Поэзия диаспоры
Саша СОКОЛОВ (КАНАДА)
Саша Соколов (полное имя Александр Всеволодович Соколов) родился 6 ноября 1943 года в Оттаве (Канада) в семье советского разведчика. Ребёнком Александр вместе с родителями вернулся в СССР, но в 1975 году эмигрировал из СССР в Австрию, в 1976-м перебрался в США, затем в Канаду, гражданином которой является с рождения.
Соколов автор трёх романов, написанных в 1970–1980-е годы: «Школа для дураков» (1973, опубликован в 1976), «Между собакой и волком» (1980), «Палисандрия» (1985). Наибольшую известность получил после выхода в США в издательстве «Ардис» первого романа «Школа для дураков», написанного ещё в СССР и названного Владимиром Набоковым «обаятельной, трагической и трогательнейшей книгой». После издания романа «Палисандрия» Саша Соколов изредка публиковал лишь небольшие эссе, рассказы и поэмы. Три поэмы – «Рассуждение» (2007), «Газибо» (2009) и «Филорнит» (2010) – были объединены им в книгу «Триптих», опубликованную московским издательством «ОГИ» в 2011 году. В последние годы произведения Соколова переиздаются в России. Автор отмечен несколькими российскими и международными премиями.
Саша Соколов один из самых знаменитых русских писателей, яркая фигура современной русской литературы. И в сознании многих читателей воспринимается как прозаик, в первую очередь. Но ценители его творчества давно осознают его поэтом. Сам себя он называет проэтом (сложносоставное слово от прозаик + поэт). Действительно, чуткий слух улавливает в его прозе просодию, ритм, музыкальную основу, свойственные стихотворной речи. Строки его прозаических произведений наполнены аллитерациями, слово притягивается к слову по законам живого звука, придавая этим строкам особую пластичность. Ощущение такое, что автор пускается в повествование с полным доверием к звуку, к музыке слова, ничуть не боясь условности возникающего сюжета. Он не рассказчик историй, он создатель музыкальных полотен. Предлагаемая читателю с любезного согласия автора и его издателей глава из романа «Между собакой и волком» представляет собой уже не скрытое протяжённостью прозаического повествования поэтическое произведение. Однако же читателя следует отправить ко всему романному тексту, чтобы убедиться, насколько гармонично дышат проза и поэзия в произведении Соколова. Сказовость этого текста поднимает языковые пласты фольклора и древнерусской литературы, захватывает стилистические пространства периода становления русской поэтической речи допушкинской поры и органично откликается русским поэтическим словом девятнадцатого века. Соколов тщательно очищает слово от повседневной заезженности, затёртости, давая ему новую жизнь, новое дыханье, новое звучанье.
Д. Ч.
© Sasha Sokolov, published by arrangement with ELKOST Intl. literary agency
3. ЗАПИСКИ ЗАПОЙНОГО ОХОТНИКА
ЗАПИСКА I
ВПЕЧАТЛЕНИЕ
Оглянись: насекомых несметные
Кавалькады всё тянет на мёд;
Есть, однако, приметы заветные,
Предвестившие лета исход.
Не напрасно утрами янтарными,
Что прозрачней, чем кожа луны,
Мотылёк шелкопряда непарного
Вылетает на поиск жены.
На базаре дешёвка и сутолка.
Бергамотных? Пожалуйста, есть.
Ну, а если вы – птица, то куколку
Колорадскую можете съесть.
Детство грусть сама есть. Вон, на пустоши
Внуки дедушкин ищут табак,
Шоколадницу ловят, капустницу
И старинный поют краковяк:
Вот умрёт наша бедная бабушка,
Мы её похороним в земле,
Чтобы стала она белой бабочкой
Через сто или тысячу лет.
Во саду обстоятельства прежние,
Только астры цветут, а не мак,
И стрекочет кузнечик небрежнее,
И никем не беремен гамак.
Впечатление есть, что кустарники
Козыряют всей мастью червей,
И кагор на дворе у бочарника
Пьёт когорта младых кустарей.
Отставку дал и ботам, и крылатке.
Дождем грибным в пути застигнут был –
Придя домой, дрожал весь.
Бобылка укоряла: поделом,
Предупреждала – ноги тянет, ты же
Послушался собачьего хвоста –
Салоп отверг и чёботы отринул.
О неслух, говорила мне она, о дерзкий.
Что требует ружейная охота.
Придуманных покойником Жевело,
Из войлочного резаных мешка,
Из катанка, из байковой пижамы
Вложи пыжи и дроби закати,
И всё это опять заткни пыжами.
Сэр Френч сидит на стуле безголов.
Фельдмаршал мой, ты, видно, нездоров,
Стал джентельмен какой-то весь увядший.
Но кто посмел, неужто Жомини
Так шашкою махнул из-за Ла-Манша?
Сэр Френч на стуле медленно сидит,
А дроби номера – шестой да пятый,
Но потому, что ствол – калибр двадцатый,
Калибр патронов тоже двадцать два.
И дымен порох мой, как дедушкин табак,
Зарницы старости чело мне изумили,
И ходики идут, соображая, что,
Соображая то, соображая что-то.
Бобылка спит, наевшись киселю.
Пусть снится ей, что я её люблю.
Вместе с собакой и волком.
С тридцать четвёртой версты,
Занял сверчок свой шесток.
Кто бы ответствовать мог,
Да не прошествовать ль спать:
Вечер грядёт больно долгий
Вслед за собакой, за волком…
Не спи на земле, занедужишь,
Не станешь и ног волочить.
Оставь, назоил мой досужий,
Мне снится, что храбрый хорунжий
Кремнистый крутящего круг?
Ещё бы. Скажи, а на что же
В сей час препогожий похоже?
Похоже, что кто-либо гложет
Забросив бразды просвещенья,
В халате, чалме, аксакал,
Над самым глубоким ущельем,
Точенье с журчащим теченьем
Сравнить поскорей, весь движенье,
Покою не то, что не носят
А то, что никто не попросит:
Об эту-то пору точильщик,
Горюя, что он не могильщик,
Равно не фонарщик, не пильщик,
Не бакенщик и не лудильщик,
Се жизнь: к инвалидному дому,
Точней, одноногому гному,
Единственный точит конёк.
Взгляни – и ступай себе мимо,
И если уж солнцем палимы,
Им ливень – как с гуся вода.
Темнеет; судьбою не рада,
Глядит – и ни складу ни ладу,
Ни собственно стада уж нет.
Неужели октябрь? Такая теплынь.
Ведь когда бы не мышь листопада,
Можно было бы просто забыть обо всём
И часами глядеть в никудали.
Но приходится действовать, надобно жить,
О наличьи лучины заботиться,
И приходится ичиги беличьи шить,
Запасаться грибом и охотиться.
Потому что зима неизбежна.
Вот он я, мне бы только удода наслушаться.
Потрещи, покукуй, потатуйка моя,
Берендейка, пустошка, пустышечка.
Некто с бубном бредёт перелесками;
Бурусклень, бересклет, бересдрень,
Бересква, бредовник, будьдерево.
Фрагментами бранных фраз,
Частью речи, известной под именем кашель,
Приближается шобла волшебных стрелков.
Однажды в саду городском,
Там дама беспечно скучала
Среди молодых оркестрантов
Крутился проезжий корнет,
Пригласил посидеть tête-à-tête.
Падеспанец хорошенький танец,
Его очень легко танцевать:
Два шага вперёд, два шага назад,
Первернуться и снова начать.
А вечером, после тех танцев,
Он стал ей как преданный друг,
Он ей показался испанцем,
И лицо её вспыхнуло вдруг.
А утром оркестр до причала
Музыка с тех пор не звучала
Моцарта в саду городском.
ПОЧТОВЫЕ ХЛОПОТЫ В НОЯБРЕ МЕСЯЦЕ
Все отлетело: и листья, и птицы.
Эти – от веток, а те – на юг.
Скоро потребуются рукавицы,
Чтобы рукам создавали уют.
Правда, порош и морозов скорее
Сизым прелюдом к сиротской зиме
Близится час, обречённый хорее,
Брат ненаглядный суме да тюрьме.
Надо в связи с этим вязанку писем,
Или же пуще того – телеграмм
Связку отправить. Два слова: аз есмь.
Без промедленья. По всем адресам.
Надо отправить, пока не вечер,
Пока телеграфные зришь провода:
Аз есмь, пока не затеплились свечи,
Пока не заперли врат города.
Надо отправить. Но где чернила?
Сумерки, что ли, впитали их?
Аз есмь! А если китайцам, в Манилу:
Есмь аз? – прося консультаций, – Bin Ich?
Надо отправить их с грифом срочно,
То ли с грифоном, то ль с клячей Блед,
То ль, оперируя термином почты,
Просто отбить их, как пару котлет.
Принял решенье и, мучим астмой,
Что-нибудь выпить сошёл в подвал,
А когда вылез – уже, ушастый,
Первый кожан во дворе мелькал.
Нету сна ни в одном глазу
(Прав провизор, увы, – года),
На кой леший она сдалась,
С лентой плисовой вкруг тульи,
Эдак несколько набекрень,
А на первый взгляд – решето.
Вижу всё, как будто теперь:
Это – тут приголубил, там – то,
Тонкий выкрался из ручья туман,
Полоз в таволгу спать уполз,
Иволга перешивала вечер на ночь.
Я прикинул: а вот кому решето!
Только, думаю, к чему набекрень?
И стоял журавль в камышах.
Я достал монокль, протёр и вдел –
Батюшки мои, да это ведь канотье…
Кряквы из осоки вспорхнули – фррр!
Сколько же, если представить, с тех дней
Лет стекло в решето набекрень?
Прав, увы, провизор, и ах.
Бывает так: с утра скучаешь
И словно бы чего то ждёшь.
Твой доезжачий не снимает,
И тошно так, сказать по чести,
Что не поможет верный эль.
Чубук ли несколько почистить,
Соседа ль вызвать на дуэль?
Шлафрок ли старый, тесноватый,
Велеть изрезать в лоскуты,
Чтоб были новому заплаты,
Задать ли в город лататы?
А то, прослыть рискуя снобом,
С гербами аглицкого клоба
И катишь важно, как чурбан.
День, разумеется, осенен,
И лист последний отлетит,
Когда твой взор, вполне рассеян,
Из лесу вечер волчьей пастью
Но позабудешь все напасти
И крикнешь кучеру: гони! –
Когда вдруг – Боже сохрани! –
Сорвутся мухи белой масти.
Вбегаешь в дом – и окна настежь:
Ах няня, что это, взгляни!
Как будто солью кто посыпал
Очаровательно, снег выпал!