ickovich-galina-4-1

Поэтические переводы

Ли-Янг ЛИ

(в переводе с английского Галины Ицкович)

Ли-Янг Ли (Li-Young Lee, род. 1957) - американский поэт китайского происхождения, Ли-Янг Ли говорит, что не знает, следует ли ему звать себя китайцем, американцем, китайским американцем или азиатом. Он родился в Джакарте (Индонезия), куда его отец, личный врач Мао Дзе Дуна, бежал в 1949 году. После того как отец попал в тюрьму по приказу Сукарно, семья бежала в Америку, останавливаясь поочередно в Гонконге, Макао и Японии. С 1964 года Ли-Янг Ли живет в Чикаго. Он выпустил несколько поэтических сборников и мемуары. В творчестве поэта большое место занимают эмиграция и смена культуры и языка. В своих стихах он сочетает современный американский английский язык и следование традициям китайской поэзии.

Переводчик Галина Ицкович. Эмигрировала из Одессы. С 1991 года проживает в Нью-Йорке. По профессии психотерапевт, работает со взрослыми и детьми, занимается проблемами семьи. Думает и пишет на двух языках, но дебютировала в роли переводчика и поэта лишь год назад. Переводы с английского вошли в лонг-лист «Эмигрантской лиры –2012», рассказы на английском были опубликованы в интернет-журнале «Поэтика», подборка стихов на русском языке – на литературном портале «Белый Мамонт».

ГИМН ДЕТСТВУ

Детство? Какое детство?

Бесконечное? То, что кончилось рано?

То, в котором ты научился испытывать страх

при виде заколоченного колодца в саду

и стремянки, что ведет на чердак?

То, под председательством вооруженных мужчин

в униформе не по размеру,

патрулирующих улицы и аллеи

под громкоговорители, провозглашающие новую эру,

то, в котором дом все увеличивался и пустел,

с отдаляющимися комнатами,

исчезающими соседями?

Фотографии перешептывались,

из рамок выглядывали.

Кастрюли по имени звали,

всякий раз, когда ты мимо кухни шагал.

А вместе с сестрой вы мертвыми притворялись

в играх, где были потеряны и спасены.

Ты научился так смирно, так долго лежать, что

мир превращался в пьесу, которую ты смотрел,

наблюдая из глухой безопасности другого крыла. Гляди!

В ходе игры вбегали слуги с криком, солдаты орали,

переворачивая мебель,

разбивая фарфор твоей мамы.

Не засыпать.

Каждый акт начинается с мамы

и письма, заставляющего ее рыдать.

Каждый акт завершается, когда отец

попадает в руки Фараона наконец.

Какое детство?

То, от которого некуда деться?

О, ты – все дитя, и все не спешишь расти.

Все беседуешь с Богом и звук снегопада

считаешь божьей попыткой быть рядом,

а зиму – домом с высокими потолками,

где Бог океанские волны измеряет,

глаз прищурив, в минутах и октавах,

и подсчитывает на всех своих пальцах

все способы сказать «я», выученные мальчиком.

Ты, не спешащий узнать,

что ты знаешь, а что не можешь знать.

Все прислушивающийся к тихой песне

ветра на карнизе,

к истории в дыхании,

к скорби в вечернем голубином ворковании,

и к изобилию в голосе невидимой птицы по утрам.

Какое детство?

То, что вынашивается столько лет подряд?

И как зовут близнеца, что в тебе растет?

Смерть? Рай? Ад?

СЕМЬ СЧАСТЛИВЫХ КОНЦОВОК

Милая, проговорив всю ночь,

где мы сейчас? С чего начались?

Мне надо бы дать этому имя, знать,

что мы подразумевали под «мы»,

говоря «вот», говоря «нас».

Я хотел это как-то назвать:

«Тени на стене садовой».

«Человек, выходящий в море».

«Семь счастливых концовок».

А ты? Ты была рада

двум комнатам с разделяющей дверью.

И свету с любой стороны двери.

Музыке взаймы из квартиры под нами.

И с улицы колоколам,

взывающим к сердцам.

Но я однажды проснулся

и ощутил падение.

Я лампу включил – и стала падать лампа.

Стала падать рука, что включила лампу.

Начал падать свет и все, чего свет коснулся.

И ты начала впадать

в сон со мной рядом.

И это – первый счастливый конец.

А последний?

Это было вот так:

уселся мальчик, книгу открыл

и начал читать. И все, что вслух прочел он,

сбылось, а что он не высказал вслух,

осталось по ту сторону горы.

Но я обещал семь счастливых концовок.

Я, не знающий о концах ничего.

Я, вечно пребывающий в начале всего.

Хоть наше с тобой пребывание вместе

кажется вечным началом.

Не просто началом изученья друг друга,

а началом реальности как таковой.

Видишь, как ты и я

своим присутствием делаем комнату тихой.

С каждым словом, что мы

не произносим, все тише.

А я всё не знаю, где мы сейчас.

Но надо б найти названье.

* * *

Вода из фонтана

звенит в каменных губах.

Часы, отрытые

пчелами, собирают брызги минут.

ПРИНЕСИ ДОМОЙ ЕЕ ИМЯ

Чей это дом? Никто не знает.

Птицы в окна влетают и вылетают

год напролет, двери ветер болтает

то направляясь туда, где сияет

воображенное прошлое, то за невестой, тою

беглянкой, что зовется будущим; изменяясь,

прячется; бежит, на месте стоя.

Секрет обладания? Выйди из зданья.

Она придет в тебе отдохнуть. Оставь последнюю волю.

Подойди должником к Вечеру в темном поле.

Отец ее имя тебе назовет.

Заплати ему выкуп за истраченные сердце и время,

пока на участке чужом играл ты в дом.

Вкуси же смысл своей жизни и ее имя.

ТЫ МОЛИЛСЯ?

Если ветер

обернувшись, спрашивает голосом отца:

Ты молился? –

Я знаю три вещи. Раз:

мне никак не закончить отчет мертвецам.

Два: человек – это четыре ветра, три огня,

и четыре ветра – это голоса

матери и отца...

А может, он – семь ветров и десять огней,

и огни тогда – слух, осязание, зрение,

сны и мысли...

Или он- дыханье Бога?

Если ветер, как путник,

спрашивает голосом отца : Ты молился?

Я вспоминаю три вещи.

Раз: Любовь отца –

из сахара и молока,

двух третей тревоги, двух третей печали,

остатки взойдут, как сдоба, чтоб вышел хлеб,

что живые и мертвые делят.

А терпение? Это нужно,

чтоб выдержать ужас замеса и всхода.

А мудрость? Это лицо отца в часы сна.

Если ветер

спрашивает: Ты молился?

Я знаю – это всего лишь я

напоминаю себе:

цветок – это остановка между

желаньем и разрывом земли, а кровь –

стала пламенем, солью, дыханием до

того, как она оживила руку, ветвь,

заговорившую со сна.

Это – я в рубахе ветров,

или отец мой, через меня

спрашивающий: «Ты нашел

прибежище? Счастлив?»

Странно. Беспокойный отец. Счастливый сын.

Ветер с голосом. Я, говорящий с собой.