dinkin-michail-4-1

Поэзия метрополии

Михаил ДЫНКИН

Родился в 1966 году в Ленинграде. Долгое время жил в Израиле, в настоящее время – в Москве. Публиковался в журналах «Знамя», «Арион», «Зарубежные записки», «Интерпоэзия» и др.

В стихах Михаила Дынкина заключена, кажется, сама изначальная природа поэзии, в её сущностных, метафизических проявлениях. Это поэзия поиска пресловутого логоса, архетипа, прообраза, некогда утраченного человеком и являющегося предметом его напряжённого и неизбывного взыскания. Образы и смыслы, многослойные, порой сложные, но почти всегда необыкновенно притягательные, возникают будто из некой мистической пыльцы сознания, рассеянной в безднах до сотворения человеческого разума.

О. Г.

* * *

помнишь птичий вокзал, мандельштамовский хор аонид

восковые фигуры в широком дыму паровозном

попрощаемся что ли, уже ничего не болит

перекошено небо и залито кровью венозной –

это только метафора, ты на такие мастак

это жизнь вечереет, склоняя Европу к закату

просто сел и уехал, сжимая солярный пятак

челюстями вставными, под ложечки чайной стаккато

в запотевшем стакане, где может быть, отражены

заоконные звёзды, рассыпанный Господом бисер...

тень пропавшего сына и тень изменившей жены

замирают напротив, вплетённые в прочие мысле-

формы, бурые листья за поездом гонятся, вот

отстают понемногу, и хищный оскал проводницы

холодок запускает в надувший рубашку живот:

до свиданья и здравствуйте, смертные гости столицы

до свиданья и здравствуйте или прощайте навек

ничего ты не помнишь, смешной человек ниоткуда

это падать и падать, пока нас свистают наверх

на астральных посудинах, это из куколок вуду

вылетают и мечутся бабочки мёртвых голов

в круге лунного света, идущего быстро на убыль

это Чичиков пишет – хороший сегодня улов –

закрывает тетрадку, целует Коробочку в губы...

приосанится в окнах растущий из тучи Брюссель

Копенгаген небесный, да что пожелаешь – на выбор

дрогнет ручка дверная, и Та, что приходит ко всем

соблазнит и расскажет, как ты из реальности выпал

* * *

хотелось прозвучать, и ты звучал, конечно

на всклоченном ветру кренящейся скворечней

бессильный и пустой, как выстрел холостой

извивы мощных ив, растущий шум прилива…

бессильный и пустой, среди ворон крикливых

мутируя уже

и пугала бомжей

таращились с моста, себя не сознавая

на стонущий причал, и мокнущая свая

вставала на носки, ушедшие в пески

хотелось прозвучать, наполниться, наполнить

собою окоём, довоплотиться в пойме

в стрекозах и мышах, в озёрных камышах

всем проклятым, иным, катающимся в корчах

по клеткам земляным, в густых гадючьих кольцах

под плеск фантомных крыл

и, вышибая клин

субботних журавлей, воскресный клин нагрянул…

пылился лунный луч, обглоданный бурьяном

и за столом руин надсадно пел раввин

о суете сует, но на пороге смерти

качался Крысолов, играющий на флейте

и у него в крови светился хмель любви

– пойдём, дружок, пойдём! – и, выбив двери дёрна

слетались мертвецы на маковые зёрна

невиданных стихов

до третьих петухов

БАЛЛАДА

Взяв литр пива, я сидел

за столиком в углу.

Играл на скрипке иудей,

и тени на полу

змеясь, раскрыли веера

индиговых голов.

И ветер из оконных рам

вытряхивал улов –

туман, заката бурый шлейф,

старушечье лицо…

Зодиакальный прыгал лев

в сатурново кольцо,

а в чёрных дырах бился свет.

Но вот, прервав игру

воображения, сосед

шарахнул по столу

покрытым шерстью кулаком,

зашёлся смехом злым.

И тени пьяных мужиков

на выход поползли.

– Который год сидим и пьём

в корчме, которой нет.

В оконный смотримся проём,

стираем пыль с монет.

А сами умерли давно,

мы умерли давно, –

кричит сосед, – гори оно

огнём Геенны!

– Но, –

я спрашиваю, – как же так,

и кто докажет сей

прискорбный факт?

– Да ты простак! –

и бьёт меня со всей –

сказал бы «силой», но, увы,

нет силы в мертвеце…

Колеблет волосы травы

на восковом лице

сквозняк. И в плавнях облаков,

засыпанный листвой,

встаёт корабль двойников

на якорь ржавый свой.

ОБРЯД

родители выносят малыша

все шестеро – щетинистых, шипящих

над ними возвышается Неспящий

невидимыми крыльями шурша

раб взбалтывает запахи

пора

менять раствор в воронках погребальных

служители с токсичными грибами

застыли по периметру двора

включается сакральный аппарат

раскопанный ещё в палеолите

глянь, феромоны сыплются в числитель

а блики в знаменатель...

лиловат

первосвященник

куколки врагов

опущены в дымящееся зелье

родители, завёрнутые в землю

благодарят хтонических богов

ЗАВТРАК НА ТРАВЕ

1

На траве цвета смерти, что в принципе неописуем,

начинается завтрак из красок, телесных на вкус.

Догорает поодаль Господь, упомянутый всуе –

пламенеющий столп превращается в тлеющий куст.

Растеклись светотени по мощным стволам, по лужайкам.

Голы женские плечи, пиджачные пары черны.

Топят в небе буржуйку два солнца в сияющих шапках.

Муравьи окружают трепещущий контур пчелы...

2

Загрунтованный полдень в густых испарениях плоти.

Ничего, что так поздно? – вопрос риторический. Свет

омывает корзины со снедью, добытою в поте

лиловатой личины, в которую прячется смерд.

Криком радужной птицы дымящийся задник просверлен.

Тянут хищные пальцы к нагретому горлу хвощи.

Из пастозных лощин разбегаются с юга на север

кракелюры морщин.

* * *

1

закатывалось бледное, когда

из морозильной камеры могилы

звероподобный выбрался наружу –

никто не видел... только местный грач

качнувши стариковской головою

слетел с кривой берёзы от греха

да волк завыл, а может, это ветер

запутался в дрожащих и сырых

звероподобный двигался вдоль склона

поросшего колючими холма

кружились в небе белые, слепили

а в деревянных жёлтые зажглись

там вкусные раскуривали трубки

смеялись, пели, нянчили своих

детёнышей...

тогда-то он и вспомнил

костры в тумане, острый запах пота

животный страх, переходящий в смерть

и лёг на белый, и пополз на жёлтый

2

высокий вкусный вышел из ворот

поёжился, затем перекрестился

стал красным вкусным, быстро перестал

сопротивляться... выбегали злые

испуганные, кислые на цвет

с приплюснутыми мыслями на запах

в руках железки, из железок – дым...

3

– никто и шелохнуться не успел

как будто он из будущего прыгнул

– ну да, сидели, выпивали за...

да мало ли за что мы выпивали!

– что значит признавайся? это шутка?

– сидели, выпивали, говорю

травили анекдоты... за окном

всё падал белый – тут-то я и вспомнил

костры в тумане, вкусных на конях

края могилы, нестерпимый голод

КАИН

закат ли феникса рисует

хамсин ли странника слепит –

бездомный Каин даже всуе

не переходит на иврит

и если Каину не спится

то он считает: раз-два-три

темницу путает с больницей

в разбитом зеркале клубится

и прячет Авеля внутри

сотрёшь и заново построишь

Содом на огненном песке…

– не сторож, Господи, не сторож

из смерти брата вынес то лишь

что жизнь моя на волоске…

горят пути – земной и Млечный:

кольцо, продетое в кольцо

и не мешок на нём заплечный

а идиллически-овечье

Отца узревшее лицо

* * *

Бурый шар покатился, гляди-ка, отдаваясь в ушах гулким эхом.

Спит Иона внутри Моби Дика, из Ниневии тремпом приехал.

Короли золотою капустой набивают карманы, а толку?

Свято место по-прежнему пусто, и степному не нравится волку.

Выпей чаю и взвесь варианты. Собирайся с вещами на выход.

Поиграешь в крапленые карты сам с собою и сделаешь вывод –

кто удачливей в этом раскладе, чья звезда у него в переплёте,

как сказал бы, допустим, Саади или спел бы – представь – Паваротти.

Смотрит в окна душа листопада, на ладони раскрашенный фетиш.

Если спросят: оно тебе надо? – Повернёшься спиной, не ответишь.

Неуверенно звякает льдинка в мёртвом сердце. Заканчивай ужин.

Спит Иона внутри Моби Дика: вот и славно, кому он здесь нужен?

Сипнет ворон ли, пробуя голос, караулит ли фраера урка –

бурый шар, перепачканный глобус, закатился под стол демиурга.

* * *

эти двое сидят и молчат

вероятно, обрушился чат

и помехи во внутреннем скайпе...

бузина за оградой бузит

да стихающий ветер скользит

поснимав с одуванчиков скальпы

эти двое, они для чего?

на подставке его плечевой

потускнело последнее солнце

а в ладонях прозрачных её

то трепещет ночной мотылёк

то ожившая кукла качнётся

подбоченится, топнет ногой...

эти двое въезжают в огонь

Зодиака на стульях горбатых

реквизит превращается в пыль

бутафор с полстакана поплыл

пошумел и подался в солдаты

я, придумавший этих двоих

покурю и исчезну вдали

там, где облако в тапочках белых

кружит по небу, став на носки

да уходят под воду мостки

оттолкнув проседающий берег

* * *

здесь дураки валяли мудреца

рос борщевик, и сыпалась маца

с дерев окрестных, гоев раздражая

и ей на смену торопился дождь

из нафталинных шариков, здесь рожь

ретировалась в праздник урожая

с расползшихся страниц амбарных книг

здесь становился сахарным тростник

переполняясь мыслями Паскаля…

разгуливал кудесник по воде

с репейником в курчавой бороде

а что его за бороду таскали –

так это, понимаешь, не со зла…

за неименьем белого осла

катил Мессия в запорожце ржавом

в единственный приличный магазин

на всю округу, даром что бензин

на полпути заканчивался

жаба

ночами пела голосом грудным

о том, что жизнь как с белых яблонь дым

а на крыльце, в пижаме из фланели

последний летописец этих мест

раскладывал громоздкий палимпсест

на стариковских ноющих коленях

Олег Рубинштейн «Голова человека»