Поэзия диаспоры
Инна КУЛИШОВА (ГРУЗИЯ)
Поэт, переводчик, кандидат филологических наук. Родилась 21 марта 1969 года в Тбилиси. Окончила факультет русской филологии Тбилисского госуниверситета. Защитила первую в Грузии диссертацию по поэзии Иосифа Бродского. Одна из главных личных ценностей – его напутственное письмо. Публиковалась как автор стихов, эссе, статей и переводов в периодике Грузии, России, Израиля, США, Украины, Англии, Польши и т. д. Стихи переводились на грузинский, английский, украинский, публиковались в антологии «Modern Poetry in Translation» (пер. Д.Уэйссборта, Лондон) и «An Anthology of Contemporary Russian Women Poets» (University of Iowa, USA). В 2000 году в Израиле вышла книга стихов «На окраине слова». Участник международных научных конференций и международных поэтических фестивалей. Член грузинского ПЕН-центра.
Если сверху смотреть на Берлин,
красной крови скользящий по рельсам,
по мосту, над рекой, поезд носит
пассажиров. Спокойно и им,
и за ними, и небо, как Нельсон,
с непрокрашенным солнцем, заносит
бровь очерченного под домами
горизонта. Кастрат и циклоп,
Словно жила в томате, цунами
в этом поезде едут навстречу
и на встречу, и даже домой.
Взгляд и выигрышен, и не горек.
Меченосец Грааля, диспетчер
вдаль зевает, глядит, молодой,
пред собой. Зря там ерничал Йорик,
где шекспира открыть, скрыть и страха
не видать, нет и боя морского,
разве что адмиралом собор
расползется. И улица-Маха
только чуть приоткроет. И зова
не услышит чужой визитер.
Разве что если сверху, и если
на Берлин, а красильщики - ну их,
поезд, в общем, не виноват.
Мы случайно сюда перелезли,
мы свои, не шпионы, мы вывих
всех пространств. Петербург... Ленинград...
Не припомню. Культурист, культуролог,
сер и зелен и собор, и рейхстаг.
Путь, что мощи, вечен, путь мой недолог,
каждый шаг и шах и мат, просто так.
Я сходила бы в кино, в черно-белом.
Посмотрела на себя в ручеек
в парке ряженом, а рядом все пел он,
неодетый во жилье старичок.
Брошу? Нет, пройду, стыдясь и стараясь,
эка невидаль - аккорд...кордеон.
Да ручные крыши вниз спустят завязь
из синхронных листьев. День отведен.
Как начищенной до блеска рукою
в маске, то не перчатка - печать.
Позову голубей, серых вволю,
накормлю и выйду вверх, замолчать.
Нет гостей дорогих, и к себе не зовут,
и всю ночь на моих без всенадцать минут.
Колокольный клекот. Бах и Бухенвальд
в духе. Сваха времени, свалка
городит. И небоскреб или байт -
hier walten die Naturkräfte
[1]. Жалко,
что не пришлось забыть или вспомнить.
Просто не миновать текущие имяреки,
за ними сто дамб, и заслон ведь
на то и годится, чтоб выставить себе чеки.
Так чисто вокруг, что молчит Демиург.
Молчит мамэ-лошн
[2]. У свахи
найдутся свои мизерабли
[3]. Окурок,
ты слышишь, звонят бухен-бахи.
Ты слышишь? Прости, что деревья растут
совсем на другой стороне.
Прости, что забыла и выжила тут,
что плохо и сладостно мне.
Что я не прощаю, что белый не чист,
И почерк нечеток, неточен, речист,
Но только запустит туда человек
свой мелкий размеренный сев,
как тут же придет, разберется, разбег
возьмет и Отпустит на все.
копит Копенгаген коптит херувим
ах было бы что-то заочно за ним
ан нет и к ребенку и ангел и сон
крадутся и Сын золотым занесен
к ребенку не ан... и не ангел и сон
нейдет и несет и не Сын и неон
заверчивал свет вместо сказки но сам
дер Сын зонтик зон-тик дал тень волосам
И трата забвенья и дата любви
ему наперед jeg dig тик так луи
лукойе людовик люд людвиг и лю
и город пророчит себя кораблю
над северным морем над белым над бе
все отдано отдано сын мой Тебе
Бежит мой сон впереди меня.
волны. Улиткой любуется Фудзи.
Солнце карабкается, темня
углы, на светильник. Несет река
бережно белых пятен грузди.
И Он, как месяц, мелькнул и исчез
вблизи. Ни блика, ни всплеска.
от тени ладонь тяжелеет. Лес
укрыл ее. Всхлипнет молнии леска.
И ты одел на себя мино
[4]
Глядит Он. Не видно Его в одно
и то же время. И не отвечает, чей.
И жизни нет без ширпотреба.
А вот светлячки, затихли на
не бьет их по впалым лицам.
Поднялся вишневый ветер сна
над сетью в песке утонувших шхун.
Зачем же мне вновь родиться?
слов и часов испорченный ход.
Выбивает по одному голоса из стаи.
И ты, хозяин, весне не рад?
Опавших листьев не подберет
дитя. Снег давно растаял.
Ладонь сжимает песчинки букв,
рассыпаясь, словно горсти звезд,
Осень меняет мысли, как пух в
подушке. Как в однодневный пост,
драконы дыма внутри и тоски черные грозди.
Шепчет русло истоку: смирись.
Несет река пыль придорожного растения.
* * *
Шпионы Венеции бродят по дому,
по городу, по небу, в щели глядят,
по стенам ползут, лижут стены и грому
бессовестно льстят, отбегая назад.
И прячутся, прячутся в вымытой коже,
хохочут, светля темноту на листках.
И звезды молчат, как холодные дожи,
до дрожи, до дрожи унизив их страх.
И я разучу этот страх, и об этом
шифрую записки бессмысленной лжи.
И так невозможно не быть не поэтом,
что плачет веревка из строк без души.
Хочу домой. Туда, где все свои –
дома и люди, люди и дома.
Врастаем, вырастая в них. Соври,
ты, кто-нибудь, что я сошла с ума.
Поверю! По поверьям и пойду,
как по перилам, руки вдоль обрыва.
Как масло рвется сжечь сковороду,
Годивой вдоль огня. Я горделиво
смолчу, скрывая голос – нет, не мой –
единственный. И знать не дам. И сдохну.
Прилизанная к жизни – внешне – стой,
стоящий, не тебе знать колесо, кнут
и пряник прелой радости, и воткнут
шприцом врача в кровь вой: «Хочу домой».
«FIRST CLOWN. Give me leave. Here lies the water; good: here stands the man; good: if the man go to this water, and drown himself, it is, will he, nill he, he goes; mark you that? but if the water come to him, and drown him, he drowns not himself: argal, he that is not guilty of his own death shortens not his own life»[6].
William Shakespeare, «Hamlet», Act Five
Прочистить глаза, в уголках - бредни, я
так называю слезы с тушью, она ах,
как была смешлива, затем зу-
бы, как бы если бы с кем-то
В руках сумки, в ногах - круги наводнения,
по колено в воде, по голову в делах,
окно распахнуто прямо в Темзу.
Прожекторы освещают, как кинолента
правду не-жизни, братство
людей на велосипедах глубокой ночью,
когда двери придавлены мешками,
как мыслями миссисы, вышедшие без
Прочистить глаза - вот главное, когда
вода поднимается до самого горла, воочию
убеждаясь, что есть еще люди. А сами
люди выходят прочь, как из них интерес
ко всему, что не знает броду.
Она понимает и погибает, как если бы не сказала да.
Великобритания перемещается на крыши,
крыши, свободные от ворон,
населяющих замки, аббатство
убеждается, что Он есть и выше,
и бас архиепископа - может быть, баритон, -
произносит молитву, как если бы было с Кем целоваться.
Больше, чем любит тебя вода,
чем рыбы, которые застревают в сетях,
ангелы, раздающиеся в люди, не бумеранг ли я,
если возвращаюсь в смытые города
и бросаю тени на ставни, взмах
облаков приравнен к дождю. Бледна у
порога погода, серое вещество
вызывает приступ вымысла, сей
мир зашел за тобой, Англия, во
времена, в которые только петь: Take me now.
Хорошо бы смыться из империи,
жаль, что империи нет - некуда
смотрятся на человеке, как лист
закрытому так, как могут только руки
суки, которую любит любимый, он, да, но в
ней есть что-то меньшее. East
темнит твои строки, улицы, потусторонний
отсвет медленно заполняет сумрак,
полонит, как гортанное эхо в сурах,
жесты. И вода твердеет в зрачках, что цирконий,
уже не нашептывая: aboard, aboard,
for shame! Но ровно наоборот.
Прочисть глаза и дом открой,
и смерть, и выдай с головой
Что clown, он похож своим
на парус, выданный двоим,
И не доплыть, расправив прыть
Ни чьих советов, ни души,
Лежит, не лжет, карандаши
Се капли, хорошо, вот здесь
был человек, ребро, и лето
Он держит саженец в руке,
Если вода не идет к тебе -
________________________________________________
[1] «hier walten die Naturkräfte» (нем.) - здесь действуют силы природы.
[2] Так еще называется идиш, дословный перевод – «язык мамы».
[3] Искаженное французское «отверженные».
[4] Мино – плащ из соломы для защиты от дождя и снега.
[5] Сёдзи – бумажные ширмы, заменяющие окна и двери в японском доме.
[6] «ПЕРВЫЙ МОГИЛЬЩИК. Погоди. Вот здесь тебе вода; хорошо; вот здесь тебе человек; хорошо; ежели человек идет к этой воде и топится, то хочет не хочет, а он идет; заметь себе это; но ежели вода идет к нему и топит его, то он не топится; отсюда эрго: кто неповинен в своей смерти, тот своей жизни не сокращает». (перевод М.Лозинского).