Поэзия диаспоры
Владимир ГОЛОВИН (ГРУЗИЯ)
Коренной тбилисец, член Союза писателей Грузии, поэт, журналист, член редколлегии журнала «Русский клуб». Гражданин Грузии и Израиля. Работал в Грузинформ-ТАСС, побывал в «горячих точках». Был собкором на Ближнем Востоке российской «Общей газеты» Егора Яковлева, сотрудничал с различными изданиями Грузии, Израиля, России. В 2006-2011 годах – главный редактор самой многотиражной русскоязычной газеты Грузии «Головинский проспект». Собкор в Грузии газеты «Russian bazaar» (США). Автор поэтического сборника «По улице воспоминаний», книг «Головинский проспект» и «Завлекают в Сололаки стёртые пороги…». Член редколлегии и один из авторов книги репортажей «Стихия и люди: день за днём», получившей в 1986 году премию Союза журналистов Грузии. Стихи и переводы напечатаны в альманахах «Иерусалимские страницы», «Музыка русского слова в Тбилиси», «На холмах Грузии», сборниках «Плеяда Южного Кавказа» и «Перекрёсток».
Владимир Головин – поэт строгой стихотворной культуры, не склонный к форсированию поэтического голоса. Лирик, можно уточнить – романтический лирик, он воплощает тему, ведущую мысль стихотворения в ровно льющейся строфе, словно сдерживая эмоции, но точно переключая интонационные регистры, при том, что даже стихотворный размер может быть одинаковым: «так чувствуют в часы глухие», «но здесь и там вскипают речи», «и предрекает шепоток», «и вновь инструкции штабам»… Глухие часы, вскипающие речи, шепоток, штабы… Непостижимым образом работает слово, создавая эти интонационные переходы, побуждая нас осмысливать и переживать впечатления окружающей жизни вместе с поэтом.
Д. Ч.
Так чувствуют в часы глухие
и долог день, с утра прогретый,
но это всё – уже не лето,
в закате, запахе и цвете,
твердят календари о лете,
но осень дышит между строк.
на выцветшие краски лета,
как лёгкий шепоток навета
на всё, что пело и цвело.
вконец изнеженной природе,
что скоро в серой непогоде
мечтам весны, свершеньям летним
и ветром память бередить.
Они промыты в тихой грусти,
лишь с наступлением весны.
Аптека. Рядом с ней фонарь.
И ночь. И вечное продленье
И томик Блока – как словарь.
Но здесь и там вскипают речи,
которым места нет в стихах.
Вот, здесь расстреляны царевны,
там – книги на кострах горят…
княгини Марьи Алексеевны.
И вновь инструкции штабам
любовь к отеческим гробам.
Но изреченных слов венец –
фонарь, аптека, ночь над крышей…
Всех лозунгов они превыше.
Вовек. Я глупостей не чтец.
Смеётся с лохмотьев афиши
ещё один завтрашний вождь.
Колотит по сморщенным крышам
унылый декабрьский дождь.
Весь город, проникшийся дрожью
так вымок, что сморщился тоже
в разводах тумана пожухли
И бродят в сознанье, размытом
ветрами, дождём и тоской,
старуха с разбитым корытом
и невод с травою морской.
«Господа! Уже розданы карты!..»
Вышло время ленивых речей.
Как призыв полкового штандарта
– пламя тонких, оплывших свечей.
С той же страстью, что в бешеной рубке,
с той же верой в злодейку-судьбу
и наследство пускайте в трубу.
Будь расчётлив – получишь полцарства,
Но в крови полыхает гусарство
и колоду открыл банкомёт.
«Господа! Пистолеты готовы!..»
отомстить за обидное слово
иль держать за обиду ответ.
С тем же, что и при дамах прищуром,
белоснежный манжет теребя,
насадите на мушку фигуру,
подставляя под мушку себя.
Жить и жить бы в тиши и потворстве
до исхода отпущенных лет…
Но в крови полыхает бретёрство
и противник берёт пистолет.
«Господа! Объявили посадку!..»
На прощание – четверть часа.
Дым Отечества – горький и сладкий –
под крылом затянул небеса.
С той же силой, которая в жизни
помогла тебе быть на плаву,
осознай, что и в новой Отчизне
Примирись с тем, что в силе невежда,
что вокруг всё не то и не так…
Но в крови полыхает надежда,
значит, снова – решительный шаг.
Ах, как вы доверяли надежде,
ах, как близко ходила беда!
На кону, у барьера, в отъезде
так ли вам повезло, господа?
Может, лучше без резких движений,
без лихих и поспешных шагов?
– Будет меньше обид и сомнений,
будет меньше забот и врагов.
Время есть, чтобы сделать поправки…
Но заявит судьба-банкомёт:
«Господа! Уже сделаны ставки!»
И мы снова шагаем вперёд.
Там, где стекает с небес красота
в омут интриг и позёрства,
держат меня на плаву три кита –
Память, Надежда, Упорство.
Если размыты следы доброты
спины плотнее сдвигают киты –
Память, Упорство, Надежда.
Тянет ко дну липкий груз суеты
злобой, уныньем, притворством,
но на поверхность толкают киты –
Память, Надежда, Упорство.
Та ли судьба у меня иль не та,
жизнь – это единоборство.
Бейте хвостами, три славных кита –
Память, Надежда, Упорство.
Проснуться от призыва ветра.
Встать. И увидеть из окна,
И в капель чётком перестуке,
морзянкой рвущемся в окно,
за день, за мысли, за дела.
остатками дневных сомнений
уже к совсем иной борьбе.
В которой выбор надо сделать
меж тем, как жил иль хочешь жить,
и тем, что ночь тебе успела
напомнить, иль наворожить…
Проснуться ночью. Ветер слушать.
И в стуке капель услыхать
сигнал: «Спасаю ваши души.
Пока осталось, что спасать».
Вот так и умрёшь, не увидев
за краткий отпущенный срок
пингвиновый марш в Антарктиде
жирафа поклон в Серенгети,
фламинго в смешном неглиже
Автобус, метро и маршрутки
вывозят на замкнутый круг.
Вернёшься ты в новые сутки,
где те же и труд, и досуг,
где твари не вышло по паре,
где праздник убогих петард,
где в жирном соседском котяре
Раз так, то придётся поверить,
что как-нибудь, вдруг, поутру,
начнут барабанить мне в двери.
Такими непростыми перепутьями
мы прошагали от беды к беде,
что прощены быть можем даже судьями
на самом главном, истинном суде.
У нас на спинах крылья не колышутся,
грешили мы и ошибались мы.
Но многое, наверное, нам спишется
за выход из уныния и тьмы.
На этот суд придём без адвокатов мы,
не под конвоем, не скрывая лиц.
Пускай и становились мы солдатами,
а все-таки, не выросли в убийц.
Мы попросту придём с делами нашими,
чтоб положить их на весы – на те,
что, тихо шевельнув своими чашами,
отправят к завершающей черте.
И вот тогда, по виду ли, по сути ли,
зачислят нас в особенный разряд
– тех, кто сумел, шагая перепутьями,
не сбавить шаг и не свернуть назад.
Оно сжималось, но ползло,
задерживаясь рядом с теми,
кто помнит и добро, и зло.
Оно старалось растянуться
И было мудрым, как Конфуций,
Желая спрятаться от боли,
корёжилось в руках невежд.
И растворялось в алкоголе
О том, что время изменили,
Путь в завтра, выстраданный всеми,
сегодня ищем днем с огнем.
Теперь в безвременье живём.
тот, кто путь Голгофой завершил,
а извечный спор, чей Бог сильнее,
сотни царств и храмов сокрушил.
Шли века, но спор не прекращался.
Храмы пожирал пожарищ дым.
И Создатель грустно улыбался
неразумным детищам своим.