Поэтическая критика
ПОЭЗИЯ РУССКОЯЗЫЧНОЙ ДИАСПОРЫ В XXI ВЕКЕ
Круглый стол в журнале «Эмигрантская лира»
История русской культуры в XX веке, как и всей страны, сложилась драматически. Начиная со знаменитого «философского парохода», значительная часть русской интеллигенции оказалась – и продолжала оказываться в дальнейшем – за пределами России. Литература в изгнании (или – в послании) может похвастаться внушительным набором имён. Достаточно назвать Бунина, Набокова, Цветаеву, Ходасевича, Бродского, и список может быть легко продолжен.
Тем не менее, новейшая история вносит свои коррективы. С исчезновением Советского Союза и падением «железного занавеса» границы открылись и языки смешались. Какие изменения всё это привнесло в литературу эмиграции? Остались ли у неё за последние двадцать пять лет специфические черты? Звучит ли сейчас «парижская нота» или какая-то иная?
Этими вопросами время от времени задаются литературные журналы и отдельные критики. Мнения разнятся. Одни декларируют несомненную состоятельность эмигрантской поэзии, её паритет с поэзией метрополии, приводя целый ряд стихотворцев первой величины, живущих за пределами России. Другие вовсе отказывают поэзии диаспоры в праве на существование или снисходительно называют её «ещё одной региональной русской поэзией – вроде сибирской, уральской, одесской», как пишет И. Дуардович в недавней статье «Американская мечта русского поэта» («Арион», №2/2015).
Многое указывает на то, что Москва (Санкт-Петербург – в меньшей степени) была и остаётся центром русскоязычной литературной жизни, идёт ли речь о «толстых» литературных журналах, издании книг или поэтических выступлениях. С другой стороны, поэт склонен бежать на берега пустынных волн и в широкошумные дубровы. Тоже своего рода эмиграция.
Журнал «Эмигрантская лира» неизменно и последовательно интересуется проблемами поэзии русского зарубежья. О некоторых аспектах этих проблем мы поговорим сегодня в формате круглого стола с участием известных поэтов, критиков и редакторов литературных изданий, живущих как в России, так и за её пределами. В нашей дискуссии участвуют:
Дмитрий Бобышев (США), поэт, переводчик, литературовед;
Андрей Грицман (США), поэт, эссеист, главный редактор журнала «Интерпоэзия»;
Юрий Кублановский (Россия), поэт, публицист, эссеист, литературный критик, искусствовед;
Евгений Минин (Израиль), писатель, поэт и пародист, председатель Международного союза писателей Иерусалима, главный редактор журнала «Литературный Иерусалим»;
Лиля Панн (США), литературный критик;
Даниил Чкония (Германия), поэт, прозаик, переводчик, литературный критик, заместитель главного редактора журнала «Эмигрантская лира».
Будем рады вашим откликам и соображениям по затронутой нами теме. Самые интересные из них мы планируем опубликовать в следующих номерах нашего журнала.
Приятного чтения!
Евгений Коновалов
«Эмигрантская лира». В своё время Троцкий заявлял, что «эмигрантской литературы не существует». Существует ли сейчас «неоэмигрантская» русскоязычная поэзия (чаще называемая русскоязычной поэзией диаспоры, к которой обычно относят и поэтов из стран-республик бывшего СССР) как самостоятельное явление в смысле специфики тем, замыслов, интонаций, аллюзий и т.п.?
Дмитрий Бобышев. Начнём с того, что Лев Троцкий сам оказался в эмиграции, где продолжал писать, пока в его затылок не вонзился альпеншток...
И если его полемические сочинения и публицистику считать литературой, они не только вступают в противоречие с тем, что, дескать, «эмигрантской литературы не существует», но даже совсем исключают это утверждение. Ведь революционный трибун, оказавшийся не у дел, исходил из уверенности, что в эмиграции «не о чем писать», между тем, как положение и статус эмигранта дают писателю множество новых неопробованных тем для творчества. Юрий Иваск, поэт и критик старого поколения, с кем мне посчастливилось знаться в его поздние годы, выделил три основных темы изгнанничества – одиночество, чужбина и Россия.
Именно эти темы я положил в основу курса лекций о литературе русского Зарубежья, которые прочёл студентам-филологам в двух университетах Петербурга. Это случилось в раннюю пору перестройки, и интерес к прежде запретным сведениям превысил все ожидания. Но тогда речь шла о трёх волнах беженцев из России: послереволюционной, послевоенной и третьей, брежневско-застойной. Такая драматическая постановка литературной проблематики была оправдана реальной драмой эмиграции: каждая из этих трёх волн покидала свой дом навсегда.
Совсем иначе дело обстоит с последующим исходом из уже иной, гораздо более свободной России. Принудительность слова «навсегда» исчезла, появилась возможность возврата, сохранения гражданства и собственности, что разом превратило потоки людей, выезжающих за границу, в туристов, контрактных работников или же попросту в вольных переселенцев. Остыла накалённость в противопоставлении чужбины и родины, а такая назойливая лирическая тема, как ностальгия превратилась в безвкусный бумажный цветок.
Что же касается тех русских литераторов, которые остались жить в отделившихся национальных республиках, то их с ещё меньшими основаниями можно назвать эмигрантами. Да, языковая и культурная проблематика существует и у них, существуют и другие проблемы, но не забудем главного: ведь они живут, как жили, – не покидая свой дом. Становится всё более заметно, что зарубежная русская литература начала сейчас терять черты эмигрантской литературы, русла сливаются, и этот процесс будет продолжаться до той поры, пока в России сохранится открытое общество.
Андрей Грицман. То, что заявлял Троцкий, вряд ли сейчас имеет какое-то значение. Всё, что «они» говорили и писали, всегда было идеологизировано и не имело отношения к реальности. Это были люди утопий – и большевики, и национал-социалисты, и современные прочие им под стать. Русская поэзия диаспоры, конечно, существует: язык тот же, но различны среда обитания, личная и групповая истории. Тот, кто этого не понимает, или недостаточно знаком с темой или начётчик, подгоняющий реальность под имперскую идеологию. Это имеет место, скажем, в «Литературной газете» или в некоторых недавних журнальных публикациях.
Юрий Кублановский. Как известно, Сталин внимательно читал все эмигрантские журналы, и кто его знает, быть может, он был тайным ценителем литературы Русского Зарубежья? Например, настойчивость, с которой Бунина зазывали после войны в СССР, явно свидетельствует о том, что Кремль был в курсе дела. Так что, возможно, Сталин обиделся на Троцкого за эмигрантскую литературу и поэтому велел размозжить ему череп ледорубом...
Но если шутки в сторону, то я бы ответил так: эмиграция может быть политической и экономической. Согласитесь, что было бы странным, если бы русские поэты жили в эмиграции из экономических соображений. Но не живут они в эмиграции и из-за соображений политических, раз свободно имеют возможность публиковаться на родине и даже получают там денежные премиальные вознаграждения. Так что просто есть, на мой взгляд, поэты, живущие по личным соображениям вне России. Никакой внятной специфической поэтики, связанной с жизнью на Западе, они не имеют.
Евгений Минин. Эмигрантская литература существует, но в связи с распространением интернета она настолько интегрирована в литературу метрополии, что порой по произведению трудно определить место жительства автора. Поменяв одну страну на другую, он частенько живёт в обоих, и это придает окраску его творчеству.
Лиля Панн. Русскоязычная поэзия диаспоры мне представляется более удачным определением, чем «неоэмигрантская» хотя бы потому, что понятие эмиграции в России традиционно нагружено смыслами, устаревшими в постсоветскую эпоху. Получается, Борис Херсонский, всю жизнь живущий в Одессе и Александр Кабанов из Киева – поэты диаспоры?! Что-то не стыкуется. Ещё мутнее классификация становится для тех русскоязычных поэтов, которые, проживая в бывших советских республиках, не радуются их независимости, считают себя подданными «русского мира». Русский язык для них – язык и быта, и бытия. А в странах диаспоры родной язык не используется в быту за пределами иммигрантского гетто (в широком смысле). И это другая музыка быта, другая поэзия жизни. Как ей не существовать?
Честный эмигрант (уже в стадии иммигранта) не обойдет тоску-по-родине-давно-разоблаченную-мороку. Здесь урожай поэтических шедевров особенно щедр: чуть ли не вся стихотворная продукция Льва Лосева и хотя существенно меньшая по объёму, но столь же эмигрантская по духу лирика Бориса Парамонова; фундаментальные мотивы онтологической поэзии Алексея Цветкова в его «Эдеме» и других книгах; свободные полёты Ирины Машинской – называю тех, чьи строки частенько повторяю про себя, как когда-то те или иные стихи во «внутренней эмиграции» на родине.
Другая тема – невозможность заново родиться при всевозможных «вторых рождениях», «открытиях Америки», словом, некий марсианский комплекс. Наконец ещё одна тема – открытие родного языка как единственно подлинного дома, как возможности спасения, возвращения на родину.
В диаспоре сильные поэты строят из языка дом. А что в метрополии? То же самое, разве что материал для строительства более разнообразный, да и дома строятся на обжитом пространстве. Время (Большое, по Бахтину) перебрасывает дома из диаспоры в метрополию.
Даниил Чкония. Тот же Троцкий, оказавшись в эмиграции, печатался в «Эсквайре». Критики, периодически атакующие литературную диаспору явно провокационными статьями, уже самим фактом возникновения этих статей подтверждают факт существования русской поэзии в диаспоре. «Закрыть» её невозможно – она существует, в ней есть некая специфичность, что само собой разумеется. И в то же время, обнаруживая подобную специфичность, я убеждён, что поэзия диаспоры – составная часть русской поэзии в целом.
«Эмигрантская лира». Накладывает ли география отпечаток на творчество авторов? Существуют ли специфические черты поэзии диаспоры и метрополии, обусловленные географией поэтов? Имеет ли значение для вас, как для читателя, географическое место жительства поэта?
Дмитрий Бобышев. На чуткую натуру влияет всё, включая краски и пропорции родной местности, – особенно в детстве и в пору творческого становления. Не зря в былые времена продолжались (и продолжаются до сих пор) споры о различиях между ленинградско-петербургской и московской школами поэзии. Для наглядности составлялись антиномические пары: Ахматова – Цветаева; Мандельштам – Пастернак. Я думаю, здесь, прежде всего, сказывались различия архитектурного окружения. Помню, как в раннюю пору, крутясь в литературных компаниях, я изощрялся в угадывании топографии молодых поэтов по стилю их стихов. И действительно, Горбовский жил в перенаселённой коммуналке, Кушнер, как и Найман, в родительской квартире несколько на отшибе, Рейн в урбанистическом центре, Бродский на шумном проспекте поблизости от Большого дома, а я рядом с Таврическим садом и башней Вячеслава Иванова.
Встреча с Западом может и не повлиять на изначально заданный гармонический строй у взрослого, сложившегося поэта. Какой-нибудь литератор «в творческой командировке», как это бывало с советскими бонзами, либо отмахнётся от непривычного, либо посвятит новизне какой-нибудь лирический набросок. Но если это – эмигрант, новые впечатления день за днём в новой жизни не могут не вливаться широкими потоками в его глаза и уши, будь он поэтом даже самого герметического склада. Новизна питает творческую личность, она побуждает искать иные приёмы, темы, краски, всё это обновляет самоё творчество, а тяготы и перемены – лишь необходимые жертвы. Только искусство, а не география, должно быть существенно для читателя.
Андрей Грицман. Для меня как читателя место жительства автора никакого значения не имеет. Лишь бы было талантливо. Специфические географические черты творчества связаны не столько с географией, сколько с внутренним миром поэта. Некоторые так никогда и не уехали с родины, а некоторые внутренним оком сканируют другую жизнь. Шамшад Абуллаев по Антониони кинематографически преломляет внутренние виды азиатского ландшафта, израильские поэты – русскоязычные поэты Леванта. В недавней публикации в «Арионе» И. Дуардович отметил, что никакого отношения к Америке творчество русских американцев не имеет. Дескать, это всё та же русская лирика. Я придерживаюсь другого мнения. Есть ведь и «американские» стихи Гандельсмана, Цветкова, Бобышева, Машинской (впрочем, одно её лирическое стихотворение там упомянуто), многих других.
Юрий Кублановский. География жизни поэта нередко влияет на визуальный ряд в его стихах. Может влиять и сама история места, где поэт проживает. Только в этом смысле мне и интересно, где он живёт и чем дышит.
Евгений Минин. Если расширяется география проживания, то расширяется география в творчестве. Существование в иной звуковой среде вынуждает адаптироваться так, чтобы сохранить язык творчества на подобающем уровне, не забывая, что язык, на котором пишешь – основной. География накладывает достаточно сильный отпечаток в зависимости от страны проживания – живёшь ли ты в спокойной Дании или в горячем Израиле. А природа, звуки незнакомого языка, быт – всё сливается в некую тональность, которую можно уловить в любом творчестве.
Лиля Панн. Да, накладывает. К примеру, география Нового Света – отделенность океаном от Старого, вкупе с дикой природой Америки – немало вдохновляла американских писателей 18-19 вв. А в России необъятные просторы и климат наложили свой отпечаток на поэтику русской народной песни и соответственно на русскую поэзию. В диаспоре русская песня наверняка служит подводным течением иных ностальгических мотивов. Если верить Тютчеву, что в природе «есть язык», то этот язык, в отличие от языков стран диаспоры, идеально переводим на родной язык, и никакой разницы между двумя бытованиями поэзии (в метрополии и диаспоре) с этой точки зрения нет, т.е. пейзажной лирике ничто не угрожает. Но чисто пейзажная лирика занимает малое место в полном пейзаже современной поэзии. Непереводим – в экзистенциальном плане – язык чужой культуры, отсюда – определённая ограниченность поэтического пространства в диаспоре.
Даниил Чкония. Я рассматриваю географию расширительно – жил в пределах одного государства, живёшь в пределах континента, свободно перемещаясь на другие континенты. Специфическая черта просматривается в том, что эмигрант воспринимает в качестве «своих» города и страны, которые были малодостижимыми, а стали «одомашненными». Я родился в Порт-Артуре, вырос в Мариуполе, жил в Тбилиси и Москве, теперь живу в Кёльне – полагаю, каждый из этих городов сыграл какую-то роль в моём становлении как автора. Живя в СССР, посещая его разные регионы, мы радовались и дивились разнообразию и своеобразию культур и среды обитания, тем не менее, воспринимая новые места посещения «своими». Мы совершенно нормально воспринимали своеобразие поэтических фигур русских авторов из республик. Николай Ушаков из Украины, Визма Белшевице из Латвии, Алла Ахундова из Азербайджана, русские поэты из Белоруссии, Узбекистана, Молдавии… Терпкий привкус грузинской ауры в творчестве Александра Цыбулевского из Тбилиси разве не делал его поэзию специфически своеобразной?! Но никому в голову не приходило исключать этих поэтов из русской поэзии. Те, кому в советское время выезд не пресекали, привозили частенько типичные «туристические отклики», мало проникающие в жизнь «чужих» городов и стран, о которых писали. Мы, невыездные, только облизывались. Сегодня для меня «свои и домашние» Берлин, Кёльн и Дюссельдорф, Барселона, Рим и Париж, Венеция, Ницца и Стамбул, Цюрих, Вена и Мюнхен, Страсбург, Прага и Хельсинки. Многие россияне, которые могут теперь путешествовать по всему свету, как я замечаю, грешат всё теми же «откликами»... В целом, меня мало интересует – где живёт поэт (многие живут на 2-3 страны), были бы стихи хорошие, задевали бы душу.
«Эмигрантская лира». Каковы сильные и слабые стороны русскоязычной поэзии диаспоры? Каковы плюсы и минусы пребывания поэта за пределами России для его творчества? Насколько важно пребывание внутри русского языка для творческого развития? Где сейчас полезнее в творческом отношении жить русскоязычному поэту: в России или за рубежом?
Дмитрий Бобышев. В поэзии важен только талант да мера его раскрытия, а слабость или сила поэзии не зависят от местопребывания автора. Свои плюсы и минусы, конечно, имеются всюду, но на творчестве сказывается не география, а стойкость духа. Жизнь на новом месте, среди иной культуры требует мобилизации внутренних сил человека. Нужно многому научиться, освоить язык, встроиться в общество и (надо ли упоминать?) найти пропитание себе и близким. На это, кажется, может уйти всё время и все силы. Но в человеке есть такие скрытые резервы, о которых он и не догадывается. Они-то и вызывают творческий импульс, несмотря на трудности и препоны, а может быть и благодаря им. Всё же стоит учесть, что впереди возможны разочарования, а после сильного напряжения может следовать депрессия – опасное состояние, от которого по-настоящему спасает только смирение.
Родной язык – это единственное орудие автора. Можно ради оригинальности их перебросить местами, сделав автора орудием языка, но это дела не меняет – надо держать его в чистоте, не засорять без нужды варваризмами, как это делают эмигрантские дети или их бабушки, коверкая разом два великих языка. При этом постоянный иноязычный фон – отнюдь не помеха для творчества: второй язык (не говоря уж о третьем) даёт возможность лучше познать свой родной, высвечивая его взглядом со стороны, увидеть заимствования, оценить границы или, наоборот, понять его безграничность.
Язык ведь нельзя отнять на таможне, поэтому автор, пронёсший его за щекой, может не заботиться о своём «творческом оскудении», которое ему напророчила советская пропагандная легенда. Этот старый, но живучий миф давно разоблачён уже тем фактом, что именно за границей, в иноязычном окружении, русская литература процвела изысканными стилистами и виртуозами словес, такими, как Бунин, Ремизов, Набоков, Цветаева, Георгий Иванов, Чиннов, Елагин, Моршен, и продолжила пополняться новыми искусниками из последующих поколений эмигрантов.
Андрей Грицман. Сильные и слабые стороны зависят от наличия талантливых поэтов. Там, где они есть (в Нью-Йорке, Бостоне, Израиле, Германии), есть и сильная поэзия диаспоры. Плюсы и минусы – трудно определить. Там, где пишется, там и лучше, и чем менее поэт втянут в литературный процесс и от него зависим, тем лучше. В наше время с возможностями интернета, скайпа, поездок, обмена литературой, трудно себе представить автора, который живет вне языка. Если только автор специально, по каким-то особым причинам, не хочет от своего языка изолироваться. Я вот краем уха слышал, что такой-то хуже стал писать, потому что реже стал бывать на Родине, то есть «живой язык забывает». Большего бреда трудно себе и представить. Думаю, что после определенного возраста язык уже не «выветривается». Он может «отставать», отличаться от языка улицы и газетного советского или теперешнего американизированного сленга, но это только к лучшему. Так это было с блистательной плеядой писателей первой русской эмиграции. В поэзии чем страннее, тем лучше. Сдвиг по фазе только полезен. Снова: поэту полезнее жить там, где пишется. Набокову – в Америке, Гоголю – в Риме, Уэльбеку – в Ирландии, Лермонтову – на Кавказе и т.д.
Юрий Кублановский. Как поэт, проживший в политической эмиграции 8 лет, скажу, что мне этого хватило. Жить вне повседневного общения с родным языком и со своими читателями и соотечественниками становилось всё тяжелее. Моё мировоззрение смолоду формировалось под знаком антикоммунистического патриотизма. Вернувшись в Россию 90-ом, я пережил вместе со всеми Криминальную революцию и не жалел и не жалею об этом.
Недавно я перечитал последнюю книгу Иосифа Бродского «Пейзаж с наводнением» – это какие-то гигантские выветрившиеся руины. И я лишний раз убедился, что поэту живительнее жить в отечестве, чем в чужой среде.
Евгений Минин. Мне кажется, проживание за рубежом расширяет диапазон творчества. Но есть один большой минус: оторванность от литературных мероприятий и от языка, на котором пишешь. Живя в двуязычии, сложно сохранить в чистоте язык. А жить полезнее там, где поэта читают и печатают, хотя и это сходит на нет. Многие израильтяне живут здесь, а печатаются повсюду.
Лиля Панн. У поэтов диаспоры сильная лирика и слабый, точнее, нулевой эпос. Правда, Борис Парамонов, в возрасте под восемь десятков, произвёл кое-какой эпос: «Воспоминание о социализме».
Поэту всякое лыко в строку, поэтому минусы он трансформирует в плюсы. Пребывание внутри русского языка первостепенно в годы зачатия поэта, но после его рождения русский язык пребывает внутри поэта, и это нормально. Есть, конечно, такая вещь, как язык улицы (в отличие от языка иммигрантского гетто), и это тот витамин, что по интернету не скушаешь, но механизм компенсации работает в направлении других степеней свободы.
Полезнее, прежде всего, жить, а уж творческое отношение приложится.
Даниил Чкония. Я думаю, что сильная сторона поэтов диаспоры в том, что они, пережив первые неурядицы эмигрантской жизни, ощущают себя в мировом пространстве как в домашнем. А сильная сторона живущих в метрополии поэтов в том, что они живут в родной языковой среде. Мне уже приходилось отмечать, что, оказавшись в эмиграции, я живо ощутил страх потери языка, в результате чего обострилось чувство родного русского – парадокс, но факт!.. И всё-таки – жизнь внутри языковой среды многое облегчает… Видимо, здесь нет универсальной формулы, это вопрос индивидуальный. А где жить полезнее? Смущает меня это понятие «полезности». На одном писательском собрании один идиот заявил, что писателю, его знаменитому предку, каторга пошла на пользу! Вот его бы прямо со сцены – на каторгу, «для пользы». Да где человеку жить хорошо или хотя бы приемлемо, там он и живёт. Что изменяется в сознании с пересечением условных границ? Немногое. Кто-то чувствует себя свободным, находясь подальше от Боровицких ворот, кто-то сохраняет внутреннюю свободу и порядочность, находясь на госслужбе. Творческий результат определяет всё. Два-три десятка прекрасных русских поэтов в Америке, в Нью-Йорке, Бостоне… Два-три десятка в Израиле, два-три десятка в Германии, по два-три десятка в Украине, в Питере, в Москве, талантливые провинциалы – они и определяют в равной степени лицо и уровень современной русской поэзии, как и лучшие поэты из бывших советских республик. Сотни две отличных поэтов насчитаем – это очень много! А ещё пару тысяч честных профи, заскакивающих своими отдельными стихами за пределы ремесленничества – в область поэзии. Это очень много! И здесь не численным преимуществом надо брать, а качеством! Живи, где почему-то случилось (выдавили из страны, сам ли захотел), но если ты верен русской поэзии, остальное – чепуха! Я бы интересующихся этой темой – этой проблемой, если кто-то видит проблему, – отослал бы к книге Андрея Грицмана «Поэт и город».
«Эмигрантская лира». Понимают ли критики из метрополии творчество поэтов диаспоры? Имеет ли значение для поэта диаспоры местожительство критика? Насколько щадящей или разгромной должна быть сейчас критика поэзии?
Дмитрий Бобышев. Критик (наряду с издателем) стоит между автором и читателями, поэтому он имеет изрядную толику власти над тем и другими. Конечно, у него появляется соблазн этой властью злоупотребить. Я знавал примеры, когда критик взимал мзду с начинающих авторов, чтобы помянуть их положительно в печатном тексте. Или писал рецензию, прочитав произведение не дальше его названия. Но закроем глаза на такие, может быть, единичные безобразия. Всё равно у критика остаётся достаточно пространства для своевольного решения: похвалить, обругать или игнорировать. Даже такие образцовые, объективные и проницательные критики, как Ходасевич и Адамович бывали порой несправедливы: Ходасевич слишком суров, а Адамович излишне снисходителен. Только Вейдле был мудр и благожелателен.
Самый страшный порок у критики – это партийность в широком смысле слова, понятая как принадлежность к каким-то «своим». Тогда всё обстругивается под один образец, «своим» воздаётся апологетика, «чужие» вытаптываются, а «пришлые» наказываются молчанием. Но такого быть не должно, и не надо бояться неправедных литературных судей. Им нужно возражать: писать контр-критику, письма к редактору, читательские комментарии... Эпиграммы, наконец!
Андрей Грицман. Некоторые понимают, а некоторые нет. Поэты – лучшие критики, точнее, комментаторы поэзии. Для них не имеет никакого значения, где живет и работает поэт. А вот для «настоящих критиков», особенно встроенных в литпроцесс, связанных с определенными журналами или организациями – другое дело. Там не всегда идет речь о творчестве поэта и связанных с ним коллег или собратьев по времени, духу, позиции. Вместо критики получается разработка политической позиции внутри литпроцесса. Как правило, это направлено не на изучение и интерпретацию творчества автора, а на субъективное истолкование текстов в своих корыстных целях.
Критика не должна быть ни щадящей, ни разгромной. Она должна быть адекватной, заинтересованной в авторе, а не в собственном нарративе на тему автора. С моей точки зрения и как автора и как редактора, «громить» кого-то вообще не нужно. Если предмет критики так плох, что его надо «громить», то зачем об этом вообще говорить и привлекать внимание к такому автору? Лучше его просто не замечать.
Юрий Кублановский. Скажу честно, я считаю, что чаще всего литературные критики, увы, лишены поэтического слуха, перепевают друг друга и оценивают поэта скорее идеологически, чем эстетически. Так случилось, что в журнале «Новый мир» я много лет бок о бок проработал с критиком Ириной Роднянской и воочию видел, как формируется критическая конъюнктура.
Евгений Минин. Да, для критика не имеет значение местожительство автора, главное – текст. Критика должна быть и точной, и умной, и объективной. Иначе это не критика. В основном, нынешняя критика гладит автора по шерстке и боится обидеть. Особенно, если объект критики занимает какой-то литературный пост или редактирует журнал.
Лиля Панн. Вопросы пошли на засыпку! Постараюсь не оплошать. Критики метрополии, по моему впечатлению, понимают творчество поэтов диаспоры с точностью до поэтической игры с иными деталями быта; так что понимать понимают, но какой-то запах улетучивается.
Поэту диаспоры, в целом, важнее внимание критика из метрополии, чем местного, который, увы, менее нелицеприятен, чем критик метрополии. Критика поэзии никогда не должна быть щадящей, а вот разгромной – сколько угодно, если справедлива при этом.
Даниил Чкония. Да конечно же понимают! Умные объективные, глубокие критики. Других не бывает. Другие могут называть себя критиками, сколько угодно, толку-то! Если они выполняют политический заказ, то к литературной критике это отношения не имеет. У исполнителя такого заказа, если он молод, есть шанс дождаться иных заказчиков, и что он запоёт, мы предположить можем. Ещё недавно мы сталкивались с тем, что слово «эмигрантская» в приложении к литературе раздражало кремлёвских и мидовских чиновников. Нас вдруг стали называть соотечественниками, настойчиво рекомендуя убрать это прилагательное, а теперь снова возникает тема нехорошей «эмигрантской» поэзии. И вот уже Россотрудничество прекращает финансирование единственного в своём роде конкурса молодых поэтов русского зарубежья «Ветер странствий» в Риме. Ушла из жизни внучка Столыпина, потомок декабристов, княжна Елена Волконская, основательница конкурса, который следовало посвятить её памяти, и уже потерян «политический интерес» к конкурсу. А сколько новых имён он открыл! Елену Вадимовну волновало – сохраняют ли язык и культуру молодые эмигранты. А Россотрудничеству эти «соотечественники» перестали быть интересными… Ну а мне какая разница, что прекрасный поэт и умнейший критик живёт в Люксембурге, если ей дано быть талантливой, честной и умной, а другой, не менее яркий, служит в московском журнале?!
По поводу того, насколько разгромной должна быть критика. Критика вообще не должна быть разгромной! Что за советский вопрос?! Объективный подход с субъективными взглядами критика – вкус без вкусовщины! Щадящей? Это смотря о чём и о ком! Но мне кажется, что если автор «требует» щадящей критики, то его творчество не следует делать предметом рассмотрения. Мне, если я выступаю в роли критика, рецензента, интересно видеть сильные стороны автора, характерные черты его творчества. Это не стремление к комплиментарности. Я вижу промахи или слабые места в поэзии того или иного автора, но если они не являются определяющими в оценке его уровня, то я или «не замечаю» эти промахи, или коротко о них говорю, – в случае, если убеждён, что такое замечание прежде всего полезно самому автору.
«Эмигрантская лира». В какой мере российские литературные издания влияют на русскоязычную поэзию диаспоры? Можно ли говорить о влиянии зарубежных русскоязычных изданий на поэтическую жизнь метрополии?
Дмитрий Бобышев. Никакого влияния издателей на поэтов я не вижу. В чём бы оно проявлялось? В надменной позе предпринимателя, оценщика? В том, что он «не купит» текст? Конечно, пишущие тянутся туда, где больше читателей или где платят гонорары. Или – где выдвигают на премии. Если надо было бы как-то подделываться, подстраиваться под издательские требования, это бы не отличалось от практики соцреализма. Но на своём примере я, наоборот, не замечаю вообще никакого интереса российских издателей к тому, чем я давно занимаюсь. А вот зарубежные издания на жизнь в метрополии очень даже влияли. Вспомните тамиздат с целой библиотекой запрещённых в Советском Союзе книг: Ахматова, Пастернак, Солженицын, Шаламов, Волошин, Клюев, Набоков, Кленовский... Эти книги несли правду и были одним из факторов победы над коммунистической властью.
Теперь уже нет такого противостояния и напряжённости. Пожалуй, нет даже чёткого разграничения по месту жительства. Какая разница, где живёт писатель и далеко ли от него издатель? Если есть интерес, электронная почта мгновенно переносит рукопись или правку туда и обратно. Правда, с гонорарами частенько возникают «технические» сложности. Поэтому отношения остаются односторонне платоническими. Хорошо, что хоть так. Но многое зависит от политического климата в России и от того, в какую сторону произойдут там климатические изменения.
Андрей Грицман. Литературные издания, естественно, влияют на жизнь поэзии в диаспоре. Журналов здесь мало, и авторы Зарубежья стремятся быть опубликованными в России. Там же проходят выступления. Как я уже говорил, на творчество отдельного художника влияет его талант и период жизни. Понятно, что гробовое молчание или ядовитые ответы из журналов метрополии вызывают тоску и депрессию, но это вряд ли связано с местонахождением автора. Зарубежные русскоязычные издания тоже влияют на жизнь метрополии: несколько другой подбор авторов, взгляд извне и т.п. Но они могли бы влиять больше и расширять горизонты литпроцесса в метрополии. Этому, опять же, мешает имперский взгляд и непонимание того, что язык не ведает границ и паспортного контроля.
Юрий Кублановский. Слава Богу, литература Зарубежья и России теперь связана благодаря свободе, по принципу сообщающихся сосудов. И всё лучшее, что создается литераторами, живущими вне России, мы тут принимаем с натуральной благодарностью. Пользуясь случаем, хочу сказать, что именно в Зарубежье, в Германии, прозаик Юрий Малецкий написал в последнее полтора десятилетия лучшие свои вещи, до конца еще недооткрытые в России...
Литературный процесс сегодня един, и это вполне соответствует условиям современной жизни.
Евгений Минин. Русскоязычная поэзия слишком самодостаточна, чтобы говорить о влиянии. Всё переплелось благодаря интернету. Публикации в СМИ метрополии поддерживают внероссийских писателей сугубо морально, но не материально. За исключением «Русской премии», которую дают не тем, кому следует, судя по моему личному впечатлению. Напечататься в зарубежном издании для автора метрополии всегда было престижно, но о влиянии на поэтическую жизнь метрополии даже речи быть не может.
Лиля Панн. Хотя поэзия самодостаточна, в диаспоре ей хочется не отставать от метрополии (по части литературы), соревнование – явление здоровое. Конечно, читают российские литературные издания с интересом (когда успевают). Да и не угасла любовь в эмигрантском сердце к литературе, куда там! Но литературы в России сейчас перепроизводство, и оттого влияние её слабеет. Диаспора создаёт меньший валовой литературный продукт, и его легче, теоретически говоря, распробовать и вдохновиться. Так ли это оказывается на практике, не знаю. Издания диаспоры пока не могут сравниться с российскими в профессионализме, но в них печатаются несколько сильных поэтов, а это действенная сфера влияния в поэтической жизни где бы то ни было.
Даниил Чкония. Влияют, влияют. Более того, я бы говорил о перекрёстном влиянии творчества и, соответственно, публикаций – в журналах России и диаспоры. Что, в диаспоре не читают Чухонцева или Гандлевского? Или в России не читают Цветкова и Кенжеева? И в почте, приходящей на адрес редактора, разве мы не видим стихи молодых россиян и авторов из диаспоры, испытывающих это перекрёстное влияние? Так что недоброжелатели зарубежной русской поэзии могут отдыхать. Поэзия живёт, не подчиняясь указам временщиков.