птенец,
Уподоблено юной звезде, –
И как эхо венчальных колец
Многих взоров храня волшебство,
Мы смиреннее были не раз,
Чем теперь, осознав торжество
И в слезах, закипевших рекой,
Столько будет ещё доброты,
Многих песен постигнув залог,
Мы судьбе не стирали порог,
Но зажгли в неизбежном костры,
Чтобы, вещим простором дыша
У реки, что и впрямь глубока,
Пить как равные, лишь из Ковша,
Многим звёздам подвержены въявь,
За венками не ринемся вплавь –
Кто из нас не сгорал, горделив! –
Но всегда, воскресая в огне
Жил, как ангел, в родной стороне,
Пел, как птицы пред утром поют.
Чтобы здесь, в захолустье,
Кукушка о своём, а горлица – о друге,
Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,
Из горла хрупкого летят за нами вслед
Над сельским кладбищем, над смутною рекою,
Небес избранники, гонимые грозой
К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,
Где образ твой отныне беспокою.
Нам имя вымолвить однажды не дано –
Подковой выгнуто и найдено подковой,
Оно с дремотой знается рисковой,
Колечком опускается на дно,
Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,
Исходит меланхолией бузинной,
Забыто намертво и ведомо вполне, –
И нет луны, чтоб до дому добраться,
И в сердце, что не смеет разорваться,
Кукушка о своём, а горлица – о милом, –
Изгибам птичьих горл с изгибами реки
Ужель не возвеличивать тоски,
Когда воспоминанье не по силам?
И времени мятежный водоём
Под небом неизбежным затихает –
А горлица ещё не умолкает.
Отзвуки дальнего гула ночного, –
Ветер пройдёт – и в саду тишина, –
Словно сквозь сон прозреваешь ты снова,
Мир пред тобой заполняет луна.
О, эти всплески листвы за окошком,
О, хризантем этих отсвет в ночи!
Льётся сиянье, бежит по дорожкам,
В сердце твоё проникают лучи.
О, пробудись в эту ночь ненароком,
Выйди навстречу кручине с крыльца!
Свет разгорается – там, за порогом,
Краешком острым касаясь лица.
Тени вокруг никуда не уходят,
Неудержимо плывут облака, –
Что же с тобою? – да так и выходит –
Видишь – вон там, позади, за оградой –
Всё, что невольно манило сюда, –
Быть ему нынче тоской и отрадой –
Что возразишь, коль ушло навсегда?
Что и осталось – лишь ясное слово,
Зов с высоты да утрат глубина,
Отзвуки дальнего гула ночного,
Мир, над которым восходит луна.
В СТРАНЕ, ГДЕ СЕРДЦЕМ Я ГОЩУ
Ну что за лето! – жар всеядный
Как взгляд, заведомо превратный,
На то, что скрыться норовит.
Чтоб глазу с едкой поволокой
Подспудным зреньем дорожить.
Лишь ночью дышится привольней
Тому, кто в полдень не погиб, –
И вьётся тропкой своевольной
Вздымая небо в сердоликах,
В коровьих пятнах, в лунных бликах
Всё с явью кажется несхожим
В стране, где сердцем я гощу, –
И в каждом чудится прохожем
Как странно в одиночестве своём
Искать неумолимую дорогу,
Ведущую к надменному итогу,
Где судят нас, – ведь были мы вдвоём!
Нахлынувшего чувства не сдержать –
Сближение тогда неповторимо,
Когда в груди, как таинство, хранимо –
А рук уж ни за что нам не разжать.
Утешь меня хотя бы тем, что въявь
Жива ещё и странствуешь по свету,
Как птица, отыскавшая примету
Участия, – его-то ты и славь.
Оно уже настолько велико,
Что, мир души сияньем заполняя,
Подъемлется, сердца воспламеняя, –
А верность достаётся не легко.
Так в комнату внесённая свеча
Обитель эту светом озаряет –
И мучится, покуда не узнает,
Зачем она в ладони горяча.
Так пламя негасимого костра
Согреет леденеющие щёки –
За то, что были слишком одиноки
В извечном постижении добра.
И смотришь сквозь растущие цветы,
Застигнута метелью лепестковой,
Туда, где к первозданности рисковой
Воздушные протянутся мосты.
Одна половина луны – надо мной,
Другая – во ртах у лягушек, –
И воздух, не вздрогнув, томит пеленой,
Завесой пространной иль думой одной,
Дыханье стеснив, как окно за стеной,
Как очи в любви у подружек.
Одна половина лица – на виду,
Другая – в тени невесомой, –
Не лай ли собачий звучит на беду,
Не конь ли незрячий идёт в поводу
У месяца мая в забытом саду,
Где созданы ветви истомой?
Где сомкнуты веки и ветер пропал,
Ушёл отдышаться к собратьям,
Не сам ли очнулся и вновь не упал –
И к этому саду всем телом припал –
И в листьях зелёных глаза искупал,
Как будто тянулся к объятьям?
Не смей возражать мне – ты не был со мной,
Не видел ни сумерек зыбких,
Где пух тополиный, как призрак родной,
Напомнил дождю, что прошёл стороной,
О звёздах, – ни звёзд, – и зачем, как больной,
Бормочешь, слепец, об ошибках!
Этот месяц, последний по счёту,
Размохрится бровями ветвей,
Чтобы в нас настораживать что-то,
Будоражить струенье кровей.
Он поистине выйдет навстречу,
Провожая доверчивый год, –
И тогда, коль успею, замечу,
Чем он за душу сразу берёт.
Он напьётся морозного сока,
Чтоб досталось ему поделом
Растекалось в слезах за стеклом.
Он поднимет набрякшие веки,
Чтоб синели прожилки дорог, –
Знать, порыв не угас в человеке,
Если весь на ветру не продрог.
Пахнет ёлочной терпкою хвоей,
Липнут к пальцам обёртки конфет, –
И мерещится призрачной Троей
То, чего даже в помыслах нет.
Не ищи же в снегу запоздалом
Хоть намёка незримых высот,
К испытаньям готовься немалым,
А не то и январь не спасёт.
Всё осталось в тебе, как впервые, –
С глазу на глаз природа добра,
Хоть смущают шатры снеговые
Холодком роковым серебра.
Помню, помню, помню я вас –
Лепестки ваших песен тают, –
На востоке забрезжит свет,
Станет оку опять просторней,
Оттого и глядит покорней.
Задыхаться в словах минувших,
И для вас не бывал секретом.
Постигали вы страшный смысл,
Некий корень искали тайный,
Господами хандры бескрайней.
И настиг вас не меч, не луч –
Чтобы вздох был последний жгуч
И терзались, причин не зная.
Что же делать и как нам быть?
Снисхожденье – неволя Рока, –
То ли запад протянет нить,
То ль окликнут ещё с востока.
И стоим посреди страстей,
Чтобы, дар восприяв общенья,
Провожать не спешить гостей
И любви осознать значенье.
Если можешь, хоть это не тронь –
Не тревога ли в душу запала? –
И зажёгся в окошке огонь,
И вихры тишина растрепала.
Сколько хочешь, об этом молчи,
Не твоё ли молчание – злато?
В сердцевине горящей свечи
Всё увидишь, что издавна свято.
Всё найдёшь в этом сгустке тепла,
В этой капле томленья и жара –
И предчувствие Божьего дара.
Всё присутствует в этом огне,
Что напутствует в хаосе смуты –
Потому-то и радостно мне,
Хоть и горестно мне почему-то.
Всё, что истинно, в нём проросло,
Всё, что подлинно, в нём укрепилось,
Опираясь на речь и число,
Полагаясь на Божию милость.
Всё, что в песнях продлится чудесных,
Всё, что сызнова душу спасёт
Во пределах земных и небесных.
Вишни цветут не на шутку в апреле,
Льют за дождями дожди, – неужели
Выветрит время рассветные трели,
В дали гремучие, в хаос и смуту,
В холод и голод, где жил почему-то
Век, напоказ оборвавшийся круто? –
Нет, это всё-таки с каждым бывало –
Этого много, но всё-таки мало,
Солнце взошло – и беда миновала,
Пчёлы гудят о таком, что дороже
Эха былого, что сердца моложе,
Свищут пичуги о счастье – но всё же
Камешком в горлышках – крик.
Разрухи рыхлую громаду, –
Ненастной, смутною порою,
Ключом пробившегося строя.
О том, что понял, прохрипи,
Но миг заветный не проспи,
Пробиться звёздам помогая
В глуши, где нету на виду
Ни слов, ни мыслей, ни событий.
Прилюдных слёз не проливая,
Страны, отравой опоённой, –
О нём никак не умолчишь –
И ты глаза поднимешь к свету,
И вздох невольный различишь
Души, предчувствовавшей это.