Анна МАМАЕНКО
Родилась в Краснодаре в 1982 году. В 2005 году окончила дневное отделение Литературного института им. А.М.Горького. Публиковалась в журналах «Знамя», «Юность», «Наш современник», «Литературная учеба», «Кольцо «А», «Наша улица», «Осколки», «Донъ», «Новый Карфаген», «Аsа», «Звезда Черноморья», «Микролiтъ», международном литературном журнале «Окно»; «Литературной газете» и газете «Интеллигент»; альманахах «День поэзии» и «Дом Ильи»; коллективных сборниках «Пролог»(Москва), «Формула радуги» (Омск), «Из варяг в греки », выпуски 1 и 2 (Великие Луки); международных антологиях «Стихия», «Между весной и вечностью», «Возвращение», энциклопедической антологии «Душа России: пятнадцать веков русской поэзии» и других изданиях. Автор книг стихотворений «Перрон небесного вокзала» и «Некрополь еретиков». В настоящее время является собственным корреспондентом федеральной газеты «Тайное и явное».
Поэт, воспевающий дерево, пишет карандашом,
пока его совесть качается в петле сигаретного дыма…
Он мечется в поисках выхода, думая, что вошел.
А сам до того задумался, что просто протопал мимо.
Он тридцать три года с лишним сидел на своей печи,
не замечая, как ветер под ним раздувает пламя…
И даже среди пожарища он повторял: «Молчи!
Ибо, всё, что ни делается – делается не с нами»
При каждом удобном случае ему объясняют жизнь,
и применяют санкции, и принимают меры…
А для него без разницы – что кома, что коммунизм,
лишь бы в пивную очередь пристроиться самым первым.
Он спит, когда вдохновение просится на постой.
Он ни во что не вмешивается, не думает, не гадает.
Он счастлив, что ружья мира его обошли стороной,
не зная – в последнем акте и карандаш стреляет…
Муха бьет с размаха в грязное стекло,
не подозревая, как ей повезло…
За окном гарцует пьяный гармонист.
Ветер и осадки. Апокалипсис.
А она, дурёха, разбивает лоб,
и тщедушным телом падает в сироп.
Нет, чтобы отдаться сладкому житью -
тонет, как «Титаник», прошептав «адью»…
Ну не чует баба счастья своего.
То ей, блин – не это. Это – не того.
Ей бы наслаждаться. Ей бы кайфовать.
Над зелёной лампой гордо рассекать.
Не читала муха притчи Лао-Цзы.
В яблочном сиропе отдала концы.
Что теперь ей Гегель. Что ей Фейербах.
Превратилась муха в неподвижный прах.
Лишь сироп остался в банке пять кило.
Значит – хоть кому-то в жизни повезло.
В летописи впишут важные дела…
Растворилась муха, как и не была.
Сгинула героем, словно Ив Кусто.
О безвинной жертве не узнал никто.
Есть и Кант. И Ницше. И зелёный свет.
СИМФОНИЯ №8 ДЛЯ ТРОЛЛЕЙБУСА С ОРКЕСТРОМ
В мятой заросшем космосе задумчивый Первый Встречный
Сидит на чёрном рояле и препарирует вечность.
Звуки сшибаются лбами, летят разноцветные искры.
Встречный грызёт карандаш и пишет Богу расписки.
А мимо летят зодиаки, хвостатые бродят кометы.
Ступа с Бабой Ягой пролетает со скоростью света.
Первый Встречный смеётся, и смех его будит эхо.
Он дождался троллейбуса и в светлую даль уехал.
Расписки Первого Встречного плывут, как грустные рыбы.
Туда, где случится нерест и неминучая гибель.
Бог за штурвалом троллейбуса, в ярком жилете новом,
с полным салоном зайцев чешет без остановок.
Органные фуги Баха прячутся в чёрных дырах,
сопровождая схватки и агонию мира.
На остановке облезлой, на заплёванном фоне
сидит Гавриил Архангел, играя на саксофоне.
Планеты висят на ветках и симфонически бредят.
Бог на восьмом троллейбусе в депо на цыпочках едет.
Музыка плавно раскачивает обитателей райского ада,
когда разгорается ветер внезапного листопада.
Уходит пешком Архангел, на крыльях несущий осень.
Дремлет в депо троллейбус под радостным номером восемь.
Зайцы во сне линяют, к Богу прильнув гурьбою.
Одна только музыка бодрствует
Стоя на кухне, плевал в форточку.
Думал, со временем станет легче.
Но – если закрыт отдел вино-водочный –
орёл прилетает клевать печень.
А ты гостю любому радёшенек.
Улыбка дежурная – здравствуй, птичка!
Но если вокруг все такие хорошие,
значит, пора менять привычки…
Жизнь, похожая на кубик Рубика.
Солнце, круглое, как сковородка.
Паста червём выползает из тюбика.
Бритва дрожит у подбородка.
А в окошке, засиженном мухами,
зришь драму, достойную «Оскара» -
мусорный бак, набитый старухами…
Участковый, дубасящий недоноска…
И это значит – жизнь продолжается,
на чахлых деревьях проклюнулись почки.
Почти не лает и не кусается
чудище на хромосомной цепочке.
Оно изыдет из жерла подъездного,
в синее небо задвинет матом,
расправит крылья свои железные,
держа под мышкою мирный атом.
А ты носом прилипнешь к форточке
в малогабаритной своей квартире.
С орлом опрокинешь ещё по стопочке
за мир во всём непутёвом мире.
За все нерождённые поколения.
За дело, в котором давно сомневаешься.
Крикнешь: «Падла! Стоять, мгновение!»
И птичка вылетит. А ты – останешься.
Ветер разносит письма по выбывшим адресатам.
Вороны в серых жилетах важничают в траве.
Погонщик трамваев опять ведёт караван куда-то,
и паутинка трепещет на мятом его рукаве.
В мятных его глазах обитают столицы мира.
Туда он очень хотел бы, но ему не повезло –
куда бы он ни пошёл, за ним пустая квартира,
голодная кошка и безумно надоевшее ремесло.
Трамваи его встречают тихим и нежным звоном,
он знает все их приметы и всем даёт имена.
Он выглядел бы вполне симпатичным определённо,
если бы не сидел всю ночь напролёт у окна.
Невеста его сбежала к туристическому агенту.
А у него остались путеводители городов,
где он никогда не будет – ни в Токио, ни в Сорренто,
ни даже в Тихопропащенске,
где ни рельсов, ни проводов…
Пристальный взгляд из-за белого веретена.
Деревья ткут наступающий новый год.
На трамвайных внутренностях гадает моя страна.
Полынью полнолуния затягивает тонкий лёд.
Все вороны в тумане белые, словно мел,
в космосе чёрном скрипят прописную весть -
Волга впадает в Каспийское море тел,
ходивших по разным путям, но осевших здесь.
Рассвет выползает из-под закрытой двери,
словно конверт, в котором повестка в суд.
«Вам надлежит явиться…» Иди и твори
круги по воде, которые не спасут.
Туман сгущается. Падает веретено.
Нить обрывается и ускользает прочь.
Отражение Автора камнем идёт на дно.
Аплодисменты. Вороньи крылья. Ночь.
Дома наклоняются ниже и звёзды ложатся у ног.
Из черной дыры прорастает простая дорога.
Вокзальная нежность сочится меж сомкнутых строк.
Из сомкнутых рук проливаются контуры Бога.
Возьми меня за руку и уведи далеко
от этих холодных и хищных рекламных созвездий,
распахнутых люков, затоптанных кем-то ростков.
От сорванных крыш и от этой дороги железной.
Меня больше нет в перепутанных планах Творца.
На темной воде, подступающей к горлу вокзала,
качается тень и дорогу читает с конца
ремонтной бригаде, уже разбирающей шпалы.
По ржавым жилетам неспешно стекает Луна.
Хлестнёт по глазам небывалая звёздная завязь.
Наряд уже выписан. Я получаю сполна
по паспорту, ордеру, морде… всему, что осталось.
Расстрельные списки январских суровых дождей,
свисающих клочьями с тёмных вокзальных карнизов,
учу наизусть. Ибо вписана в них от рожде…
Не я. И никто за меня не ответит на вызов.
Мой поезд отчалил. Сошлась маслянистая тьма.
Колотятся в окна вконец окосевшие звёзды.
В Тротиловый век брюхом кверху вплывают дома,
где Бог-террорист разрушает всё то, что не создал.