Малая проза
Борис БЕРЛИН
Родился уже довольно давно, но не слишком. В столице страны, которой уже нет. Образование неоднократное высшее. Квалификация довольно высокая, иногда – очень. Не шутка. Последние двадцать с лишним лет постоянное место жительства оказывалось чрезвычайно непостоянным и неоднократно менялось – от Израиля до острова принца Эдуарда. Последние годы всё больше и больше превалирует литература, результат – две вышедшие в 2014 году в Москве книги: «Ню» и «Вначале было слово», публикации в периодике и, разумеется, в интернете. Член Международного союза писателей Иерусалима. Хобби – жизнь, литература, я сам. Люблю – любовь, друзей, природу, тишину, собак, самолеты. Не люблю – дураков, толпу, телевизор, диету.
ПОСЛЕДНИЙ ПОСЫЛ[1]
Как же хорошо, что мы, лошади не умеем разговаривать. Зато – мы умеем скакать. А скачка – это... Ещё мы умеем видеть и слышать. Ну и, конечно, больше времени для размышлений...
МАЛЫШ
Малышом называл его только я. Ещё Дина, конечно. Другим он этого не позволял. Просто делал вид, что его не касается или отворачивался – даже морковка не помогала. Вообще, лошадиные имена – это целая наука. От кого, через кого, инбридинг, кровь, линии, породы... Для знатоков – и то сложно бывает, да и знатоков-то настоящих по пальцам одной руки пересчитать, как и настоящую скаковую лошадиную элиту.
На самом деле, кличка у него была обыкновенная – Лабиринт. Не так чтобы очень благозвучно, но для лошади – вполне нормально и на слуху. Зато у родителей его, имена были что надо – Лавиния и Бинго. Правда красиво? Представьте – полные трибуны, музыка, зелёное поле ипподрома, и диктор объявляет – «По третьей дорожке стартует Бинго под седлом мастера-жокея...»
Нет, с Малышовым отцом дела мне иметь не пришлось, да и не проявил он себя особо как спортивная лошадь так средненькие результаты показывал, а к четырём годам, когда ясно стало, что в гладких скачках[2] ему не светит, сначала решили было его в стиппльчезы[3], но не повезло ему и там – упал, повредил сустав и.., отправили его обратно в завод, как производителя, кровь-то в нём самая что ни на есть скаковая. Полукровка – карачаевская и английская скаковая порода... А почему именно так, а не иначе вышло – кто знает. Иногда кроме крови, ещё и характер чемпионский надо иметь. Лошадь, она в этом смысле, от человека ничем не отличается. Да и во многих других смыслах – тоже...
А Малыш, ну Лабиринт то есть, с ним у меня такая история вышла...
Вы сами знаете, скачки – это тотализатор, то есть – деньги. Большие скачки – большие деньги. А стало быть, всегда найдётся тот, у кого интерес не только и не столько спортивный. К чему я это говорю?
Я – жокей, понимаете? Я с лошадьми с детства, я их люблю и нутром чувствую. И опыта у меня достаточно, и чувства пейса[4]. Я – жокей... А вот, оказалось, недостаточно всех этих качеств, чтобы... войти в элиту, что ли. Туда, где лучшие лошади, лучшие ипподромы, лучшие, лучшие, лучшие... Ну и призовые, а как вы думаете? Но надо, чтобы не только ты всего этого захотел и был достоин, а чтобы и тебя там захотели – тоже. Как везде... В общем, я на хорошем счету был, победы уже были, заметили меня, лошадей стали доверять, ставки делать. И вот, в один прекрасный день, перед стартом, подходит ко мне один наш... близкий к определенным кругам сотрудник, отводит в сторону и тихо говорит:
– Догадываешься, кто меня послал?
– Догадываюсь, – говорю, – а что?
– Раз догадываешься, – отвечает, – то велено передать... Короче, в последнем повороте возьмешь на себя, понял? Не пожалеешь...
Для непосвященных перевожу. Это он мне так предложил перед выходом на финишную прямую придержать лошадь. Зачем и почему именно – мне и именно – тогда?
Очень просто, лошадь, на которой мне в тот день предстояло скакать, была явным фаворитом, и ставки, соответственно, были в основном на неё. А представьте, что вместо фаворита первой приходит другая лошадь – тёмная и сколько тот, кто на неё поставил, может в этом случае получить...
Конечно, за этим следят, результаты скачки могут аннулировать, жокея дисквалифицировать, даже уголовное дело открыть, но... Ведь те, кто такие дела делает, они тоже с мозгами и неплохими. Почему – именно последний поворот? А там самая рубка и начинается – каждый хочет перед финишным рывком позицию получше занять, чтобы не затерли, не задели, не помешали. И происходит маленькая давка между лошадьми и жокеями за место под солнцем. Попробуй, угляди тут, ты взял на себя, или тебя взяли в клещи...
...Послал я его. Правой – на пол... Жокей, как и лошадь, перед скачкой на взводе, и уж коли кто или что мешает...
...Скачку я выиграл, да и не я, в общем, лошадь сама за меня всё сделала, моё дело было – не мешать, ну я и не стал... Класс – он и есть класс, что тут скажешь. И лошади и всадника...
Н-да... А карьеру жокейскую свою, выходит – проиграл. То, что мне в тот же вечер... Это – ладно, конный спорт – занятие не для слабых. Но вот, назавтра, получаю я командировку на конезавод – молодняк отбирать, жеребят перспективных. Это в разгар сезона! Классного жокея отправлять за тысячу километров от скачек, в горы... Я, конечно, сразу всё понял, вот, как вы сейчас. Понял и – поехал. А что прикажете делать? В милицию (тогда ещё по-старому было – милиция) идти жаловаться?
Конезавод – это такое место... Место, где начинается всё. Вся лошадиная жизнь, весь конный мир начинается – там. Рождение классной скаковой лошади планируется специалистами на годы, на поколения вперёд. Ни одной случайности, ни одного непродуманного шага. А настоящая конная романтика – это табуны. Весной, летом сотни лошадей отправляются на пастбища, в предгорья. Свежий, горный воздух, мягкая молодая трава, свобода... Там-то они и растут, силу нагуливают, класс свой кровный, характер.
...За полторы недели мы с начконом отобрали положенное количество жеребят-полуторалеток, и всё бы на этом и закончилось, вот только... На второй день я обратил внимание на одного пегого жеребёнка – с большими белыми пятнами по крупу, по шее, из-за этого у него даже уши разные были, одно – белое, другое – чёрное. По кондициям своим он, вроде, ничего особенного не обещал и в призовые скакуны не метил, дело в другом. Не отходил он от меня, понимаете? Когда и где только было возможно, как тень. Сначала-то, издалека, а потом уже и поближе, и совсем близко. А однажды утром увидел меня, подошёл просто и голову мне на плечо положил. И так мне тепло стало... Ну и люди кругом тоже ведь видят. Был там один старик – табунщик, вся жизнь его в табунах прошла, профессор в своём деле, живая легенда конезавода. Он мне и сказал однажды:
– Тебе, парень, с этим конём расставаться никак нельзя. Вы – друг для друга. Я такое за всю свою жизнь только два раза видел, понял? Так, значит, наш лошадиный бог захотел, так тому и быть. Если не возьмёшь его, плохо будет.
И – ему и – тебе...
Мне нечего было ему возразить. И к списку отобранных жеребят добавился...
...Знаете, на самом деле, речь-то ведь совсем-совсем не об этом пойдёт, не о лошадях. Начал я с них, с Малыша, потому, что... переплелось всё слишком – не отделить одно от другого, да и понять одно без другого тоже – никак.
Что может быть проще и сложнее – любви? Если и вас она не обошла стороной, считайте – вам повезло, многие этого чувства так и не узнают, и не поймут. Но всё равно хотят и – вроде бы – стремятся. А когда она им, наконец, встретится...
Ну, вот, как мне – Дина...
ЧУВСТВО ЖЕНЩИНЫ
Есть такое чувство – чувство лошади. А есть – чувство женщины.
Главное здесь – не соврать. Самому себе и, как результат – ей. Научить этому – нельзя...
Вот, чувство лошади – это способность всадника ощущать её движения и её желания. Это её физика и физиология, её рычаги, её плечо, её скаковое тело и её характер. Но можно сидеть в седле и просто... ну, ещё пятьдесят пять килограммов лишнего веса, и – будь она хоть трижды элитная чистокровка... А иной и неказист, вроде, а в седло сядет, словно сросся с лошадью – не расцепить, и нет его и её, есть один организм – гармония движения, гармония души, гармония скачки. Ей и посыл не нужен, она – сама...
А чувство женщины... Это вот, когда потребность её касаться становится – непреодолимой. Вдруг понимаешь, если сейчас, сию минуту не дотронешься – погибнешь...
Если бы мне кто-нибудь такое раньше сказал – я бы не поверил. Ну что, в самом деле, мало я их трогал? С удовольствием, с трепетом, с дрожью даже. А вот, чтобы такая появилась – никогда. Никогда – раньше...
Познав такую женщину – свою женщину, начинаешь чувствовать её даже на расстоянии. И не только мысли, а малейшие движения души и потаённые желания её узнавать. И падает на тебя целый новый мир, и ты понимаешь вдруг, что не один. И только одно желание – быть одновременно и внутри её и снаружи. Везде. И всегда. И сразу так хорошо – жить...
...Мы возвращались с утренней проминки, я вёл Малыша под уздцы, а он время от времени фыркал и тыкался тёплыми губами мне в ухо, словно желая пощекотать. Кстати, может, так оно и было на самом деле. Очень даже допускаю...
Неожиданно, по другую сторону от него, раздался женский голос:
– Простите, вы не подскажете, как пройти к пятому отделению?
Я остановился, Малыш тоже. Девушка была худенькая, миловидная, светловолосая. Подмышкой – большая картонная папка.
– А вы к кому обращаетесь? – спросил я в ответ. — Ко мне или вот – к Малышу? – и похлопал его ладонью по морде. Тот снова фыркнул и затряс головой.
– К обоим, – улыбнулась она. – А его правда Малышом зовут или это так... ну, ласкательно? А почему у него уши разные?
– Да как вам сказать... Э-э-э...
– Дина...
– Юрий... Уши разные, говорите? Пегий он потому что. Пегой масти. Так у него в документах написано.
– А – Малыш?
– Ну, это только между нами. Он и я. А больше он на это имя и не откликается никому, только мне.
– Правда?
– Хотите убедиться? Пожалуйста... – я достал из кармана куртки полморковки и протянул ей.
– Держите. Это его любимое лакомство. Он за морковку... Но и это не поможет. Не отзовётся он...
– А как проверить?
– Просто. Вы отойдите в сторону, позовите его по имени и протяните морковку. Вот и всё. Сами увидите. Не возьмёт...
Она отошла чуть в сторону, метра на два, неуверенно вытянула руку с морковкой и сказала:
– Малыш... На, Малыш, на...
Малыш повернул голову на её голос, сделал шаг, вытянул шею и – взял...
И Дина вошла в нашу жизнь...
– Юр, Юра...
– Что, заяц?
– Ну, а сейчас, скажи, о чём ты думаешь?
– О том же...
– О чём – о том же?
– О нас.
– О нас с тобой?
– Угу...
– И что?
– А я вот думаю... Что было бы, если бы Малыш тогда у тебя морковку не взял...
– И что бы было?
– Страшно даже представить...
– И мне...
– Н-да... Правильно мне тот старый табунщик сказал. Вы – друг для друга...
– И это про нас?
– В общем, да. И про нас – тоже. Про всё...
ПРО СЧАСТЬЕ
На самом деле – всё просто.
Для того, чтобы дать человеку почувствовать состояние абсолютного счастья, бог пускается на всяческие ухищрения.
Здесь и случайные – якобы – встречи, и необычайные – на первый взгляд – совпадения. А ещё бывает, редко правда, цепочка мгновений, слипшихся, слившихся воедино. Так, что глаза слепит – от незабываемости их.
Кто придумал, что за всё надо платить?
Правильно придумал.
Иначе бы люди умирали – от счастья. Хотя, иногда и такое бывает. Но представляете такой диалог:
– Хороший был человек...
– Да. Жаль, что так внезапно...
– И отчего же?
– Да, от счастья, говорят...
– А-а-а-а... Хоть не мучился?
В то лето я понял, что когда-нибудь – умру...
Потому, что такие мысли приходят только когда есть, что терять. А Дина...
Я не читаю любовных романов. Я и вообще не слишком к таким вещам привык. Вот, насчёт пейса, как лучше лошадь до кондиции скаковой довести, взять от неё ровно столько, сколько она может дать и даже чуть больше – это да, моё. А – романы...
Но, если после двух суток любви, едва расцепив руки и губы, испытываешь звериную тоску и голод по тому, другому телу... И лишь одна мысль – почему, ну, почему мы не сиамские близнецы...
– Который час?
– Не знаю. Сейчас посмотрю... Девять, вроде, девять вечера. Почему ты спрашиваешь?
– Хочу запомнить...
– Запомнить – что?
– Хоть что-нибудь, хоть – время...
– Зачем?
– А вот, буду когда-нибудь умирать, совсем уже ослабею и соображать ничего не буду, и вдруг захочется вспомнить что-нибудь хорошее.
– Ну?
– Ну, вот ты мне и шепни на ухо в этот момент – девять вечера...
– Но – почему?
– Потому, что я запомню эту минуту, как минуту абсолютного счастья... Ты шепнёшь, и я возьму на себя, задержусь на целую бесконечную секунду, и умру – счастливым...
Что вы понимаете в любви?
Что понимаю в ней – я?
Да и не любовь это – мутация, неутолимая жажда. Ежесекундная потребность видеть, слышать, трогать. Образ жизни – как страх, страсть, пристрастие, зависимость...
А вы говорите – любовь...
ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ
Дни летели, похожие на осенние листья...
Все было, как обычно – тренировки, диета, скачки, пустая, холостяцкая квартира. Только одно было не как всегда, вернее – как никогда. Чувство её постоянного присутствия.
То, что между нами произошло, то есть – происходило, было так... ново и необычно для обоих, что необходим был почти постоянный выброс эмоций, нас – зашкаливало друг от друга... Словно коня, получившего последний посыл и последний вопль всадника перед самым финишным створом – прямо в ухо, и так уже летящего полным махом и вовсе не к этой полосатой штуковине, врытой в землю слева, а потому, что пейс – в крови...
...Поэтому, я всё время пропадал на ипподроме, иногда даже ночевал там в каптёрке, вместе с конюхами и сторожами, возвращаясь домой только к её приходу – Дины. А она, помимо учёбы в Строгановке, (помните папку у неё подмышкой, там рисунки были и лошадей тоже), набрала кучу какой-то халтуры, что-то где-то оформляла, мы, в основном, перезванивались, встречались вечерами два-три раза в неделю и только по субботам она приходила ко мне и оставалась...
А воскресений я – не помню. Часто мы даже не вылезали из постели. Соприкосновение наших наэлектризованных тел стало таким же необходимым условием существования, как сон или восход солнца...
Смешно, но после её посещений, целых два дня я мог не думать о диете. У нас знаете как? Пятьдесят пять килограмм вместе с седлом, всё остальное – это проигранные секунды. Даже поговорка такая есть: на завтрак у жокея – сырое яйцо, на обед – его запах, на ужин – воспоминания о нём... Если ты маленького роста, ещё куда ни шло. Недаром есть целые жокейские династии, в которых маленькие женятся на маленьких, чтобы следующие поколения... Были даже случаи, когда жокеи вырезали ненужные для скачек мышцы, чтобы уменьшить вес. А мне с моими ста семьюдесятью пятью сантиметрами роста... По жокейским меркам – великан. Дина всё время пеняла мне, что у меня кожа да кости, непонятно, где во мне мужик прячется. Ну, на это у меня ответ всегда один был...
И вот – парадокс, несмотря на постоянное, острое желание быть рядом, мы совсем не стремились жить вместе, хотя и препятствий особых для этого не наблюдалось. Мы были одиноки, ничем не связаны, но прорастать друг в друга, раздвигать чужую жизнь своими корнями, казалось – слишком, потому, что и у счастья есть пределы – так мы думали. Как же можно ещё больше, если и так уже...
Ближе к зиме, что-то между нами... сломалось, что ли. Заболело...
Началось это как-то незаметно – Дина сделалась задумчивой, тихо вздыхала. И прижималась крепко-крепко, словно боялась, отберёт кто. Так и говорила – чтобы никто не отобрал...
Жила она довольно далеко, за кольцевой, снимала там квартиру пополам с подругой – не любила по общежитиям. Училась, я уже говорил, в Строгановке, то ли дизайн интерьера, то ли... Не знаю точно, не разбираюсь я в этом. И всё время рисовала животных, любила это дело страшно. Только портретов Малыша собралась у неё целая галерея. Один я даже в рамку вставил и на денник его повесил...
...Почему-то она стала на меня обижаться из-за пустяков, приходила усталая, грустная. Любил я её теперь нежно и бережно, как будто боялся разбить. И от этой боязни, от этого страха причинить боль, начал по-настоящему сходить с ума. Дотронешься до неё – вся подаётся навстречу, а я обниму её, прижму и – замираю. Пусть на мгновение, но замираю...
А потом я заметил, что она похудела. А – потом...
– Юра, привет!
– Привет. Как дела, моя маленькая?
– Ты знаешь, я сегодня не приду, не смогу...
– Почему? А когда сможешь?
– Ну... Может, через неделю...
... – Дина, скажи... Ты... Ты меня больше не хочешь?
Знаете, чего мне стоило задать этот вопрос...
– Нет, совсем нет... Дело не в этом... – и она, наконец, заплакала в трубку...
...Она открыла мне дверь, и я едва успел её подхватить.
Я гладил её вихры, запавшие щеки, губы – сухие, в трещинках, голодные, солёные...
... – Юра, у меня такое чувство, что... Ну вот есть обручённые – когда перед свадьбой, а есть – обречённые, понимаешь? Обречённые друг на друга. Это мы с тобой. И даже не на всю жизнь, а навсегда...
Она – заболела...
КАТЕГОРИЯ ЛЮБВИ
Болезнь – это всегда и обязательно излишек – тромб, опухоль, гнойник. По крайней мере, это так выглядит. Мы боимся себя растратить, растерять внутреннее тепло, и в отместку разгораются угли, и начинает гудеть пламя – жар, судороги, пепел...
– Скажите, доктор, насколько это... серьёзно?
Я хотел сказать – опасно, но вовремя спохватился – чисто подсознательное стремление спрятать голову в песок.
– Это... серьезно. Лейкоз – это всегда серьёзно... – в его глазах усталость и грусть. А может, просто привычное выражение лица.
– А точнее?
– Точнее? Точнее... – он опускает глаза и постукивает шариковой ручкой по столу. Скольким он вот так же объяснял, что жизнь уже почти...
– Точнее, ей может помочь пересадка костного мозга. В принципе, это даёт довольно высокую вероятность... благополучного исхода. В противном случае, ну... несколько месяцев. Может быть – год...
Он поднимает на меня глаза. Я молчу.
– Я знаю, какие вопросы вы хотите задать, потому что их задают – все. Почти – все. Поэтому или запишите, или запомните, у меня не будет времени объяснять это второй раз... Теоретически такую операцию можно сделать и у нас в России, но... лучше всё-таки не здесь. Обычно мы рекомендуем Германию, Израиль. Там очень неплохая статистика таких операций, а общее состояние медицины... Ну, вы понимаете. В Израиле это несколько дешевле, хотя общий уровень вполне... сопоставим. Примерная стоимость порядка ... тысяч долларов. Если у вас есть такая возможность в принципе, лучше не откладывать этого в долгий ящик. Поиски донора иногда занимают немало времени. Необходимые анализы и выписки мы вам подготовим. По-моему, всё...
Её белое лицо на белой больничной подушке. Испуганные глаза. В них – небо и вся моя...
– Юра, Юрочка, а почему ты не на работе? А? Ты за меня не беспокойся, я в порядке, я себя вполне нормально чувствую. Ну...
На её тумбочке горка из апельсинов, наверно друзья из института...
И я почему-то не могу на них смотреть, как на солнце. Слепит, и такой яркий свет – режет глаза...
Как же нам быть теперь, когда счастье кончилось, а любовь – только-только началась...
Я наклоняюсь и прижимаюсь к её щеке – не хочу, чтобы она видела...
– Ты меня совсем не слушаешь – я чувствую по тону, как она неуверенно улыбается. – Ты у врача был? И что?
– Тебе можно помочь. Тебя можно вылечить, слышишь? Это он так сказал – доктор. А значит – так оно и будет, и чтобы никаких сомнений, понимаешь? Никаких... Вопрос только в деньгах, а значит – вопроса нет. Деньги будут. И будет столько, сколько надо. Просто поверь мне и всё. Если поверишь, всё будет хорошо – я обещаю. Да?
И я чувствую, как она кивает своей, плотно прижатой к моему плечу, головой, и от этого с неё сползает косынка, прикрывающая...
– Всё будет хорошо, малыш... Всё будет – замечательно...
...Я уже знал, где взять деньги, уже понял. И сразу – возненавидел себя.
Сомневался ли я? Ни одной минуты.
Ведь страсть – категория звериная, и её – пропасть, у которой нет дна.
А на самом-то деле, всего-навсего – категория любви...
ВЕРХОМ НА МЕТЛЕ
Я его нашёл, того, которого правой – на пол... Помните? За час мы не только договорились, но и систему разработали определённую, и по датам скачек, и даже о процентах условились. Профессионалы...
По прикидкам выходило – месяца за четыре-пять можно реально рассчитывать на нужную сумму. Риск, разумеется, но выхода-то ведь другого всё равно нет. Так что, на эту тему можно было не думать. Ну, а если уж очень невмоготу – вспомнишь Динины глаза и сползшую косынку...
Возможности у них, конечно были серьёзные. Ведь вариантов-то всего два – или прийти первым, когда от тебя этого не ждут, или проиграть на фаворите – другого нет. Если делать это всё в лоб, тебя уже на второй-третьей скачке возьмут за жабры, и всю оставшуюся жизнь будешь на ипподром ходить только через кассу – как все. Когда выйдешь. Поэтому стратегию таких событий умные люди давно разработали, и она действовала. Сбои, само собой, случались, ну а где их нет. И потом, выхода не было всё равно – я ж говорю...
...Через пять недель необходимый аванс был у меня в руках, ещё через четыре дня некое лицо перевело на счёт израильской клиники требуемую сумму и, как говорила в своё время одна популярная личность, процесс пошёл...
...Я смотрел вслед креслу-каталке, на котором её увозили к самолёту и... Да, конечно, я надеялся, я даже – почти верил, но видеть её – Дину – такой и не испытывать сомнений... Не думать, что может в последний раз вижу её – живой, вижу – вообще... В тот момент и слезам бы не удивился... Но я стоял, как каменный истукан и смотрел вслед самолёту, рулившему к началу взлётной полосы, смотрел, как он разбежался и взлетел, смотрел, когда он уже исчез в небе, и наверное стоял бы ещё не знаю сколько, если бы меня не взяли за локоть и я не услышал:
– Юра, пора. До начала два часа. Пока доедем...
В этот день я чуть не проиграл скачку. Попался один упрямый, такой же, как я когда-то, и я знал, что уже сегодня вечером ему... Но не в этом дело. А вот бока у моего коня были изранены шпорами и ходили ходуном. Михалыч, конюх, набросивший на него попону победителя, покачав головой, бросил мне:
– Ну, Юра, загнал ты его сегодня, загнал... Ему после такого не отдых нужен, лечение... Я-то думал, ты к ним с сердцем. А ты...
Я промолчал...
...Иногда я говорил с Диной по телефону. Оставалось меньше недели. Её уже готовили к операции, которая должна была состояться в ближайший понедельник, был найден подходящий донор, какой-то молодой мужчина. Когда она мне об этом сказала и добавила, что они познакомились и он очень симпатичный, я даже... В общем, глупости, конечно, но я почувствовал, что всё то, ради чего, обретает какие-то реальные очертания. И – не то чтобы отпустило, но я снова начал... ощущать мир вокруг.
Сама операция была уже оплачена почти целиком. В воскресение – скачка. Президентский приз – главный приз сезона. Я получаю и перевожу очередную сумму, в понедельник операция, а дальше – послеоперационный период и... ремиссия – мне Дина по телефону это слово сказала, что-то вроде времени, необходимого для полного исчезновения симптомов болезни. Конечно, если всё пройдёт...
Но об этом мы с ней не говорили...
...– Всё отменяется, всё! Понял? У нас менты на хвосте, ты можешь это понять? Сесть хочешь? Скажи спасибо, что тебя вовремя предупредили, а то бы... Ты нас не знаешь, мы тебя не знаем, ясно? Кому-то из дирекции мало показалось, что ли... Короче – всё. Мы всех своих лошадей со скачек снимаем, а ты можешь – хоть верхом на метле...
Вот и всё. И всё – зря...
СПАСИ И ПОМИЛУЙ
– Юра, вставай, слышишь! Просыпайся, ну. Ты уже тут до вечера долежался, хорош. Вставай...
Михалыч трясёт меня за плечо и приговаривает:
– Это же надо, так нажраться, а... Я тебя таким сроду не видел, ты же вообще непьющий, ты же жокей, каких мало, тебе надо форму держать. Тебе – нельзя...
– Можно, уже можно. Теперь уже – всё равно... – я спускаю ноги на пол и сажусь. Та же каптерка, тот же топчан, стол, на котором...
– Про «всё равно» мы потом поговорим. А пока – вот... – он достаёт из-за пазухи небольшую флягу и наливает в стоящий на столе пустой стакан на два пальца. – Пей, ну! А теперь ступай в душ. Вернёшься – поговорим про твоё «всё равно»...
...– Я же тут уже больше тридцати лет при лошадях. Я и про ипподром и про лошадей наших всё знаю. Думаешь, я не видел, как ты последние месяцы удачу оседлал? И не знаю, как её зовут? Знаю... Только я думал, что ты это всё из-за денег...
– Так из-за денег и есть...
– Нет, раз такое дело, женщину свою спасаешь... Тогда расклад совсем-совсем другой.
– Всё, Михалыч, нет больше никакого расклада. Нет у меня лошадей больше, сняты они все, понял? И я снимаюсь. Не на метле же мне скакать...
– Ты, Юрка, жокей от бога, а – дурак. Пейс ты понимаешь, а жизнь – ни хрена. Лапки вверх задрать и нажраться, как сегодня, это ты можешь. А мозги напрячь и работать заставить...
– Так. Если есть, что сказать – говори. А лекции твои...
– Да пожалуйста! Ты сказал, тебе не хватает... – он называет сумму. – Так?
– Да, так. И что?
– Если бы всё по-прежнему, сколько скачек тебе ещё надо было взять, чтобы эти деньги заработать?
– Три-четыре... В зависимости от... Сам знаешь.
– А ты возьмёшь те же деньги сразу. За один раз, понял! Жокей...
– Михалыч, не понимаю...
– Не понимаю... Ты сколько отстёгивал с каждого приза? Вернее, сколько отстегивали тебе?
– Ну... двадцать пять – тридцать процентов... И – что?
– А призовой фонд на Президентский приз – какой? И делиться тебе ни с кем не надо. Плюс – ставка... Усёк?
– Усёк... Но у меня же лошади нет...
– Мозгов у тебя нет, я говорил уже. А – Малыш?
– Да, господи, он же... Он же ни одной победы за всю свою лошадиную жизнь не одержал. Кровь – да, но он – не чемпион...
– И слава богу, что не чемпион! Значит, на него и не поставит никто! А он выиграет... Ты понял? Ты не только эти деньги заработаешь, у тебя ещё останется, чтобы мне бутылку поставить. И не забывай, между прочим, что лошадь к победе, к финишу, на себе везти надо. Это ты его, Малыша своего, на своём горбу привезешь, а не он тебя...
Он помолчал и добавил:
– А ставку за тебя сделают, не беспокойся. Есть у меня...
Как сделать – пусть даже из чистокровки с прекрасной родословной – будущего чемпиона за четыре дня... Не знаю. Более того, точно знаю, что невозможно. Не стоит и пытаться. Я и не пытался. Я просто вспомнил... один давний рассказ одного старого жокея.
Позанимался я с Малышом – да. Но не усердствовал особо, за такое время и в самом деле – невозможно ничего изменить. Общий тонус, ветосмотр, с кормом не переусердствовать, суставы, сухожилия, копыта, подковы. Правую переднюю пришлось подковать заново. На этой же ноге на сустав – компресс. Пару-тройку галопов на кругу, чтобы дыхание открыть, и чтобы дорожку вспомнил – и всё, пожалуй. Он, конечно, сразу понял, что к чему, все признаки налицо – скачка... Разумеется – и у лошади нервы, да ещё какие. Есть особо чувствительные, так они за несколько суток психовать начинают, кроме своего конюха никого не подпускают, храпят, кружат на одном месте, как заведённые – без перерыва. А жокею вообще в это время к лошади лучше не приближаться, увидит, решит, что вот сейчас – на круг и перегорит. И всю работу подготовительную – начинай сначала. Да жокею, вообще, лучше лошади глаза зря не мозолить – только перед самой скачкой, перед стартом...
С Диной пару раз сумел поговорить. Она совсем слабенькая уже стала, девочка моя, ей как раз перед операцией химиотерапию делали. Но держалась молодцом, шутить пыталась, чтобы я, значит, себя соблюдал и от неё – ни-ни. Что костный мозг у донора уже взяли и всё в порядке. Что не мешало бы и в голове что-нибудь тоже пересадить, потому, что совсем поглупела от любви ко мне. Что скоро вернётся...
Накануне скачки я домой не пошёл. Лёг в той же каптёрке, на том же топчане, заснуть, конечно, не могу. Голова пустая, мыслей нет. Знал бы – как, помолился бы. Но я — не знаю, и тоже поздно, ничего уже не изменить. Вот только единственное, что приходит в голову:
«Спаси и помилуй, Господи! Спаси и помилуй нас обоих – и её, и меня. Не жить нам друг без друга, Господи, обречённые мы. Друг на друга и – навсегда... Будь милостив к рабам твоим. Спаси и помилуй. Спаси и помилуй. Спаси и по...»
ПОСЫЛ
...Мы всё движемся друг за другом соответственно номерам в скачке и пока мы шагом и рысью, не спеша, проходим вдоль главной трибуны, голос диктора представляет по одному:
«Под первым номером стартует... под седлом мастера-жокея международной категории... Под вторым номером стартует...»
...Ну, международной категории у нас нет и, скорее всего, не будет, но это мы с тобой как-нибудь переживём, Малыш, да? Не это главное в жизни, не это...
«Под пятым номером стартует Лабиринт под седлом мастера-жокея Юрия...»
Всю нашу скачку я, само собой, изучил и просчитал ещё накануне, все лошади и их всадники были мне знакомы, кроме одной тёмно-гнедой кобылы и паренька на ней. И лошадь и всадник были мне неизвестны, от таких как раз не знаешь, чего ждать... Может, пустышка, а может... Движется, вроде, ничего так. И парнишка сидит неплохо. Стремя очень уж высоко, коленями до подбородка достать можно – молодой ещё, под знаменитых жокеев работает. Ладно, поглядим...
Голос стартующего:
«Занять стартовые позиции!»
Для лошади совсем неприятно втискиваться в тесноту стартовой кабины, она узкая – если раздвинуть носки сапог наружу, то в стенки упираешься. Тут внимание нужно, лошадь вылетает из кабины, как пуля из ствола. Упаси бог задеть ногой. В лучшем случае сломаешь ногу, в худшем — голову...
«На старт!»
Одновременно с выстрелом стартового пистолета открываются створки ворот, и – первый посыл...
...Мы качаемся в сёдлах, вернее сказать, в стременах, сёдел мы даже и не касаемся, жокейская посадка – высокая. Чем выше стремя, тем меньше ты мешаешь лошади, меньше ограничиваешь её естественную свободу движений. По сути дела, ты всё время стоишь, согнувшись, на стременах, которые движутся со скоростью сорок-пятьдесят километров в час и при этом ходят под тобой в такт движениям лошади. Поэтому главное в умении сидеть на лошади – баланс, постоянный и доведённый до абсолютного автоматизма.
Двенадцать лошадей в скачке. Мы уже почти прошли первую прямую, но никто не рвётся, не пытается взять на силу или на ура, все друг друга сторожат, ждут, кто первый проявит свои намерения. Малыш скачет спокойно, ровным широким аллюром, и у меня перед глазами его разноцветные уши. Как Дина спросила тогда – почему у него уши разные? Стоп! Думать только о скачке, внимательно, не прозевать рывок, не отпустить слишком далеко, не дать себя зажать в повороте... Хорошо бы занять бровку... Умный какой, все хотят... Ну вот, а я так... Всё, бровка – моя... Передо мной одна лошадь, остальные справа и сзади... Если обходить справа, ловить просвет... А для чего же я здесь сижу... Не спать же я сюда пришёл... Ничего, ничего, есть у меня пара сюрпризов в запасе... Поглотайте пыль-то мою... Молодец, Малыш, молодец, мальчик... Сам, как в табуне, со всеми вместе, без посыла, без хлыста, без ничего... Вот она – кровь...
Краем глаза вижу, чувствую какое-то движение сзади-справа. Неужели кто-то уже... Нет, не должны на силу брать, тут финишеры одни, до последнего будут ждать, сидеть, сторожить, чтобы в последние секунды «выстрелить». Это я их брать буду, как они и не ждут... Делать их буду... Пошли второй круг. Полдистанции уже... Ничего, Малыш, хорошо...
Так, уже нужно приготовиться потихоньку, после поворота ещё метров двести и – пора... Просвет нужен... срочно просвет... полцарства за просвет... Ну!!! Посыл!!!
Малыш уходит из-под меня, значит посыл принял, я уже вровень с лидером скачки, он смотрит на меня, как на дурака – куда-мол лезешь, ещё ехать и ехать... Это тебе ехать и ехать, а мне... Дину спасать... Вперёд, вперёд! Работаю шенкелями, через два темпа добавляю хлыстом... Малыш хлыста не пробовал ещё никогда, поворачивает голову, смотрит на меня с упрёком... Терпи, мальчик, терпи, терпи... Я впереди уже на корпус, и разрыв растёт, увеличивается... До последнего поворота ещё пятьдесят метров, вот рубка начнётся, только без меня, я по бровке, чисто, в одиночку... Три корпуса разрыв, не меньше. Всё пока, как надо, как хотел... Ах, если бы всё всегда, как хотел... Да знаю я, мальчик, что ты устал, знаю... Сейчас они тебя доставать начнут и – достанут, чудес не бывает... Ну, что делать – не родился ты чемпионом, не родился, зато я родился жокеем.., я жокей – от бога... Я эту скачку ещё до старта выиграл... Главное – не проигрывать больше корпуса... Больше корпуса – нельзя, никак нельзя... Вот они сзади, уже почти вплотную... Выход из поворота и – финишная прямая... Стук копыт, дыхание лошадей, крики жокеев... Наступают уже на пятки... Я засовываю правую руку в рукав левой и рву то, что там приклеено клейкой лентой... двести метров до финишного створа! Не отдавать больше корпуса, не отдавать бровку, ну, родной, давай!!! Шпорами, хлыстом на каждый темп, Малыш устал, хрипит, справа меня уже обошли на полкорпуса... Ничего, ничего, ещё не время, рано, рано... Ну... Семьдесят метров, шестьдесят, почти на корпус он впереди, этот, на гнедой кобыле... Вот она – тёмная лошадка... Ну, Малыш, пора, прости... И клеммы маленькой, плоской и очень мощной батарейки впиваются в покрытую потом лошадиную шею...
...Малыш ответил на посыл... Я и сам не ожидал такого, он ушёл из-под меня с такой силой, что я чуть не вылетел из седла. Оставшиеся метры он пролетел в три гигантских прыжка, распластавшись в воздухе, как в шпагате и, просто потому, что весь вытянулся в струну, смог, успел высунуть вперёд полморды... Даже не полголовы – полморды, фотофиниш определил точно...
Кто сказал, что лошади не умеют говорить? Ну, не все, конечно, но у некоторых – получается. Конечно, если – захотеть. Или, если есть, что рассказать...
Я тут уже почти полгода. Трава тут мягкая, вода вкусная, свежий воздух. Всё, как раньше, когда я был ещё молодым, полтора года тому назад. Можно скакать без седла, в свое удовольствие. Хотя, с тех пор, как на меня надели чемпионскую попону – тогда, помните? – мне это занятие не очень по душе. После той скачки ко мне в денник приходило много разного народа и он – тоже. Каждый день приходил, морковку приносил, сахар, разговаривал со мной. Потом... Потом я оказался здесь – снова... И ещё одно, я этого никому никогда не рассказывал, только – вам. Я начал видеть сны, разные. Их много. Но есть два, которые снятся чаще всего. Первый – это та самая скачка, когда он... Тогда я начинаю ржать и кружиться, и бить копытами от страха. А второй – самый мой любимый, самый-самый... Я ещё совсем молодой и солнце, и она протягивает ко мне руку с морковкой и говорит:
– Малыш... На, Малыш, на...
И я – беру...
[1] В тексте сохранена авторская пунктуация.
[2] Гладкие скачки – скачки, не связанные с преодолением препятствий.
[3] Стиппльчез – скачки на дистанцию 4-10 км с преодолением естественных препятствий.
[4] Чувство пейса – способность на глаз с высокой точностью определять темп движения лошади и общее понимание происходящего во время скачки. В контексте рассказа – чувство скачки.