Малая проза
Александр ПОПОВ (МОЛДАВИЯ)
Поэт, писатель. Родился в 1968 году. Окончил Молдавский государственный университет (факультет журналистики). Работал в издательстве «Axul Z» (Кишинёв) корректором, редактором, коммерческим директором. Соиздатель альманаха «Археология свободы» (1992, Axul Z), журнала «Современная книга» (2002, Культурный Центр «Кишинёв»). Соавтор книг «Песни туземцев и пляски с чёрной собакой» (1993, Axul Z), «Школа сновидений» (1997, Axul Z). Лауреат литературной премии «Белый Арап» (2009), составитель и литературный редактор сборника «Кишинёв – 2013» (итоговый сборник произведений русскоязычных авторов Молдавии и литературной премии «Белый Арап» за 2013 год). С 2002 года – исполнительный директор общественной организации «Культурный Центр «Кишинёв», директор книжного клуба «Современная книга». Администратор интернет-проектов: http://www.booknavigator.ru/ (книжный информационный банк), http://www.ofbook.ru/ (книжная социальная сеть), http://www.lsnet.ru/ (юридическая социальная сеть). Живёт в Кишинёве.
БЕГ НА ДЛИННЫЕ ДИСТАНЦИИ
Мой персональный рай – июньская просёлочная дорога, твёрдая глинистая земля, по которой можно бежать сколь угодно долго, не травмируя стопу, так далеко, как только захочется, сколько хватит дыхания и сил. А дыхалка у меня, как оказалось, будь здоров, да и сил немеряно.
Главное – дыхание. Это ключ к твоей личной скорости. Той самой, почти единственной – ни быстрее, ни медленнее, чем ты можешь бежать, не имеет значенья, откуда ты начал и куда направляешься. Не важно, убегаешь ли ты от воспоминаний, или стараешься помнить, что ты ещё живой и горячий. Ничто неважно, ничто не имеет смысла и всё имеет смысл, который тебе неизвестен; вот он на мгновение проявляется, потом его снова нет, ускользает, проносится мимо. Не важно. Миром правит точное дыхание, подходящее именно тебе, длине твоих шагов, ожиданиям человека, которому нечего ждать, движению рук, майки и шорт, мокрых от пота.
Когда-то, кажется, что несколько жизней назад, нам ставил дыхание взводный, молодой крепко сбитый парень, теперь я уже старше его почти в два раза. Этот лейтенант смотрел на нас так, что казалось, его лицо всегда близко, глаза в глаза, даже когда он бежит метрах в двадцати, где-то рядом со взводом – раз! раз! левой! левой! – слышен его юный голос в разреженном воздухе предгорий, где мы бегаем по утрам вокруг фанерных казарм. Кто бы сказал мне тогда, что я добегу так далеко.
Личное – это то, что ты измерил самим собой, выносил, выходил по своим дорогам. Это такая удивительная обувь, которая сидит, как надо, только на тебе. Если мы с вами когда-то встретимся в этой необъятности, я покажу вам своё дыхание, каким я его создал за годы потерь и находок, коротких встреч и безбрежного одиночества. Но всё это – чужое для вас, у вас должно быть своё, свой вдох и свой выдох, ваши лёгкие, ваша медленная кровь.
Второй важный момент – сердце. Сердце бегуна (беглеца?) должно быть сильным и спокойным, потому что смерть всегда рядом с тем, кто бежит. Может быть, даже чуть ближе, чем к остальным. Солнечный удар, передозировка бездомной любви, где-то на невероятной глубине оторвавшийся тромб – и ты уже оступился в прохладную темноту земли, ты уже видишь другое продолжение, другие дороги. Сердце должно быть сильным и спокойным, если ты хочешь бежать достаточно долго, так далеко, как только можешь. Незачем его торопить – с неизбежным не разминуться, не опоздать на встречу.
Мы ведь многое знаем о неизбежном, и, тем не менее, купаемся в золотой сказке жизни, и всё, что мы видим, в одно мгновенье может оказаться не таким, как виделось раньше, и каждая вера – иллюзия, каждая достоверность – конечна. И, тем не менее, высоко в прозрачном июне, над просёлочной дорогой, над окраиной Кишинёва, над окраиной моей жизни парят такие невесомые облака, что если всё это неправда, то и чёрт с ней с правдой; если всё это только видимость, то где же начинается безусловное и окончательное? Когда, если не сегодня и не здесь?
Крепкие ноги важнее истины, потому что истины преходящи, а дорога бесконечна. И это третье, что создаёт настоящего стайера – ладная вязь крепких мышц, сухожилий, из чего мы там ещё состоим, сеть живого. Потому что внутри нас ускоряется не только кровь – ускоряется свет. И мы смотрим чуть выше, чем раньше, чуть дальше, на цыпочках приподнимаемся над своей ежедневной верой, затёртой правдой, если они в нас ещё есть.
Тайное человеческое электричество становится яснее, немного ярче, немного больше смысла в непоясняющем себя мире. Шаг – вдох, шаг – вдох, шаг – выдох, шаг – выдох. Рассеянный смысл времени – это кровеносная система для нашего неявного света, каждое живое слово – сосуд.
Однажды, где-то в самой глубине – проблеск, светлая тень по форме напоминающая человека – находит силы и желание бежать дальше известного тебе. И тогда всё, что ты думал до этого о себе, как представлял себя и свою жизнь – отстраняется, отступает, рассеивается. Похоже, что мы можем продолжаться дольше, чем это всё определяющее время; дольше, чем токи его смыслов.
И вот ты ещё здесь, ещё мелькают твои идеальные беговые кроссовки, которые тебе привезли из-за границы, ты ещё поднимаешь невесомую глиняную пыль – а тебя уже нет! На какие-то мгновения или навсегда – тебя уже нет в прошлом, а всё что ты знал – прошло.
И вот любовь похожа на яркий фонарь на обочине долгой, очень долгой тёмной дороги. Приближаясь к нему, ты видел всё лучше и лучше. Удаляясь – долго не мог разглядеть ничего вокруг, ослеплённый светом.
И вот уже перед тобой, как равнина с вершины холма, очень длинная дистанция жизни, но не самая длинная. Как писал ещё один умник – в великом устройстве вселенной, по замыслу творца, каждый из нас – это почтовый ящик для некоего великого письма-эстафеты, о назначении которого мы никогда не узнаем, как всякий почтовый ящик не ведает, какие новости он несет в своем животе.
Чтобы не затеряться в токах крови, токах смысла – нужен счёт. Не затеряться в том, что выхватывает из настоящего, вбрасывает из памяти в прохладное пространство твой ускоренный свет. Два шага и три шага, два круга и ещё круг, сегодня на пробежку сорок минут, а завтра полтора часа, утром к десяти на работу, а в семь вечера ужин – неважно какой счёт, неважно что. Это только ритм, только попытка не затеряться в необъятности мира, июня, просёлков, – раз! раз! левой! левой! – Ритм, усыпляющий боль потерь; ритм, который пробуждает в нас самих себя; ритм, после которого в оглушительной тишине мы чувствуем сладость – быть, и ужас – быть, и временную достоверность нашего выбора – быть!
Ещё не пробуждение, только движение в молчаливом просторе, только понимание, что ожиданием чуда ничего не купишь, не оплатишь ни земные, ни небесные долги. Так дети, наплакавшись и намолившись, затихают, чтобы осознать новую реальность, чтобы не мешать скорости своего изменяющегося мира.
Ритм – это четвёртое, три и один, ещё один счёт этого рассказа о проверенном и верном способе ощутить себя живым, опыте человека, который любит бегать и захотел поделиться этим. Зачем? Что это изменит? Неважно. Будто мы бежали рядом какое-то время, были, передавали друг другу воду, мимолётные попутчики, краткая достоверность, уже бежим каждый по своей тропе.
Что там осталось? – июньская просёлочная дорога, твёрдая глинистая земля по которой можно бежать сколь угодно долго, не травмируя стопу, так далеко, как только захочется, сколько хватит дыхания и сил.