Малая проза
Вадим ОЛЬШЕВСКИЙ (США)
Родился в Кишиневе. В разное время проживал в Тель-Авиве, Стэнфорде, Атланте и Мадриде. Сейчас живёт в Бостоне, работает профессором математики в университете Коннектикута (UConn). Член редколлегий нескольких американских математических журналов. Рассказы и повести публиковались в журналах «Знамя», «Кольцо А», «Шо», «Этажи» и «Квадрига Аполлона». Страница в facebook: https://www.facebook.com/vadim.ol. Страница в livejournal: http://vadim-ol.livejournal.com/.
О ВЛИЯНИИ КАПИТАЛИЗМА НА ТОНКУЮ ДУШУ ХУДОЖНИКА
-0-
Ниже читателю будет предложено посмотреть небольшое любительское домашнее видео, состоящее из трёх серий. Фильмик этот документальный, а стало быть, вымысла в нем нету никакого. Что, конечно же, является серьезным недостатком, ведь нам самим зачастую кажется, что происшедшее с нами было совершенно невероятным. Или же нам кажется, что оно было исполнено какого-то глубочайшего смысла. И нас так и тянет рассказывать о случившемся всем вокруг, схватив (иной раз) скучающего собеседника за пуговицу (чтобы не убежал далеко). Желая избежать этого нежелательного развития событий, мы сразу ограничим доступ в зал: билеты получат только те, кому мелкие случаи из личной жизни автора интересны, а также те, кого автор дико раздражает. А остальных мы вежливо попросим покинуть помещение!
-1 серия-
МИР, ТРУД, МАЙ!
Однажды (а точнее, весной последнего класса школы) я шёл по пахнущим акациями аллеям парка Пушкина и курил сигарету «Флуераш». В тот полночный час аллеи были пустынны, в парке, казалось, кроме меня, не было ни единой живой души. Я шёл неспешно, испытывая необычайное, замечательное чувство свободы. Тёплая майская ночь, звёздное небо, я уже заканчиваю десятый класс, вот вышел в парк пройтись перед сном (после очередного дня подготовки к вступительным экзаменам, мы с Аликом Зеликовским весь день решали задачки из задачников Сканави и Балаша). Я шёл, думал о стройной Майке Гиперборейской из 10-го Б и курил сигарету «Флуераш». Словом, жизнь удалась!
Когда я приблизился к бюсту Пушкина в центре парка, я увидел ещё одного человека. Одет он был в какие-то непонятные болтающиеся брюки, под пиджаком (который был на два размера больше чем нужно) не было рубашки, одна майка. Человек был мертвецки пьян, из кармана пиджака торчала бутылка дешёвого столового вина «Вин де Масэ», вместо пробки заткнутая скрученным обрывком газеты. Человек этот обнимал одной рукой колонну, на которой стоял бюст Пушкина, и ловил равновесие. Есть такая степень опьянения, при которой человек ещё может поймать равновесие, но уже не в состоянии удержать его. Его ноги и голова остаются в общем и целом неподвижными, а вот бёдра двигаются по траектории, которую в народе называют «броуновским движением».
– Дай. Закурить. – делая большие паузы между словами, сказал мне ловящий равновесие человек, когда я с ним поравнялся.
Я охотно полез в карман за пачкой «Флуераша», ощущая, помимо вышеупомянутой свободы, то, что все мы под этим звёздным небом братья. Две вещи на свете наполняют наши души священным трепетом – звёздное небо над головой и моральный закон внутри нас. И потому все мы должны, как буддийские монахи, всегда приходить на помощь, давать друг другу закурить и всё такое.
Ловящий равновесие человек принял от меня сигарету, я услужливо чиркнул для него спичкой, и он прикурил, закрывая огонёк от ветра руками, измазанными чем-то красным.
– Вот ты настоящий человек, – сказал мне человек после первой затяжки, – настоящий, как этот самый, как его… Забыл фамилию… Как Гастелло? – спросил он меня.
– Как Мересьев, – подсказал я со знанием дела (я готовился, как было сказано, к вступительным экзаменам, и «Повесть о настоящем человеке» Полевого проштудировал досконально).
– Точно! – с уважением ответил незнакомец. – Ты настоящий, как этот Мересьев. Не то, что эта еврейская гнида пять минут назад! Идёт весь из себя такой важный, а его жена семенит за ним, как каракатица.
Мой новый знакомец отпустил колонну с бюстом Пушкина и, несмотря на заторможенную координацию, довольно похоже изобразил походку каракатицы.
– Я ему говорю, дай закурить! – продолжил свой рассказ незнакомец. – А он мне отвечает, мол, пойди проспись!
– Ну, я ему и дал бутылкой по голове, – легко продолжал свой рассказ мой ночной встречный.
(Услышав это, я похолодел.)
– Ну, он и упал со второго этажа, – складно продолжал мой собеседник, выпустив изо рта сигаретную струю, – кровь была от пятого до первого!
(Тут я с облегчением и радостью понял, что незнакомец стебётся.)
– А ты молодец, – продолжал человек, – не пожалел сигарету для бедного художника.
– А вы художник? – спросил я.
– Ну да, – ответил незнакомец.
– Я – Жордан Эминеску-Гопо, великий русский художник. Великий русский художник! Мне сейчас заплатили за картину, и я ушёл в запой! – объяснил мне Жордан своё поведение. Пью, курю, как положено!
– А о чём ваша картина? – спросил я.
– А вон она! – указал художник на огромную инсталляцию, во всю стену соседнего пятиэтажного дома. На картине было изображено красное знамя (я тут же понял, чем были измазаны руки Жордана), голубь мира, Леонид Ильич Брежнев, рабочие, крестьяне и пионеры с горнами. Наверху было крупными буквами написано: «Мир, труд, май!»
-2 серия-
ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Однажды (десять лет спустя после только что описанного эпизода) я шёл по пустынным (в этот полночный час) улочкам Тель-Авива (а точнее, Рамат-Гана). Я шёл неспешно, испытывая необычайное, замечательное чувство свободы. Тёплая майская ночь, я недавно получил (на целых три года) позицию постдока в Тель-Авивском университете, и вот вышел пройтись перед сном (после очередного дня работы над быстрым алгоритмом решения задачи Нехари-Такаги). Я шёл, думая что-то там о тёплицевых матрицах. Курить я давно бросил, но в кармане у меня было припасено яблоко сорта «Голден делишиоз». Словом, жизнь удалась!
Я шёл своим обычным маршрутом, вниз по улице Бялика (с её ярко светящимися витринами лавочек), до площади Рамбама, а потом назад, но уже по улице Герцля (тоже ярко залитой электрическим светом).
Когда я дошёл до площади Рамбама, то увидел, как от фонтана в центре площади «отделилась» фигура человека (а стало быть, я был здесь, на улицах ночного Рамат-Гана, не одинок). Человек этот был одет в какие-то непонятные болтающиеся брюки, под пиджаком (который был на два размера больше, чем нужно) не было рубашки, одна майка. Из кармана пиджака торчала бутылка дешёвого столового вина, вместо пробки заткнутая скрученным обрывком газеты.
Словом, я сразу узнал в нём своего давнего знакомца, художника Жордана Эминеску-Гопо, мертвецки пьяного и на этот раз. Помимо «броуновского движения», в его походке было ещё что-то странное: он шёл нетвёрдо, неестественно широко расставляя ноги.
– Закурить не найдётся? – хриплым голосом обратился ко мне Жордан, разумеется, не узнавая меня.
– Я бросил курить, – ответил я и вручил своему ночному встречному яблоко «Голден делишиоз».
Жордан тут же вгрызся в него до середины, и, чавкая, сообщил мне, что я – настоящий человек.
– Ага, как Мересьев, – поддержал я разговор.
– Точно, как Мересьев! – воскликнул Жордан. – Ты настоящий, как он! Не то, что эти евреи из Бней-Брака (тут Жордан указал рукой в направлении ультрарелигиозного района, расположенного по соседству со вполне светским Рамат-Ганом).
– А что, евреи из Бней-Брака, – спросил я своего старого знакомца, – по-прежнему не дают закурить?
– Хуже, – отвечал Жордан, – они аванса не платят, суки. Не верят честному слову великого русского художника, мля!
– А что вы для них пишете? – спросил я.
– Я уже почти закончил большую инсталляцию, – ответил Жордан, – портрет любавического ребе Меира Шнеерсона, размером с пятиэтажный дом. Масштаб, мля! Осталось только надпись сверху сделать на иврите и по-русски: «המשיח ךלמ הבא ךורב. Добро пожаловать, Мессия!»
– Работы осталось с гулькин нос, – продолжал рассказывать великий русский художник, – а они всё равно не платят.
С этими словами Жордан (широко расставив ноги), сделал ещё один шаг по направлению ко мне и схватил меня за руку.
– Но ты представляешь! – продолжал Жордан, уже давясь от смеха. – Представляешь, эти евреи дают тебе 600 шекелей, если ты себе сделаешь обрезание. Представляешь?
Эта фраза объяснила особенности походки моего ночного встречного, объяснила его широко расставленные ноги.
– Так что, – говорил Жордан, продолжая давиться от смеха, – заграница заграницей, а всё идёт путём! Пью, курю, как положено!
-3 серия-
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Однажды, тёплым майским вечером (двадцать лет спустя после эпизода, описанного во второй серии) я шёл, с книжкой в руке, по вечернему Манхэттену, испытывая необычайное, замечательное чувство свободы. Жизнь удалась!
Возможно, этим удивительным ощущением свободы я был обязан тому, что оказался в Нью-Йорке совершенно неожиданно: за день до эпизода (о котором я собираюсь рассказать), мне позвонили мои старые добрые школьные друзья, Алик Зеликовский и Майка Гиперборейская. Они, оказывается, неожиданно решили укатить во Флориду, на какое-то мероприятие своей любимой демократической партии, и у них возник естественный вопрос, а не надоела ли мне моя глухомань? Не хочу ли я пожить две недельки в их новой квартире на Манхэттене, поливать их цветы, выгуливать их собаку утром и вечером, а в остальное время наслаждаться жизнью большого города? Долго уговаривать меня не пришлось, и вечером того же дня, забрав у портье оставленный мне ключ, я уже обустраивался в их квартире, расположенной неподалеку от Центрального Парка. Поразила меня невероятных размеров спальня с высокими потолками и огромной (размера «калифорния кинг») кроватью. Возле кровати, на майкиной тумбочке, лежала раскрытая книга Хиллари Клинтон, а с другой стороны кровати, на тумбочке Алика, – книга Билла Клинтона, заложенная закладкой с эмблемой магазина Барнс энд Нобле.
Следующим утром, выгуляв собаку и полив цветы, я отправился поискать, где бы позавтракать, прихватив с собой книжку «Моя жизнь» Билла Клинтона.
Не буду описывать весь день, скажу лишь, что, когда начинало темнеть, я, уже успевший порядком подустать, приближался к украинскому району в нижнем Манхэттене, намереваясь заглянуть на какое-то чтение в KGB bar на 4-й улице. Прежде чем перейти к рассказу о том, что случилось дальше, я вначале вкратце опишу (зачем-то) свои чувства и мысли.
Три вещи на свете наполняют наши души священным трепетом – звёздное небо над головой, моральный закон внутри нас и Нью-Йорк.
По поводу морального закона и звёздного неба уже наговорено столько и столькими, что мы в это дело лучше вдаваться не будем, а перейдём прямиком к Нью-Йорку. Каждый из живущих за пределами этого удивительного города обладает двумя инкарнациями, обычной и нью-йоркской. В обычной жизни многие из нас делают карьеру, интригуют против сослуживцев, злоупотребляют алкоголем, курят, изменяют жёнам. Другие вступают в армию спасения и кормят там супом бездомных. Третьи посвящают свою жизнь доказательству гипотезы Пуанкаре. Но стоит любому из нас приехать в Нью-Йорк и оказаться среди этого неописуемого человеческого столпотворения, как мы мгновенно забываем о том, кто мы и откуда. Оказавшись в этом муравейнике, мы вдруг ощущаем всю условность, всю бессмысленность наших дневных усилий, всю бренность нашего земного существования. Мы бредём по улицам среди миллионов точно таких же людей, как и мы, с точно такими же стандартными чувствами, мыслями, проблемами. Чем мы отличаемся от других? Мы все чистим зубы одной и той же зубной пастой колгейт, едим ту же яичницу с беконом на завтрак, пьём тот же кафе-латте-макиато в том же старбаксе, от головной боли принимаем тот же ибупрофен. С этими мыслями я шёл по 2-й авеню, отрешённо глядя на бесконечный поток жёлтых такси, на парня в коричневой спецодежде почты UPS, доставляющего посылку; на девушку со слезами на глазах, трагически кричащую кому-то в свой мобильник «я люблю, я люблю тебя!»; на африканца, разложившего на столике возле поребрика свой товар: женские сумки и поддельные ролексы; на лысого толстяка, сидящего в баре у окна и опустошающего кружку с пивом. Я шёл сквозь толпу людей, которых я никогда в жизни не встречал и которых никогда более не встречу…
И тут я увидел его. Жордан Эминеску-Гопо сидел на углу 2-й авеню и 4-ой улицы, рядом с ним стоял мольберт, на асфальте лежали мелки, краски, кисти. Рядом с ним были выставлены два гротескных рисунка, на одном был изображен Вуди Аллен, а на другом – Жерар Депардье. Словом, все говорило о том, что художник занимался тем, что писал экспресс-шаржи для прохожих. Одет Жордан на этот раз был вполне опрятно: джинсы, кожаный пиджак, футболка с надписью KGB bar. Успевшую изрядно полысеть голову венчала цветная еврейская ермолка.
– Если не ошибаюсь, – радостно обратился я к художнику, – Жордан Эминеску-Гопо?
– Садись, – ответил мне Жордан, ничуть не удивившись, – моя настоящая фамилия Эминович-Гопман. В любом случае, раз ты меня знаешь, напишу-ка я для тебя экспресс-шарж бесплатно.
Я охотно присел на предложенный мне складной стульчик, и Жордан приступил к делу.
– Вы не попросили у меня закурить, – с улыбкой констатировал я.
– Давно бросил, – отвечал Жордан, глядя попеременно то на меня, то на свой лист, – не курю и не пью тоже, печень уже не та. Диета Аткинса, здоровый образ жизни, – продолжал он, – два раза в неделю хожу в фитнесс клуб, словом, всё как положено!
– А что я здесь сижу, – говорил Жордан, – это так, иногда, для души. Помнишь разговор Кикабидзе и Мкртчяна в фильме «Мимино»? « – Летчик? – Иногда. Вообще-то я эндокринолог».
– Вы изменили профессию? – спросил я.
– Да, у меня свой салон красоты, – отвечал Жордан, – если ты у меня сделаешь себе педикюр, то маникюр – в подарок, бесплатно! Мы, евреи, – продолжал Жордан, – называем такие «мероприятия», такие скидки, мицвой. Заходи! Это здесь неподалеку, на углу 5-й улицы и 3-й авеню, называется Financial Adviser’s BeautyParlor.
– Да? Необычное название, – удивился я.
– Ничего удивительного, – отвечал Жордан, – я ведь и есть финансовый эдвайзер. Я окончил курсы и сдал экзамен на CFP - Certified Financial Planner! Я также член of National Association of Personal Financial Planners. Так что пока я делаю клиентке тритмент ногтей, мы не теряем времени даром и проходимся по её финансам. Я смотрю на её цели, на её возраст, на её желание рисковать и определяю для неё наилучшую стратегию финансового планирования.
– А по вечерам вы выходите сюда, – спросил я Жордана, – чтобы вспомнить былое и отдохнуть душой?
– Нет, сюда я хожу только по выходным, – отвечал Жордан, – а в будние дни по вечерам я немного подрабатываю нейрохирургом. Сам ведь знаешь, многим нашим евреям не грех мозги подправить…
– А сюда, рисовать по мелочам, – повторил Жордан, – я хожу только по воскресеньям. Куда мне ещё податься? Мир большого искусства для меня закрыт, интриги, наветы – этим людям нельзя верить! А ведь моя инсталляция выставлялась в MOMA – Museum of Modern Art! Но через два дня её сняли.
– Сняли? Почему? – удивился я.
– Я сделал для них монументальную скульптуру Брежнева, целующегося с любавичским ребе, с Меиром Шнеерсоном, – отвечал Жордан, – мощно получилось, публика так и валила, пресса была хорошая. Но через два дня они её убрали, им настучали, что точно такую же скульптуру (размером с пятиэтажный дом) сделал 20 лет назад Оскар Нимейер, и она стоит на центральной площади Рио-де-Жанейро!
– Короче, обвинили в плагиате, – продолжал Жордан, – и мне теперь в большое искусство дорога заказана.
– Скажи, – спросил Жордан с досадой в голосе, – ты когда-нибудь слышал о том, что в Бразилии есть скульптура целующихся Брежнева и Меира Шнеерсона? Кто об этом знает? И это не я у него украл, а он у меня! Я такое писал в СССР 30 лет назад, за десять лет до этого Нимейера! Но теперь уже никому ничего не докажешь…
Пока Жордан рисовал меня, я пытался понять, что же так неуловимо изменилось в нём, куда исчез прежний блеск в его глазах, почему его весёлый когда-то стёб утратил прежнюю легкость? Вместо прежней бесшабашности, – думал я, – в Жордане, возможно, начала угадываться какая-то ожесточённость, что ли…
– Так, картина окончена, – сказал Жордан, сворачивая свою работу в трубочку, – с тебя 35 долларов!
– Но вы же говорили, что это бесплатно, – растерялся я.
– Картина бесплатно, – запальчиво сказал Жордан, – а за рамку – 35 долларов. Бери, такие рамки в магазине стоят все 70, я за полцены отдаю!
Поколебавшись, я достал из бумажника деньги.
– А ты где в Нью-Йорке остановился? – спросил меня Жордан, принимая деньги, но не передавая мне картину.
– Upper East Side, – ответил я.
– Так! – сказал Жордан. – С тебя ещё 40 долларов за тубус! Без тубуса ты помнёшь мое творчество, пока доберёшься до своего Ист-Сайда!
THE END
-4- ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Фильмик наш на этом эпизоде заканчивается, и я хочу лишь добавить, в заключение, одно замечание исторического характера. Картина Жордана (на которой изображены на фоне красного знамени с серпом и молотом Брежнев, Меир Шнеерсон и ваш покорный слуга с книгой Билла Клинтона), картина эта настолько понравилась Майке и Алику, что они конфисковали её у вашего покорного слуги. Она и теперь висит в столовой их квартиры, расположенной неподалеку от Центрального парка.