pagin-sergei-2015-1-1

Поэзия диаспоры

Сергей ПАГЫН (МОЛДАВИЯ)

Родился в 1969 году. Живёт в городе Единцы, Молдова. Работает редактором регионального издания. Автор нескольких стихотворных сборников, лауреат премии «Молодой Петербург» (2011 г.), победитель Первого Международного интернет-конкурса «Эмигрантская лира-2012/2013» в номинации «Неоставленная страна».

Поэтическая мысль Сергея Пагына свободна в своём движении сквозь пространство и время. Пагын не признаёт рамок, ограничений, правил. Эта внутренняя свобода соединяет в его поэзии печаль и радость бытия в неразрывную картину времени. Поэт останавливает мгновение на любой стадии движения его фантазии, на предметных явлениях мира, давая читателю возможность увидеть целое сквозь призму малой детали бытия.

Д. Ч.

* * *

Человек к человеку летит, идёт,

всё учёл, казалось, – длину пути,

направленье ветра и тяжесть бот,

сухостой и облако впереди.

Он спешит с поправкой на звёздный свет,

на изгиб дороги, весь изнемог.

Он добрался, но никого уж нет

в точке Б, на камне лишь тихий Бог.

Улыбаясь, гладит собаки шерсть,

говорит, собой осветляя тьму:

«Бери дальше, выше того, кто есть,

и тогда ты точно придёшь к нему…».

* * *

Вода – сияющая бездна,

и отраженье с отражённым

в пространство падают отвесно

и поднимаются колонной.

И, слыша страх, звенящий в теле,

стою у озера, у края…

Костяшки пальцев побелели –

так ветку вербную сжимаю.

РАЗГОВОР

«Тяжко мне, и воды мои мутны,

яблоки водянисты в моих корзинах,

старый друг приходит из тишины,

руку жмёт – и веет холодной глиной».

А она в ответ: «Мне во сне вчера

ласточки всё виделись на закате –

он был розов, будто сосны кора,

или как моё, если помнишь, платье…

Знаешь, и было мне так легко!

Птицы проносились под облаками,

тёплыми, как бабушкино молоко.

Птицы с обжигающими глазами!

Всё летали рядом, касались лба…

Было много ветра и много света…».

И в пару дыхания все слова

обретали вес и объём предметов,

и, светясь, позванивали в тишине.

И тогда я чувствовал, что едины

ласточки, пролетающие во сне,

паданцы золотистые из корзины.

* * *

Мы ждали снега, а его всё нет.

Вокруг такой непроходимый свет,

что белого за ним не видно света:

деревьев, огородов и домов,

над крышами изогнутых дымов,

собак в листве, которым снится лето.

И нет мне утешения ни в чём!

И, раздвигая медленно плечом

хрустящее сиянье сухостоя,

я всё пытаюсь разглядеть за ним

печальный сумрак с кругом золотым

домашней лампы и лицо родное.

И плачет тонкокожая душа,

оберткою конфетною шурша -

из детства – с незабвенным Гулливером.

И хочет беспризорная она

не знания, где свет и тишина,

а бестолковой жалостливой веры.

* * *

«И увидел я новое Небо и новую Землю…»

Откровение…

Дети в траве – Елена и Александр…

И тут понимаешь: времени просто нет,

есть лишь подсолнух этот, попавший в кадр,

птицы полёт, сияющий велосипед.

«Nikon» опустишь, подумав, что щелкать им –

бледным сачком ловить повсеместный свет

или же горстью черпать пастуший дым.

Времени нет, а значит, и смерти нет.

Сын машет палкой, смеётся, чему-то рад,

дочка, присев, склонилась над муравьём.

Новое небо вплывает из тайных врат,

ну, а земля –

на ней мы и так живём.

ВЕЧЕРОМ

Замиранье.

Тайна.

Субботний вечер.

В пустотелой тыкве горит свеча,

освещая сына лицо и плечи.

А потом он улицей мчит, рыча,

с головою тыквенной невесёлой –

треугольный взгляд, золотой ощер…

В темноте прозрачной,

живой,

сверчковой

он кота стращает, что к ночи сер,

да детей соседских…

Их визг и радость,

убеганье в стрёкот, в бурьянный прах,

убыванье лета,

и страх, и сладость,

голова, мерцающая в руках.

* * *

Кончается прозрачный керосин

в осенней лампе –

у забора школы

вот-вот погаснет язычок осин,

и станет мир бестрепетным и голым.

И будешь тих, как ветка за окном,

и будешь тих,

как первый снег, над сущим

по воздуху ночному босиком

меж сном и явью медленно идущий.

* * *

Каждодневное мужество жить –

сигарету искать по сусекам,

дымоход почерневший чинить,

пить вино с овдовевшим соседом,

видеть гулкие горькие сны,

плакать в них, ощущая потерю,

утеплять в ожиданье зимы

пересохшие окна и двери,

всё латать прохудившийся быт,

где, дымя ввысь трубой обветшалой,

трёхоконное время стоит

над провалом…

* * *

«А рубаху мне ты не ту надел…» –

говорит ему покойный отец.

Дом во сне его невозможно бел,

на столе разложен чабрец –

на газете старой, и пахнет им

так, что сыну впору глотать слезу.

И стоит в передней пастуший дым,

тишину держа на весу.

А потом – темнеет, и дверь скрипит,

и отцовы меркнут во тьме слова…

Лишь в углу у шкафа горит… болит

белизна холщового рукава.

* * *

Сны и память входят в осенний быт,

где дым, фасоль, виноград…

И тот, кто напрочь тобой забыт,

идёт вдоль кривых оград,

тебе улыбаясь издалека

и тая среди теней.

И ты замечаешь, что облака

всё тоньше и всё светлей.

И жизнь истончается, словно ткань

висящих в свету рубах.

И если ты встанешь в слепую рань,

невнятный почуешь страх,

шагнёшь с порога – и пустота…

И лишь стародавний снег

перстом тебе охладит уста,

коснется горячих век.

Николай Яковлев¹. «Вечером».

¹ Родился 7 мая 1959 года в городе Днепропетровске (Украинская ССР, СССР). Художник-аутсайдер, писатель. Участник выставок: «Территория души» (Киев, 1988), «Проект «ПсихеАрт»» в галерее «Ленин» (Запорожье, 2007), «Мартовские напевы» и «Автопортрет» (Днепропетровск, 2007). С 2002 участник онлайн проекта «ПсихеАрт». Последнее место работы - садовник в областной психиатрической больнице.