Поэзия метрополии
Ян БРУШТЕЙН
Родился 10 ноября 1947 года в Ленинграде. 45 лет живёт в Иванове. Кандидат искусствоведения. Публиковал статьи о театральном, изобразительном и народном искусстве в журналах «Театр», «Театральная жизнь», газетах «Культура», «Комсомольская правда», «Известия», в местной прессе. Журналист, работал в газетах и на телевидении, преподавал историю и теорию искусств в вузе. Стихи и рассказы печатались в журналах «Знамя», «Волга», «Дружба народов», «Сибирские огни», «Крещатик», «Дети Ра», «Зинзивер», «День и ночь», во многих других изданиях в России и за рубежом. Стихи переведены на украинский, белорусский, польский и английский языки. Автор пяти поэтических книг. Член Союза российских писателей и Союза писателей XXI века. Лауреат конкурса им. Н. Гумилёва (2-я премия), дипломант конкурса им. М. Волошина. Премии журнала «Зинзивер» за 2010 год и газеты «Поэтоград» за 2011 год.
Поэзия Яна Бруштейна – это совершенно особая поэтическая ойкумена. Именно ойкумена, поскольку каждое стихотворение автора являет собой живое, обитаемое, предельно насыщенное приметами места и времени пространство. При всей своей мастеровитости во владении словом и богатстве жизненного опыта автор предстает не демиургом, роняющим непреложные истины, и даже не отрешенным созерцателем событий, но собеседником, располагающим к неспешному доверительному разговору.
О. Г.
ЛИЦО ЗА СТЕКЛОМ
Давно немодной стала длинная строка,
Но по-собачьи ветер мордой тычет в окна,
И сверху сыплет, словно кто-то настрогал,
И обронил... мол – вот, на!
Хочу я разглядеть, кто дышит за стеклом,
Где рвётся жалкий свет единственной рекламы,
Кто просится войти, и зачеркнуть мой дом,
Кто бьёт в окно упрямо.
Привет тебе, старик, зачем ты в темноте?
Я видеть там привык лицо иного сорта!
Ты на меня похож, но все черты – не те,
И голос будто сорван.
Тебя сейчас признать – и сдаться навсегда?
Убью я этот свет, запру покрепче двери...
Увижу, как его берёт к себе вода.
Заплачу от потери.
ТА СТРАНА
Та страна, в которой мы сдавали бутылки
И очередь на ладонях отмечали химическим карандашом,
Жарко дышит в наши седые затылки
И бормочет, как было всё правильно и хорошо.
Ну что возразишь тут: случались же любовь и здоровье!
Когда запрещали концерты – мы брали гитары и уезжали в леса,
И там пели песни, написанные, как нам казалось, кровью,
И гебешный куратор вместе с нами под «Спидолу» плясал.
Мне плёночный магнитофон «Романтик» казался волшебной вещью,
И забавляло, как телек знакомо шамкал с самого ранья....
Мы думали, что так и будет при нас, недвижно и вечно,
И уже почти не стыдились этого ежедневного вранья.
СОПРАНО
Не бывает ни поздно, ни рано,
Если время застыло. И пусть
Голосит об ушедшем сопрано
Там, где берег по-зимнему пуст.
Позабытая радиоточка –
«Матюгальник» висит на сосне,
Надрывается ветер восточный,
И мешает прислушаться мне.
Только так да пребудет навечно:
Голый пляж да седая вода,
И не облако – ангел беспечный
Белой рыбой летит в никуда.
* * *
Я эту весну недовыкупил, видимо –
Сугробы вставали с неистовой силой.
Мне зимний запас для проверки был выделен,
Хлебал его ложкой, да сил не хватило.
Охота объявлена: зубы дракона
Нацелены с крыши, свисают с балкона.
Судьба незавидная автомобильная –
Под снегом не сыщешь, такая вот быль моя!
Мороз отступает, не смотрим вослед ему,
Апрель подо льдом, вот бы выручить малого...
И март поспешает к пределу последнему,
Но держит февраль за штаны полинялые.
Конечно, пребудет и мокро, и ветрено,
Зима отползёт с перекошенной рожею.
Но чую, что нынче страна безответная
До сердца останется промороженной.
Я ВИДЕЛ...
Я видел человека с распоротым животом.
Он лежал на снегу с распахнутым ртом.
Падал снег и таял на его лице:
Так бывает недолго, но в самом конце.
А вокруг стояли и стар, и мал,
И мал ужасного не понимал.
Сгущалось время над белым лбом:
Душа вставала седым столбом.
А был ли он пьяным, пропащим, злым –
Развеялось всё, как под ветром дым.
ПРАЩА
Давай на всякий случай попрощаемся...
На посошок нальём глоток вина.
Пусть камнем не заряжена праща ещё,
Но цель ясна, хотя не всем видна.
Так радуют доныне наши мелочи,
Но что-то взять с собой никак нельзя.
Что ж, дольше всех живут на свете сволочи –
Такая им отмерена стезя.
Сбежать бы, но висит табличка «заперто»,
И я не акробат из «du Soleil».
А солнце за дома упало замертво,
И ночь пришла, слегка навеселе.
Земля, как заведённая, вращается...
Я этот день, наверное, сотру.
Давай на всякий случай попрощаемся –
Дороже будет встреча поутру.
НАД ЗЕМЛЁЙ...
Как все старики, я обрушился в детство.
Простуженный нос покраснел и сопит...
Бабуля привычно поможет раздеться
И тихой попевкой меня усыпит.
И деду расскажет, что доктора Сашу
Намедни забрали, а он – фронтовик.
Гудит коммуналка: всем Когана жалко,
Какой он вредитель, представьте на миг!
За стенкой, за спинкой пыхтит керосинка,
Бунтует, коптит и не варит мне суп...
Но мне уже снится, что я по тропинке,
Как взрослый, в авоське картошку несу.
А бабушка Лиза картофелин сизых
Наварит, посолит и маслом польёт,
Тушёнки добавит – последки ленд-лиза...
А время стекает и тает как лёд.
Куда же из этого прошлого деться?
Вся жизнь – на страничку набором «петит».
Но вырвет из детства меня стюардесса,
Очнусь над землёй километрах в пяти.
грозовое
на измазанном краской сыром берегу
где деревья глазасты как девки в толпе
где выходят из вод и кричат на бегу
осьминогие рыбы взывая к тебе
где трава поседела от этой беды
где жестокие ветры как вепри рычат
величавые грозы встают из воды
до икоты пугая детей и волчат
ждите выгнется чёрная туча столбом
и тряхнет от камчатки до тех еб*ней
где сегодня лениво сидим за столом
потому что душа всё слабей и бедней
и не слышим как рыбы запели в полях
там где жгучие сети плетёт борщевик
мы давно на тяжёлых сухих якорях
и поэтому каждый погас и привык
у реки камыши собирают полки
и осока высокие точит ножи
если вспомнить что были когда-то клыки
может быть и удастся подраться за жизнь
карбид
Невозможно согласиться
С тем, что выдано в финале...
Были девочки из ситца,
Были пёрышки в пенале.
Приходили вы ко мне ли –
Дни, что прожил как в дурмане.
Пооблезли, потускнели
Все мои воспоминанья.
И утерянного рая
Неприступная граница:
Кто-то, как с доски, стирает
Отвоёванные лица.
Но шипит в непроливайке
Боевой кусок карбида,
И оскалился на майке
Микки, временем побитый...
когда бы...
кинжальная строка секунды срока
от скорости и страсти осмелев
стихи кричал для той которой лев
свой знак отдал для той кому дорога
кому петля и обморок стиха
дыханье из подвала из-под пола
кому достался смысла остов голый
и бывших дней остывшая труха
кому привычен птичий тарарам
и голоса разбойные изгибы
мои слова её достичь могли бы
когда бы время улыбнулось нам
ПРЕДРАССВЕТНОЕ
Греховодные сны и подводные страхи,
И подлётное время прервалось на взмахе,
В час, когда на часах без пяти,
Четырёх, или трёх до рассветного мига,
И ломается сон, и рождается книга
Из того, что я бросил в пути.
Но недаром я слышу, как дерево дышит,
Как приблудные птицы садятся на крышу,
Как в печи голосит домовой.
Как скрипят половицы, сгорают страницы,
И старается сад на меня разозлиться,
И срывается ветер на вой.
Этой новой забавой, кленовой отравой
Надышался до боли, но прокляли травы
Взмах моей неумелой косы...
Где раскосы березы и ласковы осы,
Снова падаю в сон, словно в реку с откоса,
Улетаю с ничьей полосы.
РЫБЫ
Где Полянка целуется с Якиманкой,
Где торчит острый угол машинам назло,
Мы на пару с тобой покупали полбанки,
Не вискарь, не коньяк, а родное бухло.
На квартире, где жили чудные мазилы,
Две художницы мыли картоху и лук,
Ну и, если родители им привозили, –
Тихо таяли рыбы на кухне в углу.
Эти рыбы во льду, отворённые пасти,
Словно ждали напасти – кастрюлю и печь...
Им на дно бы залечь, но распахнуты настежь
Наши жадные рты, и недолго терпеть!
Разливали портвейн, до утра пировали,
Никому не давали уснуть за версту,
И гудели гитары, скрипели кровати
И от ужаса стыл мусорок на посту.
Так и было, да сплыло – поспешно и громко.
Сквозь Москву мы спешили навстречу судьбе...
Мы и жили-то рядом: ты на Божедомке,
Я – в общаге, на Трифоновской, 45Б...
местоимение
местоимение моё
имение и место
в раю оставлено враньё
в деревне плоть и стыд
и насосалось комарьё
так что под кожей тесно
гоню железное гнильё
за тридцать три версты
там где излучина и злу
чинарик не достался
его когда-то докурил
я обжигая рот
и вот развеяли золу
и приняло пространство
всё то что вызнал от Курил
до питерских болот
кто над водами сед и пуст
где время стало тенью
пылал неугасимый куст
сгорев почти на треть
моя железная ладья
дрожала в нетерпенье
и если честно был ли я
уже не рассмотреть
СТУЖА
Сон разума уже породил чудовищ.
Сквозь холод слов и дрожь вожделений
Они проступают на стёклах, и сколько дровишек ни заготовишь,
Всё равно врастёшь в этот лёд по колени.
Природа ополоумела: то – в жар, а то кровь стынет.
Сколько же мы нагрешили, чтобы заслужить такое!
Скорее айсберги поплывут по пустыне,
Чем эта беда оставит нас в покое.
Кутайся в свой плед, пей всё, что горит – холод не остановишь,
Просто время вышло, взяло да утекло!
Сон разума уже породил чудовищ,
И они проламываются через твоё тройное стекло.
Во искупление я готов любить всех подряд.
Пробитый стужей навылет, дождусь ли нового лета...
Говорят, каждому из нас приготовлен персональный ад,
Там и погреемся напоследок.
дыра
на серой изнанке мира
написано «маде ин чина»,
и утекают сквозь дыры
следствия и причины.
и пропадают навеки –
вот они были и сплыли,
некие человеки,
тише дорожной пыли.
как будто бы кто в охапку
схватил, а душа живая…
китаец в стоптанных тапках
сидит и дыру зашивает.
СИНИЦА
Меня спасали кошки, птицы,
Собаки, лошади и лисы...
Мне разве снится, что синица
Меня искала по столице,
Когда, отчаяньем гонимый,
Я бился в каменные пасти –
Как бы случайно, как бы мимо,
Стараясь на глаза попасться,
Перечеркнула слабым телом
Всех вертикалей злую силу...
И эта тяжесть отлетела,
И эта горечь отпустила.
Её «зинь-зинь» мне стало знаком,
Что гибель проскочила мимо.
А я ... я спас одну собаку...
Но это несоизмеримо.