2020-2-4

Поэзия диаспоры

Нина ГЕЙДЭ (ДАНИЯ)

Поэт, прозаик, литературный критик, переводчик с датского. Родилась в Москве, окончила факультет журналистики МГУ им. Ломоносова. В настоящее время живёт в Дании. Председатель Европейского Творческого Союза «Огниво», созданного в Копенгагене с целью объединения творческих людей, независимо от национальности. Основатель первого в Скандинавии русскоязычного журнала «Берег» (ныне – «Новый Берег»). Член Международной Ассоциации писателей и публицистов, Европейского конгресса литераторов и Объединения русскоязычных литераторов Финляндии. Лауреат многих международных литературных конкурсов. Автор пяти сборников стихотворений, лирической прозы и переводов датской поэзии: «Тень незабудки», «Билет на «Титаник»», «Чёрный махаон», «Флорентийские полдни», «Беглый луч».

Нина Гейдэ – лирик по призванию. Её стихотворная речь – пример искренности и естественности, она чувствует своего собеседника и доверяет ему. Рифмы её точны и не вычурны, но часто обращают на себя внимание своей свежестью, поддерживающей неожиданный поворот поэтической мысли. На поэтическую мысль работают живая интонация и звук, насыщенный аллитерацией.

Д. Ч.

БЕЛЫЙ КОРАБЛЬ

Поплывём на белом корабле

по теченью радости случайной.

Нарисуй у чайки на крыле

наш маршрут рассветными лучами.

Пусть случится всё, что суждено –

бури, ураганы, штили, мели.

Даже если мы пойдём на дно –

главное, что мы отплыть посмели.

Путь искусства разве не таков?

Своеволья дерзкая свобода

выбирает курс для моряков –

чудаков без племени, без рода,

одержимых тайной новизны,

в космос распахнувших жизни ставни.

Юнгой на корабль меня возьми,

парус научи по ветру ставить,

мастером суровым прослыви

в благодати самоотреченья.

Путь искусства, как и путь любви –

прихоти случайной по теченью

в Вечность плыть и наблюдать, как раб

предстаёт творящим властелином.

Белый ждёт на пристани корабль –

и открытий страсть неутолима.

* * *

Отражаясь в водных зеркалах,

нас природа дразнит и морочит –

то пригорка выставит кулак,

то затеет пляс по-скоморошьи

разнотравьем солнечных лугов.

Всё течёт, меняется, кудесит,

а художник отразить готов

каждый штрих развёрнутого действа.

В землю врос с этюдником, как маг,

кистью по холсту ведёт упрямо –

день бегущий ловит за рукав,

ищет на убийц его управу

и творит из света и теней –

кажется, без проку и без пользы –

то, чего давно в помине нет

в образе того, что будет после.

И, бывает, в рвении своём

жизнь и смерть перемешать решится –

бросит взгляд в прозрачный водоём,

где с усмешкой Вечность отразится.

* * *

Разбег пера – пора прогулок пеших

с букетиком ромашек полевых.

Там ситцевые платьица трепещут

под ветром на верёвках бельевых.

Там осы подбираются к варенью,

как сердце подбирается к любви –

чужого прорицанья наставленью

не внемлет сладость гибели в крови.

Хватает шпагу юность: лишь посмейте

встать на пути у призрачной мечты!

Там жизнь – не разорённое поместье,

там время строить – не сжигать мосты

и не скупою мерой счастье мерить –

лишь волей разыгравшихся стихий.

Там с дерзким самомнением бессмертья

для Вечности слагаются стихи.

А что же здесь? Душа ещё витает

под облаками – в шрамах болевых,

но незаметно память выцветает,

качаясь на веревках бельевых.

* * *

Уже не таясь – сладкозвучно, умело

меня зазывает последняя пропасть.

Моих сумасбродств поезда отшумели,

а я всё такая же девочка-робость.

Недавно ещё, искушая, сверкала

полночная страсть – самоцветов запасом,

и я непутёвую душу сверяла

по стрелкам часов у любви на запястье.

Но скоро в церквях удивлённо угаснет

стихиями мира сего обольщенье,

и только слегка поседевший Пегас мой

разделит со мной бытия наважденье.

И всё, что лишь мучило – но не учило

в июньском дожде растворится бесследно.

Игрушки состарились, сын стал мужчиной,

а я всё такая же девочка-лепет.

* * *

Есть что-то безнадёжное в раю

для тех, кто до конца ещё не умер.

В чужом раю, как и в чужом краю,

под каждой розой – ностальгии зуммер.

Трава не та, листва совсем не та,

не те дожди, не так цветут каштаны.

Зима не та – сплошная маята.

На санках нас не так отцы катали.

Не те дома, соседский дух не тот,

и праздники не те – застолья, песни.

Не те друзья, не тот уже полёт

в расчерченном на клетки поднебесье.

Не те моря, не тот воды глоток,

не та победоносность на престоле.

И жизнь сама – опрятный закуток,

а не просторы, Боже, не просторы.

Язык не тот – в нём не найти следов,

ведущих за незримые пределы.

И слово сокровенное «любовь»

звучит не так, как сердце бы хотело.

* * *

Метели русской письмена

на датский непереводимы.

И кажется, что нет меня

в краю, где души – невидимки,

где жизнь расходится по шву,

как тот кафтан нелепый – Тришкин.

Всё, что любила, чем живу –

уже обманывало трижды.

И Андерсена мастерство

не помогло наивной Герде

постичь комедий естество

в исконном облике трагедий.

Чужой зимы старинный хлад

судьбы меняет изначальность –

и жизнь, что вся не в склад не в лад,

чем совершенней – тем печальней.

* * *

Детства ларец тяжёл – что мне делать с ним?

Поздно колпак Пьеро серебром латать.

Даже драчун-Арлекин загрустил и сник.

Птичье перо разучилось давно летать.

Только стекляшки цветные ещё хранят

летопись кладов дворовых и пар земли.

И паруса расправляет легко фрегат,

но остаётся по-прежнему на мели.

Розы засушенной хрупкие лепестки

лепеты лета лелеют, пылинки лет.

Надо бы старую азбуку переплести,

только такой мастерской и в помине нет.

Что же с богатством делать теперь моим,

кладом смешным, старомодным моим ларцом

в мире, где детство растаяло, словно дым,

маска срослась навеки с живым лицом?

Эти сокровища детства кому отдать?

Бросится в море фантазий другой пловец?

Будет ещё кому-то светло от дат

в календаре настольном за прошлый век?

Сыну такое наследство, увы, не впрок –

в новой стране игрушки совсем не те.

Значит, моим придётся дожить свой срок

на чердаке, в забвенье и темноте.

Только когда из детской сама уйду,

мне бы хотелось последний найти приют

там, где на ёлке зимней зажгут звезду,

и паруса свою алую песнь споют.

* * *

В пенных волнах цветущего сада

отгоняй совершенства напасть.

Жизнь – утряска, усушка, усадка,

переварка того, что так сладко

с тем, что горестно – впрок, про запас.

Как на гребне любви удержаться? –

ураганов недолог завод.

Жизнь стремится смириться, ужаться,

да к тому же и лодочка счастья

легче в водах стоячих плывёт.

* * *

Любить на расстоянии – обман.

Жар виртуальный так лукав и душен –

как будто воду пьёшь сквозь целлофан

в иллюзии, что оживляешь душу.

На самом деле – губишь день за днём

по капельке, не выпитой губами,

по вечеру не за одним столом,

по ночи не в одной небесной бане.

Любить на расстоянии – обмен

живых цветов на икебану в вазе.

Несбывшимся желаньем перемен

никто друг с другом истинно не связан.

Любить на расстояньи – не любить.

Облепленная роем отговорок,

как мошкарой, я не могла слепить

совместность нашу – жертвующим вором.

Бескрайних расстояний провода

теперь гудят бедой во тьме осенней,

и расставанья мёртвая вода

всё прибывает – и не жди спасенья.

* * *

На плёнку души сними,

пока ещё миг мы тут,

матрёшечный мир семьи,

его расписной уют.

В последней матрёшке – смерть:

достанешь – и будет жизнь.

Таков бытия замес

и небытия режим.

Космический ждёт вокзал.

Бывает ли в звёздах сбой?

И можно ли будет взять

те снимки любви с собой?

* * *

Я была козой, я щипала траву обид,

и горчило моё молоко, уходило в землю.

Я топталась на месте и видела, как парит

надо мной стрекоза, отдаваясь сполна веселью.

Я была козой, а сделалась стрекозой.

Я сказала себе, что буду порхать отныне.

Я летаю над лугом, и я золотой призёр

в поединке с земным тяготеньем и мхом унынья.

Я взираю на коз, как на малых детей мудрец,

Вижу, как муравей, надрываясь, былинку тащит.

Он завидует мне, но боится: придёт конец

легкокрылому лету – и что тогда делать дальше?

Ну а я продолжаю в ладонях у солнца петь.

А накатит зима – да подумаешь, что за морока?

Я сказала себе безмятежно, что выбор есть:

побыла стрекозой – превращусь потом в зимородка.

* * *

В какие игры мы играем, Боже мой,

в преддверье третьей молодости нашей

в обход судьбы – цепной, сторожевой

волчицы, ненароком задремавшей

на итальянском солнце, где закат

мы своевольно развернули к полдню –

ведь на любовь бессмертную заказ

был с роковой задержкою исполнен,

зато так щедро радости черпак

вливает мёд в витой сосуд объятий.

Мы к юности залезли на чердак –

И ярких чувств, как новых кружев к платью,

набрали, чтобы будни поразить

опять на счастье возрождённой модой –

пускай клюкой из подпола грозит

обманутая старость-Квазимодо.

Как льну к тебе заласканной женой –

в моих глазах растаяли снежинки.

В какие игры мы играем, Боже мой! –

и эти игры драгоценней жизни.

* * *

Не сдавайся, молодость, не сдавайся –

в ткани пёстрые одевайся,

пританцовывай, куролесь,

дней раскручивай карусель.

Не сдавайся, молодость, не сдавайся –

жизнь кружи в белоснежном вальсе.

Учащай наваждений пульс:

что безумно – случится пусть.

Не сдавайся, молодость, не сдавайся,

перемажься в меду, не в ваксе.

Ошибайся – дерзи – дерзай,

свой твори бытия дизайн.

Не сдавайся, молодость, не сдавайся –

в чувства яркие одевайся.

Будет время плетьми лупить –

главный дар сохрани: любить.

Нина Косман. Мой дом на краю мира.

Холст, акрил, 13Х18.