Поэтическая критика
В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ «ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИРЫ»
КНИГИ 2015 – 2016 ГОДОВ
Даниил ЧКОНИЯ (ГЕРМАНИЯ)¹
Мини-рецензии на новые книги поэтов Владимира Гандельсмана, Ирины Иванченко, Яны-Марии Курмангалиной, Натальи Поляковой.
СТИХ ВЬЁТСЯ
Владимир Гандельсман. Разум слов. – М.: Время, 2015. – 576 с.
Ленив читатель. Это утверждают литераторы, поэты, критики, размышляя о творчестве Владимира Гандельсмана, о том, как усложнено восприятие его поэзии, просто понимание его текстов. Вопрос: у читателя об этом спрашивали? Иной перевернёт пару-тройку страниц да и согласится: не понимаю. А хочет ли понимать? Да и кто назвал его читателем? А если хочет, но не понимает? Придите ему на помощь, напишите человеческим языком, что к чему, расшифруйте, ежели сами понимаете. Спасибо и сам скажу – а то ведь иногда теряюсь в домыслах. А так хочется, чтобы круг читателей Гандельсмана расширился на благо самого читателя. Ведь перед нами – Большая Поэзия!
Это такая работа со словом, с рифмой, интонацией, метафорой! Со смыслами! Работа, длящаяся более четырёх десятков лет, хорошо представленная в этой книге, где первая часть содержит избранное до 2000 года, а вторая содержит книги автора, выходившие отдельными изданиями после 2000 года.
Стихи поэта порой видятся не гладкой печатью на плотной бумаге, а тяжким трудом вырубленные на острых выступах скалы буквами. Тем выразительней слово, тем острее его восприятие – почти физическое ощущение его. Мощные циклы, где каждое слово проработано, смыкаясь аллитерациями с соседними, всё равно стоит выпукло, самодостаточно, всё равно цепляет, а воплощённое в нём дыхание времени, обострённое пережитым, но живущим в памяти – создаёт впечатление могучего эпоса!
Но – нет! Именно пронзительная работа памяти свидетельствует: Гандельсман – чистейшей воды лирический поэт:
Как ты нелюбишь, как зима черна,
как нелюбовь твоя непредставима,
о, всё, чем жив – тобой, твоим, твоими,
на всё душа твоя обречена,
не дай любить кому-нибудь, как я
тебя, и вспоминать, как вспоминаю,
как ты не любишь, будто жизнь иная
нам предстоит, любимая моя.
Это – из давних стихотворений поэта. Период, словно выплеснутый на одном дыхании образец классической поэзии. Только смыслы нагружены больше, чем прямое привычное содержание слов, отражая парадоксальное поэтическое мышление автора.
Держать дыхание, усиливать экспрессию, нагнетать энергетику стиха – дар, которым Гандельсман владеет безупречно:
…так посещает жизнь, как посещает речь
немого – не отвлечься, не отвлечь,
и глаз не отвести от посещенья,
и если ей предписано истечь –
из сети жил уйти по истечении
дыхания, – сверкнув, как камбала,
пробитая охотником, на пекло
тащимая – сверкнула и поблекла –
то чьей руки не только избегла,
но дважды удостоена была
столь данная и отнятая жизнь.
Я Сущий есмь – вот тварь Твоя дрожит.
Мощное дыхание, экспрессия, энергия стиха – в стремительном развитии. Но стих – не самоцель, цель – развитие мысли, её перерастание в смыслы.
Соглашусь: чтение творений Владимира Гандельсмана – труд ума и души. Но сколько же радости доставляет это чтение читателю, давшему себе этот труд! Какая работа души и творящего ума распахнута автором читателю! Эту книгу можно и нужно читать годами, перечитывая, возвращаясь к прочитанному. Чтобы идти дальше и счастливо открывать себе красоту истинной поэзии.
Слово поэта – как блеск конькового вострого лезвия – не только виден, но и слышен режущим лёд:
… в маленькой зиме
свет змеится в лезвиях-полозьях,
срез на ледяном зерне –
огненный каток, и люди – парно и поврозь их
вижу – с паром изо рта,
вскользь наклонны и пестро цветисты,
золотая лампочек орда
осадила ёлку, ветра плети-свисты…
Эти «срз», «стр», «сты» живые звуки и картины – «Живые картины» называется цикл – пронизывают стихи, завораживая читателя, как завораживает свет и блеск зимнего катка. Как завораживает поэзия Владимира Гандельсмана.
НО УЦЕЛЕЮТ ПАРНЫЕ СЛОВА
Ирина Иванченко. Река Снов. Стихи. – Киев, изд-во «Украинский письменник», 2016. – 108 с.
Новая книга стихов Ирины Иванченко продолжает тему внутренней работы души. Души, которая воспаряет, восторгаясь земной красотой, и которая болеет, содрогаясь от несовершенства человеческого бытования на этой земле. Болевые точки дня повергают человеческую душу в растерянность, разрушая пространственные представления человека, разрушая представления о горизонтальных границах разделения жизни. Боль не знает границ и сторон, боль требует участия, сопереживания:
Одним – лечить, другим – душой болеть
о тех, кто неустроен, слаб и светел.
А мой удел – досматривать, жалеть,
ходить за снегом в час его последний.
Образ последнего, умирающего снега – образ умирающей чистоты, которую так хочется сберечь, ради которой, как сказано в одной из прежних книг Иванченко, автор напоминает снова о том, что «тянет город постирать». Боль не разделяется на своих и чужих, на границы, потому что разделение на своих и чужих и есть настоящая трагедия:
Время стыдное, ей-богу.
Выстрел грянул и затих.
Смерть ворует понемногу
у чужих и у своих.
Есть ли в небе кто живой?
Я сниму ничейный угол.
Между морем и землей
Пришвартован Мариуполь.
Здесь город не то обретает черты апокалиптического ангела, который своими столпами опирается на сушу и воды, не то превращается в морское существо, выброшенное на берег, судорожно пытающееся вздохнуть, а, возможно, трагически воплощает и то и другое. Душа, сопричастная этой боли умирания, вероятно, ощущает то же, что и последний снег:
Снег бредит, что вернётся в облака,
А в землю ляжет только по ошибке.
Но всякий раз душа ищет себе опору, взыскует пути, на котором обретает надежду:
Лютует век. Невмоготу дышать,
Но вспоминаю, подавляя ропот, –
не замерзает Совка. И душа
у малых рек перенимает опыт.
Этой надеждой живёт и сама поэзия, а ещё вернее сказать – поэзия сама и несёт в себе сохранность надежды, животворно питает её. Мысль, которая не вызывает сомнений у поэта, делая его работу осмысленной, востребованной, даже если время противоречит этому:
Истлел папирус, выжжена трава,
страну в иные пеленают флаги,
но уцелеют парные слова,
всей памятью приросшие к бумаге.
Образность и метафоричность стихотворений Иванченко позволяют широко и по-разному трактовать их, но стержневая основа её гражданственной позиции непоколебима. Что ясным образом прочитывается в тех её вещах, где прямая речь поэта звучит твёрдо и страшно, потому что страшна война, породившая эту поэтическую публицистику.
И ещё об одном важном аспекте этой книги следует сказать, несомненно. Русские поэты Украины пронизаны украинскостью во всём – в поэтике, в образности, в мировосприятии. В тяготении к именам рек, к топонимам, что только обогащает палитру русской поэзии. В нашем случае это явление очевидно. Но особенностью книги «река Снов» предстают вписанные в её корпус стихи Ирины Иванченко, созданные на украинском языке. Это отчётливый гражданственный жест, это требование души поэта.
ВИНОГРАДНЫЕ ГЛАЗА
Яна-Мария Курмангалина. Первое небо. Стихи. – Томск: ИД СК-С, 2015. – 110 с.
У Яны-Марии Курмангалиной кинематографическое мышление. Многие её стихотворения представляют собой подобие киносценария. В новой – третьей – книге её стихов это задекларировано с первых страниц названием трёхчастного стихотворения «кинематография». Само построение первой части («эпизода», по словам автора) напоминает момент киносъёмки: «это кто-то шепчет внутри мотор», где многозначность образа можно прочитывать, среди прочих, как образ сердца-мотора, а может прочитываться, как команда «мотор» на съёмочной площадке.
При этом текст построен, как основной сценарный с комментарием-рефреном в скобках, в дыхании которого слышна библейская интонация:
(виноградная у меня тоска
как лоза тонка у неё рука
виноградные у неё глаза
целовать нельзя
целовать нельзя)
Курмангалина воспринимается лириком по своей природе. «Поэт осенний» называет её автор вдумчивого и эмоционального предисловия к книге Ирина Василькова. Читатель-бодрячок не совпадёт с автором стихов открытой исповедальности, которые пронизывают всю книгу:
обжигает гортань ледяная простуда
затекает в глаза как пустая вода
никому не пишу – никуда ниоткуда
мне не пишут в ответ – ни о чём никуда
время вырвет легко – если верить на слово –
неудобной тоски худосочный сорняк
у столицы октябрь и болит бирюлёво
и дымятся костры и гремит товарняк
Действительно, определить по разряду лирической поэзии такие стихи можно с достаточной уверенностью. Но кинематографичность, сюжетность, сценарность многих стихотворений Курмангалиной открывают её как поэта сильного эпического начала.
Курмангалина рассказывает свои сюжеты, в которых действуют её герои. Не «лирические героини», за которыми плохо прячется автор, а настоящие фигуры, предусмотренные «сценарием». Это приключения, реальные события, истории, житейские сюжеты, это баллады, рассказы и маленькие повести в стихах.
И здесь проявляются лучшие качества поэзии Яны-Марии Курмангалиной – она обладает сильным, долгим поэтическим дыханием, ярким образным мышлением, точным звуком и глазом, замечающим детали и нюансы восприятия окружающей жизни. К этому стоит добавить её умение спрессовывать сюжет – стихотворная речь не затянута. Вот перед нами житейская картинка:
по ночам из сети он качает порно
она спит и во сне говорит – мне грустно
ему кажется всё это слишком вздорно
а ей кажется всё это слишком пусто
Сюжет развивается в жалобах женщины, которой не хватает тепла, в равнодушных вздохах мужчины и завершается точной деталью:
отключает сеть и идёт к жене
и ложится – спина к спине
Восемнадцати стихотворных строк достало, чтобы рассказать целую жизнь. Эта способность спрессовывать повествование делает каждое слово значимым, что часто не позволяет цитировать отдельные строки, слова сбиты плотно и невозможно вырвать их из контекста, так балладное стихотворение «а она выплывала из моря и видел я…» пришлось бы приводить целиком в подтверждение этого тезиса. Такой стих наполняется сильной энергетикой, экспрессивностью.
Тема женской судьбы, съеденной бытом, выхолощенной повседневностью – заметно выделяется в этой книге. Автору удаётся с одинаковой силой воплотить женские судьбы, как в лирическом стихотворении, так и в разных формах повествовательного жанра.
А вот иной сюжет: исторический перелёт на биплане в 1919 году в интерпретации автора превращается в драматический диалог пилотов, закадровый дикторский текст, поданные как сценарий кинорепортажа:
как же сложен был взлёт тяжело принимал простор
не хотела земля отпускать и тянула вниз
шестьдесят сто сорок сто тридцать и снова сто
артур глохнет мотор и дрожит под ногами высь
благоденствуй канада сейчас ты такой же сон
как ирландские острова путь ещё далёк
я пойду по крылу попытаюсь исправить джон
я попробую джон да поможет нам в этом бог
Похоже, тонкая лирическая исповедальность и эпическая мощь поэтического дыхания Яны-Марии Курмангалиной ведут между собой непрерывную борьбу, которая и оказывается мотором её проникновенной поэзии, той силы, которая и командует ей: мотор! Автор принадлежит к поколению самого активного творческого возраста, и если судить по новой книге, является одним из самобытных и ярких представителей этого поколения актуальной поэзии.
НЕОПОЗНАННАЯ РЕЧЬ
Наталья Полякова. Радио скворешен. – М. : Воймега, 2016. – 72 с.
Наталья Полякова – поэт свободной интонации, её ритмический рисунок сродни живому человеческому дыханию – оно может быть равномерным в спокойные минуты жизни, может быть прерывистым, а то и вовсе задыхающимся. Такое разное дыханье – свойство всякой настоящей поэзии, но у Поляковой оно ярко выраженное:
День вырастал навстречу
Калошкой, дикой иргой,
Вскипал неопознанной речью,
Веткой тугой,
Паутинковой сонной зыбкой,
Эмалевой синей рекой,
Пушинкой на глади зыбкой,
Травинкой сухой.
Ещё одно свойство поэзии Поляковой – яркое образное восприятие живой природы, часто очеловеченное или овеществлённое, подчёркнуто бытовое:
Яблони в белых гольфах. Яблоки переспели.
Падает нотой до виноградный лист.
Вечность торчит повсюду, как ржавый гвоздь…
Сыпется соль – на свежую рану обочин –
Опрокинутый кузов недоставленных дней.
Весна включила радио скворешен.
Язык скворцов и остр, и подвешен.
Он целится то в сердце, то в висок.
Но шум растёт во мне наискосок.
На поверхностный взгляд, стихи Поляковой просты, традиционны, прозрачны, если смотреть на текст скользящим взглядом. Но взгляд взгляду рознь – глубина философского осмысления, нерасхожий угол зрения раскрывают иное, глубокое содержание многих её стихотворений. Полякова видит и мыслит очень по-своему и неожиданно:
Человек – посторонний взгляд
На мир, сотворённый богом,
Обживающий дивный сад
С детским восторгом…
Но ветшающий изнутри
Перед последней дорогой
Вспомнит, Бог говорил: смотри,
Смотри, ничего не трогай.
Или вот ещё первый катрен из «Колыбельной»:
Ветер гладит против шерсти
Потемневший лес.
Спит младенец. Будет смерти
Жизнь в противовес.
Лирическая поэзия, наполненная философским содержанием, многозначная образность и метафоричность утверждают себя на многих страницах этой книги стихов поэта неординарного, способного подниматься над бытовым явлением жизни, привычным фактом повседневности до высокого драматизма:
Мы потёкшие фрукты доели вчера
И сложили свои чемоданы.
А с утра… Так любили друг друга с утра,
Как других, как других никогда мы…
Мы, как в воду, входили в сухую полынь,
Трав подшёрсток, целебные дали
Мятых склонов, где боги, сбежав от богинь,
Смертных женщин в бессмертье позвали.
Третья книга стихов Натальи Поляковой свидетельствует: автор в своих творческих поисках, в поисках своей самобытности на верном пути.
¹ Информация об авторе опубликована в разделе «Редакция»