gurevich-german-2015-3-1

Поэтическая эссеистика

Герман ГУРЕВИЧ (ИЗРАИЛЬ)

Родился в 1934 году в Ленинграде. Инженер. В Израиле с 1990 года. Работал на «Заводах Мёртвого моря». Книги: «Посредством магии имён», «На Путиловском заводе запороли конуса», «Мне бы шпагу и шляпу с пером», «Онегин пил вино». Участие в альманахах Иерусалима, Беер-Шевы, Арада, Филадельфии. Победитель конкурса эссеистов «Поэзия и внутренняя эмиграция» фестиваля «Эмигрантская лира – 2015». Ниже публикуется конкурсное эссе Германа Гуревича.

«ВНУТРЕНННИЕ ЭМИГРАНТЫ» В ЛЕНИНГРАДСКОЙ ПОЭЗИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА

В сём христианнейшем из миров

Поэты – жиды!

Марина Цветаева, «Поэма Конца».

…А в прозе и с оглядкой на современную политкорректность эти строчки можно так пересказать: «В любой стране поэты – внутренние эмигранты». Хотя бы потому, что сочиняют стихи, когда вокруг все говорят прозой.

В 1955 году в актовом зале Ленинградского политехнического института прошёл «Вечер студенческой поэзии». Впервые перед тысячной аудиторией свои стихи читали молодые, ещё нигде не публиковавшиеся поэты: Горбовский, Кушнер, Городницкий, Рейн… С того вечера запомнил две строчки Кушнера:

Ходят в Химках все в обнимку,

Если верить фотоснимку.

И целиком стишок Глеба Горбовского:

Просеменила муха вдоль клеёнки

И в блюдечке елозит хоботком.

Отравленная умирать в сторонку

Отправилась на животе ползком.

Жаль мне муху, безрассудна муха,

Доканала муху смерть-старуха.

Но прекрасен в блюдце мухомор –

Красный, в белых крапинках узор…

Нет, конец у мухи непростой,

Отравилась муха красотой!

Когда в космос полетел Гагарин, по радио и везде звучала песня с мужественным припевом:

Я верю, друзья, караваны ракет

Помчатся вперёд от звезды до звезды.

На пыльных тропинках далёких планет

Останутся наши следы.

И тогда же в машинописных копиях ходили стихи Горбовского, в том числе «Стихи марсианина»:

Сначала вымерли бизоны

на островках бизоньей зоны,

Потом подохли бегемоты

от кашля жгучего и рвоты.

……………………………….

Оцепенела вдруг собака,

последним умер вирус рака,

потом скончался человек…

На землю выпал толстый снег.

…………………………………

И только между Марсом, правда,

и между умершей Землёй

ещё курили астронавты

и подкреплялись пастилой;

сидели молча, как предметы,

с Землёй утратившие связь,

и электрического света

на пульте вздрагивала вязь.

А место в памяти народной Горбовский (1931 г.р.) забил уже в 1953 году песенкой:

Когда качаются фонарики ночные,

Когда на улицу опасно выходить,

Я из пивной иду,

Я никого не жду

Я никого уже не в силах полюбить.

В 50-х годах Горбовский посещал (нерегулярно) литобъединение при Горном институте. Там, по словам Людмилы Штерн (из книги «Бродский: Ося, Иосиф, Josef») поэтов на квадратный метр оказалось больше, чем в Союзе писателей. Людмила хотела поступать на филфак университета, но отец её, профессор-юрист, посоветовал: «Иди в Горный. Врать меньше придётся. При всех режимах гранит состоит из кварца, полевого шпата и слюды». А ещё Горный институт привлекал будущих поэтов романтикой путешествий, экспедиций. Ну, и форма у горняков эффектная – чёрный китель с золотыми вензелями.

В Москве уже набирали силу Рождественский, Евтушенко, Вознесенский. Они, похоже, не хотели «задрав штаны, бежать за комсомолом», а пытались встать во главе комсомольских колонн, чтобы вести молодёжь в светлое будущее, но «с человеческим лицом». А в Ленинграде ЛИТО горняков прикрыли, сборник их стихов – почти весь тираж в 300 экземпляров – сожгли во дворе Горного института. Видимо, недремлющее око разглядело там будущих «внутренних эмигрантов». И геологи, закончив институт, отправились «за туманом и за запахом тайги».

В столице выступления молодых поэтов собирали полные стадионы. А в Ленинграде под эгидой Смольнинского райкома комсомола открылось «Поэтическое кафе» на Полтавской улице. Я посетил его один раз. Юноши «со взором горящим», человек десять, читали свои стихи на объявленную тему: «Поэт и Время». Никто и ничего не запомнилось. Пытаясь как-то развлечь заскучавшую мою спутницу, я накарябал на салфетке экспромт:

Стихам, звучавшим в этих залах,

Наверно предпочтёт любой

Шипенье пенистых бокалов

И пунша пламень голубой.

Пунша в меню не было – взяли что-то слабоалкогольное.

Комсомольская затея быстро выдохлась. А в 1964 году на Невском под рестораном «Москва» открылся бар, который облюбовала тогдашняя богема. Заглянувший туда милицейский чин возмутился: «Курят… Пьют… Девки… Сайгон устроили!» И в легенды Невского проспекта этот бар вошёл под названием «Сайгон». А тон в нём задавали поэты! «Сайгону» посвящена целая глава замечательной книги «Двойное дно. Признания скандалиста». Автор – Виктор Топоров, тогда успешный поэт-переводчик, а впоследствии, злодейский критик и бескомпромиссный публицист.

Один из немногих, заслуживших у Топорова доброе слово – поэт Виктор Ширали (род. в 1946 г.), также завсегдатай «Сайгона»:

Нужда задуматься о том, что смерть близка

Сегодня вечером иль через пол столетья.

Но жизнь моя не боле, чем искра,

Которая, дай бог,

Лицо твоё осветит.

В чужих веках

Останется оно

В меня

Как в отраженье

Влюблено.

Первая книжка у него вышла в 1979-м. Поэту – 33 года…

Переживая жизнь мою,

добейся, милая, удачи

Засмейся там, где я не плачу

Пой громко там, где я пою

Вполголоса, где напеваю.

Моё молчанье просвисти

И лучше вовсе пропусти

То место, где я умираю.

В пародии на Евтушенко у меня было: «Поэт для женщин больше, чем поэт!». Виктор Ширали это понимал и к тому же обладал неотразимым мужским обаянием…

Не называй любимых имена.

Была и есть любимая одна.

А имена ей разные дают:

– Ну, здравствуй! Как теперь

тебя

зовут?

Поэта вроде бы, кроме стихов, дам и выпивки, ничего не интересовало…

Вот и Бродский, арестованный перед судом, не знал даже имени-фамилии первого секретаря Ленинградского обкома, определившего ему, как тунеядцу, приговор с 5-летней ссылкой.

В Москве, мне кажется, таких «внутренних эмигрантов» было поменьше. С одной стороны, в столице больше разных издательств, журналов, где можно напечататься, с другой, ленинградские власти были «бдительнее» столичных. В 60-е и 70-е годы объявленных «внутренними эмигрантами» либо сажали-ссылали, либо отправляли в настоящую эмиграцию, как Бродского и Солженицына.

Поэтов не становилось меньше, но жить за счёт случайных публикаций и полулегальных выступлений в школах и библиотеках было трудно. Цитирую из упомянутой выше книги В. Топорова: «Московский поэт в массе своей отличался от питерского разительно… Он точно также впивался как клещ в каждую, у которой водились деньжата или связи, – но, взяв у неё наутро трояк, питерец плёлся через пивные в «Сайгон», а москвич брал такси и ехал в ЦДЛ, чтобы подкормиться за чьим-нибудь пьяным столиком… Питерские поэты женились на дамочках, у которых был спирт (медсёстрах, биологинях), а московские – на дамочках, у которых имелись квартира и папа». Топоров, понятно, патриот своего города и «Сайгона», но тем не менее…

У моего друга со студенческих времён Виктора Берлина совершенно не характерная для поэта биография, если исключить литературную студию при Дворце Пионеров и ЛИТО Политехнического института. Он не курил, не пил, на последнем курсе женился на студентке из нашей группы. После института нас распределили на Кировский завод. В технологическом бюро сварочного цеха Виктор проработал 50 лет! И более 40 лет прожил в любви и согласии с одной-единственной женой. Стихи писал редко. Несколько его стихотворений вошли в лениздатовские молодёжные сборники 1957 и 1959 гг. И только в 2002 году он издал первую свою книжку «Между делом». Поэту было 68 лет! В 2008-м – вторую «Речь не о том». Стихи – начиная с 1951-го!

Но самое замечательное и удивительное в этих книгах – четыре поэмы, написанные в период 1997 – 2004 гг. В них около 3000 строк!

«Первая поэма» начинается так:

Решил писать поэму ни про что.

Великий Кушнер высказался как-то

Насчёт поэм, что время их прошло…

По-моему, у «великого» Кушнера для поэм просто не хватает дыхания. А у Виктора Берлина на седьмом десятке (!) открылось второе дыхание. Легко и непринуждённо, с мягким (не эстрадным) юмором он пишет одну главу поэмы о стихах и поэзии, другую – о шахматах… Вот Виктор вспоминает о своих стихах:

О сварщицах, я помню, было тоже,

что, мол, они на женщин не похожи,

что робы их, как из слоновьей кожи

и бутсы на ногах, как якоря.

Мой критик был плешив и бородат,

и мудр, и злоязычен, как Сократ.

(Откуда эти умники берутся?)

К моим стихам он оказался строг

и много ядовитого изрёк

по поводу отдельных фраз и строк,

но звукосочетание «ибутсы»

его в особый привело восторг.

Глава о шахматах (у поэта первый разряд) – об игре в целом и о каждой фигуре написаны с любовью, с азартом и с поэтическим мастерством выше первого разряда:

…Солдаты-пешки, бравая пехота,

застыли смирно, ожидая хода,

все, как один, вперёд устремлены.

Они однажды приняли присягу.

Им отдан был приказ: «Назад ни шагу!» –

и пусть враги бросаются в атаку,

солдаты клятве воинской верны.

Слоны и кони исчезают в схватке,

разрушив неприятеля порядки

и для атаки линии открыв.

И тут ладьи выходят из засады

и, сокрушив последние преграды,

как танки устремляются в прорыв.

Последняя (на сегодня) поэма «Одно утро» описывает утренний путь поэта на завод: пешком до трамвая, метро и снова пешком до родного цеха. В трамвае он всю дорогу слушает разговор двух немолодых подруг о житейских проблемах, о семейной жизни – обо всём. И потом написал:

…Я удивлялся некогда тому,

что есть у женщин жизненная хватка,

чутьё и здравый смысл, и чувство такта,

мужскому недоступные уму.

Со временем понятно стало мне,

что логика, рассудочность, анализ

тут не при чём, что в вечной болтовне

с подругами они отшлифовались.

Заключительные строки поэмы:

Проходит жизнь, грустна и скучновата,

Висит в уборной новый календарь.

Я всё сказал, что надо и не надо.

И пусть последней строчкой станет дата:

ДВЕ ТЫСЯЧА ЧЕТВЁРТЫЙ ГОД, ЯНВАРЬ.

Я написал о трёх поэтах, «что надо и не надо». Все они родом из Советского Союза. Наверно, их можно было причислить к внутренним эмигрантам. Но в ХХI веке слово «эмигрант» утратило прежний судьбоносный смысл и применяется к нашим современникам разве что в качестве метафоры. А уж «внутренний эмигрант», можно сказать – метафора двухэтажная. Глеб Яковлевич Горбовский, Виктор Гейдарович Ширали, Виктор Михайлович Берлин – русские поэты из Питера, эмигрировавшие (или вернувшиеся?) из СССР в Россию. А что по национальности: один из них – русский, второй – азербайджанец (?), а третий – еврей, так это получилось случайно!

Но, может быть (по Иосифу Бродскому):

Случайное, являясь неизбежным,

приносит пользу всякому труду.