Поэтическая критика
В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ «ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИРЫ»
РЕЦЕНЗИИ НА КНИГИ 2016 ГОДА
Михаэль ШЕРБ (ГЕРМАНИЯ)¹
СТИХИ, Я И ПЛОВЕЦ
Даниил Чкония. Стихия и Пловец: Другие стихи. – М.: Время, 2016. – 192 с.
Молодой (в смысле «начинающий») поэт, обладающий собственным, оригинальным видением мира и неповторимым голосом, пытается рассказать побольше обо всем. Он говорит новое о воде и камнях, воздухе и траве, площадях и улицах, он, как древний Адам, спешит дать всему на свете свои имена. Затем поэтический неофит отбирает самые выдающиеся (по его мнению) результаты своих опытов, группирует их в главы, разделы или циклы, и издаёт первую книгу – расхристанную, как букет полевых цветов.
Не то поэт опытный, зрелый. Издание сборника для него – не прорыв, но новый этап, новая ступень, а сам сборник имеет вполне определенный стержень: идею, красную нить, на которую автор более или менее удачно нанизывает жемчужины поэтических текстов (мой пафос здесь извиняет лишь слегка закамуфлированная ирония). Такая книга уже напоминает приличный букет роз: бутоны подобранны по цвету и размеру, стебли подрезанны до подходящей длины, затем вся эта тщательно культивированная красота упаковывается в прозрачный целлофан.
Книга «Стихия и пловец» – одиннадцатая книга Даниила Чкония, на первый взгляд, полностью отвечает вышеприведенному описанию – она прекрасно издана, обложку украшает (действительно украшает!) черно-белое фото автора, есть предисловие, написанное редактором журнала «Знамя», известным критиком, литературоведом, историком литературы Сергеем Чуприниным, есть и синопсис, написанный талантливым поэтом и критиком Мариной Гарбер, и даже биографическая справка, скромно озаглавленная «Об авторе», тоже есть.
Как и любой нормальный читатель, я сначала прочёл книгу, а затем – предисловие и, честно говоря, изумился.
«И что за почва и судьба надиктовали эти будто мерцающие, плывущие, как перистые облака, и, как перистые облака, истончающиеся строки?» – риторически спрашивает Сергей Чупринин. Ей-ей, читатель, не соглашусь. Открой книгу на любой случайно выбранной странице:
а я над рекою красиво стою
красивой строкою красиво пою.
...
и пошлости пышные соты
красот несусветных высоты,
или:
как вечные римейки
банальной чепухи
толпились у скамейки
соседней мужики,
или:
но чтобы стать преображенной сворой
прости мне слово грешное прости
мы вынуждены строго и сурово
беспамятство свое приобрести...
Воля ваша, но я не вижу, где тут «истончающиеся перистые облака».
Вплотную, на мой взгляд, подходит к пониманию идеи книги Марина Гарбер, говоря о «расплетании ткани», но не поясняя подробнее (синопсис для этого неподходящее место), что подразумевается под этим расплетанием, какую такую ткань и зачем расплетает автор.
Мне кажется, что ключ к книге «Стихия и Пловец» можно найти в ироническом философском этюде, который Даниил Чкония опубликовал в журнале «Интерпоэзия» (N°3, 2012 г.). Этюд этот называется «Потому что – дурак» и начинается, как полагается философскому этюду, с парадокса: «Поскольку я человек умный, я решил понять, почему делаю в жизни столько глупостей. А поскольку делаю много глупостей, то решил понять, почему же я такой неумный». Там же Даниил задается более частным вопросом: «Но если они умные, я имею в виду – люди, то должны понимать, что их стихи плохие, и если они этого не понимают, то какие же они умные, а если понимают, то зачем пишут плохие стихи, иначе говоря, занимаются бесполезным с точки зрения умного человека делом...»
Когда читаешь книгу «Стихия и пловец», что-то, вернее кто-то, не даёт тебе остаться наедине с автором и любоваться вместе с ним исчезающими перистыми облаками. Этот кто-то ведёт себя довольно нахально и бесцеремонно, постоянно хмыкает иронически, закатывает глаза, в притворном ужасе заламывает руки и вообще гримасничает. Этот кто-то уже в третьем четверостишьи распарывает любовно связанную автором в первых двух поэтическую вязь. Иногда этот кто-то просто распевает с автором частушки на манер Рудакова и Нечаева:
– ты талдычишь как мессия
про высокие дела
– а виновата вся Россия
если баба не дала
или, на мотив «Широка страна моя родная...», подпевает:
и напрасны все твои потуги
оправдать предательство и ложь
ты мне долго набивался в други
адрес знаешь – сам туда пойдешь?
или вообще бесцеремонно прерывает поэтическую речь широким зевком:
о чем-то токуют колёса
толкуют на стыках стуча
выходит луна из-за плёса
туман за собой волоча
.............
гудит на мосту электричка
кого она хочет увлечь?
какая дурная привычка
тянуть стихотворную речь
Этот нахал – альтер эго автора, его ирония и самоирония, которая не разлита уже даже между строк, а имеет свой голос, отличный от голоса автора, и даже название книги – «Стихия и пловец» – раскладывается (простите за плохой каламбур) на «Стихи, я и пловец».
Читая эту книгу, я постоянно вспоминал другую – повесть Михаила Зощенко «Перед восходом солнца». Прошу прощения за длинную цитату:
«Я вспомнил вдруг чувствительные и грустные романсы, какие пели тогда, – «О, это только сон», «Гори, гори, моя звезда», «Хризантемы в саду».
Не скрою от вас – у меня появились слезы на глазах, когда я вдруг припомнил эти позабытые звуки.
...
Я стал вспоминать стихи моего времени.
...
Я вдруг вспомнил строчки из В. Брюсова:
Почему же он так сказал? Почему он не сказал, что встречает приветственным гимном тех, которые уничтожат несправедливость, вопиющее неравенство, нищету? ... Но почему все же он нашел такие жестокие слова в отношении самого себя?
...
Нет сомнения, он не считал себя здоровым, полноценным человеком. И вот почему он так сказал.
Должно быть, он не хотел, чтоб искусство находилось в дрожащих руках неврастеников. ...
Но, может быть, эта катастрофа, истерика и меланхолия были свойственны только лишь большим поэтам...?
Может быть, все остальные поэты бодрыми голосами напевали торжественные гимны природе?
Я стал перелистывать стихи моего времени.
Нет. Все то же самое. Только хуже. Бедней. Ужасней.
Блок, как в фокусе, соединил в себе все чувства своего времени. Но он был гений. Он облагородил своим гением все, о чем он думал, писал.
Строчки малых поэтов, лишенные этого благородства и вкуса, были ужасны...»
Потому-то и нужен Даниилу Чкония «Пловец» (одного «благородства и вкуса» уже недостаточно), – противодействующее языковой стихии автора начало, борющееся с ней: изгонять из текстов всяческую истерику и меланхолию, всяческую неврастению и скуку, не только оперетточную, но и оперную экзальтацию. Изгонять усталость, изгонять менторский тон жизненного опыта.
ну что ж что я печальником слыву
я радость из печалей выплавляю
на Итальянской улице живу
по Итальянской улице гуляю
«Пловец», надо заметить, ведёт себя вполне прилично там, где нет ни туч, ни облаков – ни кучевых, ни перьевых, – там, где стих приобретает простоту и ясность небесной лазури.
что ни делай, как ни бейся
оглушает тишина
в одиночестве и песня
одинокая слышна
Таких «прозрачных», псевдопростых мест в книге предостаточно, наверное поэтому её настроение напоминает мне поздне-пастернаковское. Автор не боится говорить «святые банальности», ему дается простота высшей пробы – банальность без пошлости.
долго спать порой полезно
но уходит жизнь навек
и стоит над самой бездной
бодрствующий человек
«Я и теперь думаю, что в поэзии нет высшего смысла. Но я знаю: кое-что в ней имеет смысл. Это «кое-что» – человек. Ведь он единственное существо, которое требует от поэзии, чтобы она наполнилась смыслом». Позвольте мне завершить мой отзыв этой переиначенной цитатой Альбера Камю.