pevzner-grigory-2015-3-1

Поэзия диаспоры

Григорий ПЕВЗНЕР (ГЕРМАНИЯ)

Родился в Харькове 8 мая 1956 года, и жил там же – с перерывом на учёбу в Ленинграде – до отъезда в 1992 году в Германию. В прошлом педиатр, в настоящем физиотерапевт. Женат, двое взрослых детей. Живёт в Марбурге. В Москве вышли два сборника стихов: в 2006 г. «Зелёный медведь» и в 2012 г. «На этом берегу». В Гейдельберге в 2010 году в его переводе вышла классическая немецкая детская книга «Der Struwwelpeter» Генриха Гофмана («Стёпа-растрёпа»), а в 2012 г. «Max und Moritz» Вильгельма Буша. Публиковался в «Иерусалимском журнале», журналах «Партнёр» и «Зарубежные записки».

Прямая речь в стихах Григория Певзнера странным образом не ограничивает движение читательской мысли. Вроде бы ясные сентенции автора ничего завершённого в себе не несут. Они ранят читательское восприятие болью и страданием, которые поэт «неумело» прячет за кажущейся бодростью интонации. А присутствие незамыленного взгляда детского поэта Григория Певзнера в его взрослых стихах делает строки острыми и свежими.

Д. Ч.

* * *

Луна всё полнее, а дни всё длиннее –

сегодня длинней, чем вчера.

Всё звёзднее ночи, хотя и короче.

Всё сладостнее вечера.

И небо большое. И море большое.

И так же заманчива даль.

В Крыму расцветают инжир с алычою.

В Крыму расцветает миндаль.

И солнце дробится, ломаясь о стёкла,

и лыбится каждый фотон.

И стиркой попахивает гимнастёрка,

а потом пропахнет потом.

И горбятся горы, под мартовской лаской

медвежьи расслабив бока.

И дизельным топливом пахнет и смазкой.

А кровью не пахнет пока.

* * *

Не изменяется сценарий –

лишь декорации слегка.

Лишь подновляет тексты арий

их написавшая рука.

Натужно ухают мортиры,

на авансцену гонит дым.

И молодые дезертиры

стучатся к вдовам молодым.

Война разумна ли, бредова ль,

но на войне, как на войне:

и вдоволь вдов, и дела вдоволь.

И мужики всегда в цене.

* * *

Дрозды, забыв гармонии азы,

молчат, и пахнет пылью и железом.

Иссиня-сер налившейся грозы

нависший бок над помертвевшим лесом.

И замерли все стрелки на часах,

и некое подобие одышки

растёт, пока с селитрой в небесах

мешают магний для мгновенной вспышки.

* * *

Буквы – всего лишь буквы.

Сложи «ладошка», рассыпь, снова сложи.

Смотри: получилось «лошадка».

Ну что ты всё в небо пялишься букой?

Нет никакой правды и никакой лжи?

В мире всё переменчиво, ненадёжно и шатко?

Научись ловить и от этого кайф!

Не умеешь? Не хочешь? А ты всё-таки научись!

В небе среди прокисшего молока

просвет открылся, – он первозданно чист.

Голубой в нём становится всё голубей,

тучи плывут, и лайнер, кажется, падает, как Икар.

Перед домом носятся несколько голубей,

а доносится внятное, непонятно откуда, «карр».

Успокойся! Мир хоть и строится на крови, дурачок,

держится он, как ни крути, на любви.

C'est la vie. И она недурна, эта самая vie!

Наживи себя просто на Божий крючок

и лови своё счастье. Живи.

* * *

Свой бисер больше не мечу,

молчу, не лезу в драку.

И на Итаку не хочу.

И не хочу в атаку.

Порою плáчу, но плачý,

бурчу, что впредь не стану.

что то, что было по плечу,

теперь по барабану,

что нерв задет, что нос забит,

что перекрыты краны...

Рубец на знамени зудит

на месте бывшей раны.

* * *

Взор небесный. Ноги до пят.

Дева прелестна. На перемене вопят

семиклашки, плюются из трубочки,

за косу дёргают из-за плеч –

пытаются, в общем, внимание как-то к себе привлечь.

Она поправляет косу, отмахивается едва.

Практикант-биолог, тот, что поставил «два»,

чтобы скрыть пожар, пожирающий изнутри, –

её ответ был явно на твёрдое «три»! –

так смотрел на неё при этом, что не понять

мог бы только слепой! И уже не унять

в пальцах дрожь. Вместо учёных книг

она держит раскрытым с этой двойкой дневник.

И разноцветноглазые дрозофилы,

разбившись по две,

ежесекундно скрещиваются у неё в голове.

Валентина Жолудева. «Без названия».

* * *

Дожди остались позади.

На доме, повидавшем виды,

в тени груди кариатиды,

сложивши лапки на груди,

сидела муха. По груди

бродил пожарник, жук бывалый.

Тянуло из полуподвала

картошкой жареной. Дожди

закончились. Царил покой.

Такой, как все, и не такой

был день – всего казалось мало:

девчонки, машущей рукой,

и голубей, урчащих вяло,

и мчащегося самосвала...

И всё казалось, задремала

та, недреманная, с клюкой.

* * *

Это время на переломе,

эти щупальца в каждом доме,

репортажи из райских врат.

Не спасающие пароли,

от фейсбука до фейсконтроля

всюду пристальный старший брат.

Это кнопочное поколенье,

перекрёстное опыленье,

расползание всех прорех.

Ускоренье устареванья,

относительность расставанья,

смена климата, смена вех.

Фиге тесно уже в кармане,

демография, мусульмане,

ветхой памяти решето.

Все судимы, и каждый судит...

Апокалипсиса не будет.

Что-то будет. Не знаю, что.