radashkevich-alexandr-2015-4-1

Интервью

«МНОГРАННОСТЬ ВОСПРИЯТИЯ – И ЕСТЬ ТО, К ЧЕМУ Я СТРЕМЛЮСЬ»

На вопросы Александра Радашкевича¹ отвечает Пьет Линкен

Пьет ЛИНКЕН (Piet LINCKEN), писатель, поэт, композитор, пианист, органист, скульптор, родился в 1969 году в Нормандии, в Кане, что недалеко от места высадки союзников летом 44-го. Отрочество провёл в Дрё, городке на стыке департаментов Иль-де-Франс, Нормандия и Бос, который с начала 80-х печально известен как место проявления французского фашизма, и ему довелось быть свидетелем очень жестоких сцен.

В 18 лет перебрался в Париж, чтобы получить музыкальное образование. В 1990-м покинул Францию и, будучи в стеснённом материальном положении, пытался восстановить связи со скандинавскими, точнее – шведскими, родственниками по матери. Несколькими годами позже обосновывался в Бельгии, где получил гражданство.

Известный музыкант и композитор, поэт и писатель, переводчик скандинавской литературы на французский язык, печатается в различных журналах: «Des éléments premiers» Atelier de l’agneau, 2004; «Présent gnomique» Passage d’encres, 2007; «Soufflet de forge» (textes de 1991) Grenier Jane Tony, 2009; «J’ai cru voir un dieu» Le Coudrier, 2010». Его произведения для органа исполнялись в самых известных соборах Европы. Автор музыкальной пьесы для фортепиано «Эмигрантская лира».

Пьет Линкен. Брюссель, 16 ноября 2014 г.

Александр Радашкевич: Дорогой Пьет, мы не раз вместе участвовали в церемонии открытия Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» в Брюсселе, когда вы так ярко и эмоционально исполняли вашу замечательную пьесу для фортепиано, специально написанную для этого события. Вот моё стихотворение об этом:

ПИАНИСТ

Пьету Линкену

Витала музыка по кругу над

снегом раскалённых клавиш,

и искры чёрными снопами

взвивались из-под дроби пальцев,

то обжигая ветрами рая, то

колыхая волной подводной.

Упёршись стёртыми ногами,

рояль скользил в неосторожность.

Последний всплеск хрустящей лавы,

поклон, кивок, аплодисменты.

Боясь ожога, пожал я руку,

холодную, как лёд подлунный.

Нельзя не почувствовать, что тема эмиграции, скитания по неприютному миру, в «долине слёз», в поисках гипотетического дома или, может быть, самого себя необычайно близка вам. Это ли стремились вы вложить в вашу драматичную и в то же время умиротворённую «эмигрантскую» фантазию?

Пьет Линкен исполняет пьесу «Эмигрантская лира» на вечере Бахыта Кенжеева, проведённом 16 ноября 2014 г. в рамках «Осенних встреч «Эмигрантской лиры» в Брюсселе» (https://www.youtube.com/watch?v=CAcLyovEfj4)

Пьет Линкен: Спасибо, что вы так это прочувствовали. Музыка, как я её воспринимаю, это непрестанная метаморфоза, трансформация, начиная с её главной составляющей – композиции. «Durchkomponieren», как говорят немцы, странствовать, «продвигаясь поперёк», я бы сказал. Эта эмиграция или, в более широком смысле, эта «миграция», которую совершают и перелётные птицы, в высшей степени музыкальна. Что и объясняет биографию многих композиторов: «wandern», блуждать, странствовать, покидать. Для меня слово «errance» (блуждания (фр.). – Здесь и далее перевод и примечания А. Радашкеивча.) не негативно: оно сродни кочевничеству. А кочевничество – это, возможно, и есть искусство жизни. Пейзаж, который мне по душе, будь то в Бельгии, во Франции, в Швеции или где-то ещё, – и я уже «дома».

А. Р.: Ваша биография полна драматических событий, смены стран, культур и языков. Чувствуете ли вы себя сегодня в каком-то отношении гражданином мира, или есть некая культурная и духовная среда, которую вы ощущаете родной и наиболее близкой?

П. Л.: Да, именно, пейзаж, природа – это то, что меня привязывает к месту, то, я бы сказал, что меня определяет. В особенности мир Севера. Мы все граждане мира, где бы мы ни жили. Мне близка идея пути, не как бегство, а как поиск принадлежности к окружающей среде, которая в чём-то соответствует нашей глубинной сущности, почти в археологическом и геологическом смысле слова.

А. Р.: Отдаёте ли вы предпочтение одному из искусств, составляющих широкую палитру вашего творчества, или это равновеликие грани вашего творческого «я»?

П. Л.: В этом отношении творческое «я» – это на самом деле освобождение от пут, будь то эгоизм, ненависть, страх и т.п. Даже родной язык может быть помехой, так как он отражает пространственный мир, который становится ограниченным, если он не обогащается иными горизонтами. Поэтому, что касается меня, творить, исходя из разных направлений (разных языков, различных артистических средств), позволяет мне воспринимать мир во всём его многообразии. Это облако, например, как я могу его представить, воплотить художественно? Я могу его описать, могу сфотографировать, могу отразить его в музыке… Многогранность восприятия – и есть то, к чему я стремлюсь.

А. Р.: Каково ваше отношение ко всему проекту «Эмигрантская лира», и чем он вам дорог и созвучен?

П. Л.: Этот проект имеет отчасти отношение к тому, о чём мы говорили. Он касается эмиграции в широком смысле этого слова. Проект знакомит с поэтами русского рассеянья в международном аспекте, демонстрируя универсальность языкового выражения на стыке с другими культурами. Это даёт возможность взаимообмена с авторами, пишущими на разных языках, что подводит нас к сфере перевода с русского и на русский язык. Этот комплексный подход открывает поле деятельности, которое не статично, а, наоборот, предстаёт в своём живом и активном развитии, что вызывает, у меня по крайней мере, ощущение энергии и поступательного движения. Для меня этот проект очень привлекателен.

«Осенние встречи «Эмигрантской лиры» в Брюсселе». Александр Радашкевич, Бахыт Кенжеев, Александр Мельник, Пьет Линкен. 16 ноября 2014 г.

А. Р.: Если бы у вас был выбор, в какую культурную эпоху вы предпочли бы родиться – барокко, готика, романтизм, Ренессанс, античность, классицизм..?

П. Л.: На этот вопрос трудно ответить. Прежде всего, потому что всё зависит от социальной категории, к который вы принадлежите, от страны, в которой проживаете, и т.д. О чём думает в XXI веке, скажем, бездомный или чиновник Евросоюза? Безусловно, не об одном и том же… Я бы сказал, что самая близкая мне эпоха – это та, в которую люди, жившие сбором урожая, плодами своих трудов, были многочисленней тех, что промышляли охотой. Или же те века, когда не было ни великих строителей, ни полководцев, в противоположность эпохе Цезаря, Людовика XIV и пр.

А. Р.: Кто ваши любимые классики-мастера в практикуемых вами жанрах искусства?

П. Л.: Их, конечно, много, и я не могу всех перечислить. Но, разумеется, среди них есть путешественники, такие как Александра Давид-Неэль (1868-1969, франц. оперная певица, поэтесса, композитор, писательница, исследовательница Тибета) или Панаит Истрати (1884-1935, румынский писатель, «балканский Горький»), мистики (Бритта Шведская, например, святая XIV века (1303-1373, св. покровительница Европы); я написал о ней книгу для издательства «l'Age d'Homme»), композиторы, особенно те, что были далеки от консерваторий (Мусоргский, Шуберт…), такие писатели, как Гомбрович (Витольд, 1904-1969, польский писатель), Торо (Генри Дэвид, 1817-1862, амер. писатель), художники-новаторы Мунк (Эдвард, 1863-1944, норвежский художник-экспрессионист, график, автор знаменитой картины «Крик»), Энсор (Джеймс, 1860-1949, бельг. художник, график, предтеча сюрреализма)…

А. Р.: Довелось вам встретить поэтов, художников, скульпторов, музыкантов, которые повлияли на ваш творческий стиль, отношение к искусству или даже стали для вас духовными наставниками?

П. Л.: Скорее творческими ориентирами, поскольку мои духовные учителя это такие мудрецы, как Экхарт (Мейстер, ок.1260-ок.1328, нем. теолог, философ и христ. мистик), Лао Цзы (древнекит. философ VI-V вв. до Р.Х., основатель даосизма) или, из более поздних, Алан Уотс (1915-1973, англ. писатель, популяризатор восточ. философии). Что касается тех, кто повлиял на меня, кого я встретил в жизни или был с ними в контакте тем или иным образом, это французский писатель Жюльен Грак (1910-2007; считал себя наследником сюрреалистов), когда мне было 17 лет, или, в тот же период, Рудольф Нуреев, репетиции которого я имел возможность наблюдать в парижской Опере.

А. Р.: Нуреев, кстати, мой земляк: его мать жила в Уфе на параллельной от нас улице… Вот один из моих переводов ваших стихов («Un seul fait : à mon insu, sur lerivage…»):

Только одно: без ведома моего на берегу

незримый круг приближается прямо к свету,

что рождает безмерную радость.

В ночь олени, бобры и ондатры

пересекают поля, будто спасаясь от пламени.

Наши языки забываются, и имя стирается наше.

Удивляться ли стоит, что буря могла разразиться?

О себе беспрестанно печётся реальность и что ею рядится.

Утверждает себя воркованием вяхиря сущее.

Строить дом свой, свою борозду пропахать – только это дано.

«Лишь умелые самые явят свету свои чудеса».

А есть ли некий «изм», который вы могли бы употребить по отношению к вашему художественному стилю?

П. Л.: Нет, думаю, что не существует «изма», который я мог бы применить по отношению к себе.

А. Р.: Что вам близко и что отталкивает в современном искусстве? Как вы относитесь к тому, что я назвал бы рыночным шарлатанством, и к воспевающим его дежурным критикам? Есть ли будущее у культуры, поражённой и изживаемой жаждой наживы, или это логический конец ещё одной цивилизации?

П. Л.: Полагаю, что существует привычное ложное представление о художниках, писателях. Как во всех других слоях общества, большинство из них не чуждо ни карьеризму, ни угодничеству, ни жажде признания и денег. Это всегда было и есть сейчас. Неверно думать, по моему мнению, что поэт или артист отличаются от других людей уже по самой своей природе. У них те же пороки, что и у всех (и те же достоинства), и нет никакой разницы между ними и, например, женщиной-предпринимательницей или политическим деятелем. Поэтому то, что так заметно в наши дни – меркантилизм, погоня за модой, субсидии, раздаваемые любимцам, это всегда, к несчастью, было и всегда будет. Главное, не делать на это ставку; литература и искусство пропитаны ложью, и это хорошо известно.

А. Р.: Возможно ли искусство без Бога, без веры?

П. Л.: Этот вопрос мне действительно представляется основополагающим. Вне зависимости от религии догматической, вера в человеческом смысле, искусство, любовь, природа – всё это неисповедимо. И это позволяет нам быть проводниками той силы, которая не есть мы, но которая проходит сквозь нас, сквозь наше «я», наше сознание и тело. Как прекрасно проникнуться этой энергией, пропустить её сквозь себя. Возможно, это и есть алхимический процесс. И эту позитивную силу можно именовать «Богом».

А. Р.: Есть ли у вас враги и недоброжелатели в искусстве, и что бы вы им пожелали?

П. Л.: Если есть, то о них пословица: «Собака лает, ветер уносит».

А. Р.: Какое самое большое разочарование в вашей жизни?

П. Л.: Моё главное разочарование – это, без сомнения, то, что я не явился на свет животным, оленем или белкой. Животные добры, они погружены в природу и не эксплуатируют её, животные всё понимают без слов, быть животным – это блаженство, животные хорошие.

А. Р.: А что бы вы пожелали тем атипичным молодым людям, которые решили посвятить свою жизнь творчеству, будь то живопись, ваяние, музыка или литература?

П. Л.: Как раз не считать своё творчество частной собственностью с копирайтом. Мы «манипулируемы» творчеством, мы – лишь передатчики (хотя бы в силу общего подсознания). И именно поэтому следует обходиться без призов, почестей, вознаграждений… Всё это почти не имеет отношения к творческому призванию.

А. Р.: Чем близки вам русская культура и её мировосприятие?

П. Л.: Русский мир многогранен. Мне очень близок север России, Северо-западный федеральный округ, с Санкт-Петербургом, Карелией, Мурманском, Новой Землёй, всё то, что соседствует с Полярным кругом, вплоть до Берингова моря, названного в честь датского исследователя… Возможно, что в будущем творческие планы приведут меня в эти края. Во всяком случае, я на это надеюсь. То, что мне ближе всего у многих русских писателей – это, как и у скандинавов, погруженность их произведений в могучее географическое окружение, укоренённость их творчества.

А. Р.: Я благодарен вам, дорогой Пьет, за искренность и откровенность и от души желаю долгих и плодовитых творческих лет, но, как вы знаете, любовь и смерть – главные темы мирового искусства, поэтому мой последний вопрос, как финал большой симфонии жизни: какую эпитафию вы могли бы представить на своей могиле, глядя из очень далёкого будущего?

П. Л.: Мой дорогой Александр, думаю, что обойдусь без эпитафий. Еловой рощи рядом будет более чем достаточно.

Перевод с французского Александра Радашкевича.

¹ Информация об авторе опубликована в разделе «Редакция»