Поэзия диаспоры
Елена СКУЛЬСКАЯ (ЭСТОНИЯ)
Поэт, прозаик, драматург, переводчик. Автор пятнадцати книг стихов и прозы, среди которых «Ева на шесте» (2005), «Любовь» и другие рассказы о любви» (2008), «До встречи в Раю» (2011). Член Союза писателей Эстонии, лауреат премии Союза писателей и фонда «Капитал культуры Эстонии» (2007), лауреат Международной «Русской премии» (2008). Участник коллективных сборников «Малоизвестный Довлатов» (1995), «Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба» (1999), «Сергей Довлатов: лицо, словесность, эпоха» (2012), «Татьяна Бек: она и о ней» (2005). Постоянный автор журналов «Звезда», «Дружба народов» и «Знамя». Новый роман Елены Скульской «Мраморный лебедь» («Звезда» №5 2014) вошел в лонг-лист премии «Русский Букер».
Елена Скульская – невероятно активна в своих творческих проявлениях, в подвластном ей разнообразии литературных жанров, в каждом из которых она – мастер, литератор – в самом широком старинном значении этого слова. Но убеждён: по призванию она – поэт. Страстный, задыхающийся, нагоняющий стихотворные строки волной на волну, её стих полон жизни, отражённой в её лирических монологах. Любовная лирика требует мужества распахнутости, раскрытости, щедроты и доверия. Этими качествами Елена Скульская несомненно обладает. Добавим незашоренную метафоричность и образность её поэтики, звуковую точность. Читательское наслаждение – прямая реакция на её стихи. Читательская благодарность за искренность, за силу поэтического высказывания, за душевность и теплоту автора – результат творческих усилий Елены Скульской.
Д. Ч.
* * *
Помилуй Бог, я не хочу назад,
где на стене дичится виноград,
из рта камина сгнившие в огне
поленья
добывает пепел лени
и как кувшин расколот сад.
Помилуй Бог, я не хочу назад.
Веснущатая сердцевина груши
нанизана на черенок
и слушать
обязана
и, завалясь на бок,
поджавши ножки,
в медленные соты
сбирать из воска
сок
мадам
Тюссо…
Но там, где ночь стоит
на страже плевел,
где безразличен ход часов,
и пепел,
поднявши крылья, падает
и вновь
вздымается и снова опадает –
как будто брызги чёрные
в показе
замедленном,
и глубина бумаги
сродни пригоршне муторной воды,
которая прозрачнее в ладони,
чем кажется на дне.
– Мы не утонем?
– Конечно же утонем, –
шепчешь мне.
Я знаю, ты был статуей в садах,
и от того медлительность разбега
в твоих словах,
и мраморного снега
избавленность от греческих прикрас.
Я знаю, ты был статуей в садах.
И мерный шум
увлажненных рапсодий
бренчит в ушах,
как мелочь на трамвай.
ТРИПТИХ
Николаю Крыщуку
1
Ночь глубока, как нож,
вошедший в плоть,
и удержаться лишь за рукоятку
в пространстве сём,
где вещи по порядку
разложены,
и ты один – волчок,
юла, елозящая по паркету,
собой закрывшая отток для света
по черенок.
Ты не умрёшь,
поскольку никому
нет дела… Что же до причины:
кленовых листьев стрельчатые спины
подставлены пытливому уму.
Певец предпочитает немоту
за дверью выстроившемуся отделенью
из соловьёв в кирзе
и изумленью
пернатым шлемам их
на птичьей голове.
Ты не умрёшь.
И некого прижать
к лицу, помимо
дерева в проеме
окна вагонного;
и рыбу в водоёме,
схватив за жабры,
в губы целовать.
Пыль в комнате, и падает листва
на табурет
и солнечную пряжу.
Жаль – треугольник
оставляет влагу
тяжелую
и пятна на бумаге,
ещё сквозняк и ткацкий беспорядок
внутри, где мясо ропщет,
десять кряду
ударов пропуская…
Не грусти
об умственности нашего уклада
душевного. Искатель маскарада
устал и сердце вынул из груди.
А если о любви,
то очертанья губ
подобны наклонённой лодке,
и это всё. А щебень и извёстка
оставлены за волнами вдали;
кленовый город, волны, корабли
и порванная на груди рубаха
особняка, и персонажи краха,
и персонажи красок на крови.
О подожди! Когда бы жизнь могла,
она б с тобою поиграла в жмурки,
нож – косоглаз и дремлет у печурки,
как кот.
Плод
раскрывает плоть
на дереве желанья и познанья.
Мгла дачная
дощата.
Расставанье
в тебе по черенок. И он – рычаг
себя поднять как яблоко на небо;
актёр качается, и зритель просит хлеба;
и медленно течёт вода из хлева,
и птичница несёт зерно в горсти.
11
……………………………………….
И птичница несёт огонь в горсти.
И мальчик смотрит
удлинённым глазом
в щель между веками
в ущелье лаза,
в сад,
где свинец
огранивает стразы
в ораторском беспамятстве дождя.
Дом наклонён к закату.
И трава
вылизывает слипшиеся ноги
растения,
уставшего в дороге
и наклонившего бутон ко рту.
Ртуть катится по горлу. Листопад
тяжелой птицы,
раненной терпеньем
к земле.
Скворец теряет зренье
на близорукой маленькой росе.
Подумай сам – об чём твоя беда
всё воет мимо выступов оконных,
и вьюга плачет, падая в знамёна
и не прикрыв лица.
И нож проходит мимо
милосердно
не прикоснувшись к ране.
Со стола
ты скидываешь кость. Себе.
Собака
скулит в овраге около костра:
надрез на шее – каждый позвонок –
дыра в копилке. Медный звук
в утробе
фаянсовой. Фигурное надгробье. –
Когтями расцарапана трава.
Живой иль мёртвый,
ты неотличим
под белоснежной лампой,
и прозектор
кладёт батон тебе у входа в сердце
и чай вливает в мутное стекло.
И заполняют в поднебесье хоры
кому за вредность платят молоко.
Стой, где стоял вчера обрюзгший куст
в тяжёлой жвачке листьев или почек.
Ограда смирная и наклонённый почерк.
Вода червём ползёт между урочищ
и замыкает местность в окоём.
Где на излом
проверенный ручей,
на поворот – дорога,
и на хрупкость
хребет проверен,
и ещё подруга
на синий шарф и вечер за окном.
Ночь. Совы-фонари.
Гремят засовы.
И голова болит перед дождем.
111
……………………………………..
И голова болит перед дождем.
И холм брюхатый
с врывшимся по локоть
кустом –
в припадке
соловья и хлопьев
жасмина запыхавшегося –
клонит
к сердечной, с канцелярским номерком
руке
обгрызанное лентой темя.
И трель топорщится –
переиначить в воск
губ глину.
Распростёртый холст
дарует соты, защищая спину,
прижатую
к стене.
Идут домой
молочные, как вымя, фонари,
и крошечная бородавка
куста отмечена
у входа в арку –
оставленный на зиму воротник.
…………………………………..
…Там, где аккорды пышные измяты,
продавлены ступени. И объятья
упали на рояль,
ещё хранят
как недомолвку –
влагу интермеццо
из пива с поплавками из черешни
на нотном разлинованном листе
в тетрадке клетчатой
с подтёком синим;
и утро ворс сдирает со щеки,
как старые обои; жизнь хранима
мостом разъятым, чтобы не могли бы
как клещи сжаться.
…………………………………….
Холодно в груди –
там, где топор, уткнувшийся в колени
сосны.
Песочек сыплется,
и дети
играют в сад.
Брусника по лицу
рассыпана, как корь из туеска.
Когда-нибудь и нам наскучит ночь
(домашний крот прожёвывает землю
и сплёвывает камешки) и верность
чему-нибудь, не знаю, ну к примеру,
придумай сам: чтобы речной вокзал
нас ждал
в гирлянде лампочек.
Корыто
щербатое подставлено,
чтоб крыша
спокойно протекала на траву,
на дерево в бумажных папильотках,
на рёбра лодки в выскоблинах белых.
И женщина вздыхает узким телом
и раскрывает
ноги
как
тюльпан.
* * *
Жизнь в ожидании жизни прошла,
волчьи глаза фонарей провожали,
скорбь обещали – дали печали,
лица в мелу – сурьмила зола.
Взбитый белок наступившего дня
съехал и в бок ударял парапета,
падал и тискал в поисках света
изморозь стиранного белья.
Не попадая во время, как в такт,
белым шаром в оборвавшейся лузе,
край черепицы лузгая, кружит
память и виснет на проводах.