anistratenko-asja-2016-2-1

Поэзия метрополии

Ася АНИСТРАТЕНКО

Родилась в 1975 году в Иркутске, по образованию учитель английского языка. Жила и работала в Новосибирске, Санкт-Петербурге, Москве, сейчас снова в Петербурге. В рабочее время – консультант по вертикальному озеленению и переводчик-локализатор. В свободное время – поэт, прозаик, автор песен. На сегодняшний день вышло две поэтических книги: «Приближение к теме» («Геликон Плюс», 2005) и «Презелёный и синий» (Минск, «Более другое издательство», 2013).

Стихи Аси Анистратенко, любимые мной давно и неизменно, всегда узнаваемы по дивному поэтическому синтаксису, по какой-то изначальности или, скорее, безначальности интонации, следующей за прерывистым дыханием, сомнением, за наваждением, взысканием, страхом… Может быть, именно из такого вот беспощадного соответствия её поэтического и внутреннего логоса со всеми своими безднами-небесами и рождаются запечатлённые в потрясающих образах прозрения, которые зачастую жалят посильнее мощного электрического разряда.

О. Г.

* * *

есть вещи, которые есть, но их время вышло.

вот голубятня среди новостроек выжила,

анахронизм, искажающий лик столицы.

и трудно представить, как можно бы ей продлиться,

когда остановится сердце её владельца,

и он это знает. сидит у крыльца, как в детстве,

и не собирается ни уходить, ни сдаться.

и смотрит из-под руки, запрокинув голову,

как турман плывёт-кувыркается, цвета олова,

а может, и белый, пойди разгляди за облаком,

и солнце сквозь голубя; это момент затмения.

и я тебя вижу сквозь облако на сетчатке,

и вижу хорошим, как вижу тебя нечасто.

и вдруг повторяю: любила тебя. любила.

как будто грамматику будущего забыла,

да будущего и не было в нашем прошлом,

и глупо, и всё испорчу. и тем не менее.

* * *

ангел я тебя не знаю

я робею этой пряжи

у меня в кармане посох

у меня в груди сума

я забыла все узоры

я не я сейчас а даже

кто угодно лист бумажный

принадлежность для письма

этот свет в конце тоннеля

переписывает зиму

надиктовывает хлопья

чертит петли на снегу

если хочешь если важно

если так необходимо

не останешься голодным

как сумею чем смогу

* * *

кто-то должен всё время смотреть на свет

повторяя упрямо что смерти нет

потому что в действительности у тьмы

нет другого оружия только мы

* * *

хорошо сталевару, плотнику, рыбаку,

жереху, древоточцу и муравью,

очень неплохо тетереву на току,

пьянице – ничего, только я не пью

столько, чтобы на этом определить

сердце своё, средоточие бытия.

кто я такой, оторванный от земли?

вырос, учился, вырос ли – это я.

не наработал дома и багажей,

не открывал планет, не считал комет.

вижу, как мир огромен, но это же

можно прочесть, открыв любой интернет.

нравственный кант, прозябающий в голове,

небо над кантом, выше стократ меня.

женщины, что слетались ко мне на свет,

я говорил им нет, но уже обняв.

сын подрастает. потом расскажу ему,

сколько вселенных, бывало, держал в руках.

ну а пока мир скатывается во тьму,

если смотреть внимательно, видно – как.

вот и живу, у всех и себя в долгу,

выйдешь на кухню, шепчут: не идеал,

выгнали бы, наверное, – берегут,

слушают, просят остаться, дают диван,

cтавят еду, говорят мне – ешь. ну и ем.

корки арбузные скидываю в ведро.

время надежд укрепляется, между тем,

определяется. перестаёт метро.

снова уйду, не выплатив свой аванс,

в мутное утро, где с неба течёт вода.

многих ли я любил? да и нет. а вас,

кажется, я любил. да и нет. и да,

кажется, я завидую им слегка,

плотникам, сталеварам и рыбакам,

им не шагать дорогой под облака

так, как умею только лишь я – пока.

* * *

заходит мальчик с потемневшими глазами.

и говорит – «родная», как сдаёт экзамен.

потом заходит молча, суетно, внезапно

и дверь на ощупь закрывает за спиной.

потом ещё четыре года, в наказанье,

заходит или не заходит, очень занят,

потом он женится и просто исчезает,

как и положено молодоженам, но

спустя немного он заходит, просит чаю,

потом молчит, потом глаза его темнеют,

он проворачивает ключ, как он умеет,

и пять минут она не помнит ни о чём,

а после – он опять пропал, она скучает,

вдруг он заходит – а она дитя качает

и неожиданно, не сразу замечает,

что дверь распахнута со вставленным ключом.

на этом фоне всё на свете происходит.

она разводится. он снова к ней заходит,

его глаза темнеют, время на исходе,

он говорит: другого случая не будет.

он говорит: пора, прощаемся – и хватит,

но в кровотоке что-то тикает некстати,

и через пять минут она, поправив платье,

выходит к людям.

* * *

любовь, она не перестанет,

хоть сколько раз тебя не станет,

хоть сколько раз меня не станет,

хоть всё местами переставь.

ни удержать, ни растранжирить,

мы все ей только пассажиры,

мы едем в ней, покуда живы,

от переулка до моста.

бывает, кто-то заскучает,

а то и, знаешь, укачает,

и свет в салоне выключают,

чтобы пугливых проредить.

но я прочесть пытаюсь снова

счастливый номер проездного.

садись, нам вместе до Лесного,

ещё нескоро выходить.

* * *

на одной ноге на тонком льду

дурачок у мира на виду

и куда вторую ни поставь

страшно что случится пустота

разные бывают тупики

берега заснеженной реки

до которых шаг полшага шаг

страшно что не так не так не так

и молчит безвидная вода

под хрустальным нежным слоем льда

тяжело себя перевести

говоришь прости прости

прости

* * *

держись, держись за старого кумира,

на нём лежит твоя картина мира,

и отсвет дальней юности лежит,

и крупный растр газетного прицела,

описывавший прежний мир всецело,

ползёт – не то плывет – не то дрожит.

кумир поёт себя во что умеет.

он был всегда между тобой и смертью,

теперь это, пожалуй что, заметней,

и ты, прищурясь, слушаешь его,

но слышишь, как подводятся итоги,

как сонные в деревьях ходят токи,

как ясный день курится на востоке,

и прочее – живое о живом.

и все-таки – не оставляй, не надо,

на этой переправе безлошадной,

где новая смешная школота

не признает, не хочет, не приемлет,

но по крупинкам переносит землю –

ближайший край – на нового кита.

* * *

хорошая маша не наша

становится менее важной

чем маша немного попроще

и в чём-то возможно поплоше

и новая маша другая

становится мне дорогая

как маша которая ближе

которую всё-таки вижу

и с этой я машей согласен

делиться и преумножаться

а с машей которая здрасьте

с чего бы теперь обнажаться

а что мы себе обещали

в кого мы себя превращали

и чем мы себя утешали

не меркнет но как-то ветшает

становится чем-то плачевным

законченным и обречённым

прости меня маша зачем я

о чём я

* * *

так читают дешевую книжку чтобы

знать как будто в лицо своего врага

но во всём что касается низкой пробы

есть простой и востребованный угар

тот с которым ты смотришь не отрываясь

на движения чётких немецких тел

это форма в которую дух изваян

всякий раз как продления захотел

лишь ребёнок столкнувшийся с первой смертью

сквозь смущенье заглядывает в миры

где земля распахнулась на пару метров

ненадолго закрытая для игры

* * *

Откроешь нежность, а в ней стоит абсолютный остров –

раскинув руки, как огородная ерунда.

И всё, что скажешь о нём, ощущается слишком просто,

Точней – бесцветно, как нерисуемая вода,

Другое чувство, я говорю тебе, всё другое,

Во тьме софитом его высвечивает – другим,

Рисует ангела, страстотерпца, шута, изгоя

И снежно-белый, меловый палец его ноги,

И небольшие ладони, и девочкины ресницы...

Укрыт, забросан поверх, как в траве луговой гнездо,

Лежит, стоит, сохраняя очерченные границы,

Со всех сторон омываемый – чем же ещё – водой.

* * *

просыпаешься в чистом поле

тут берёзонька там осина

много лишнего было что ли

но проснулся и то спасибо

зубы стискиваешь от боли

пепел внутренней хиросимы

но тебя научили в школе

потерпеть и сказать спасибо

это лучший манер прощаться

безнадежен и обессилен

смотришь в спину чужого счастья

губы складывают спасибо

даже сходишь с ума пассивно

ибо бросил тебя мессия

в этом тоже своё спасибо

правда выглядит некрасиво

мы могли бы родиться в рыбы

мы могли бы тупить как глыбы

мы до чёрта всего могли бы

может счастливы были бы

ни сюжета не знать ни кармы

мало пользоваться руками

а не так как сейчас веками

об одно разбивая лбы

но

видно надо чтоб миллиарды

на конвейере негасимом

не синхронно совсем не в лад но

выдыхали своё спасибо

славя переданный билетик

тех кого мы всегда в ответе

тёплый голос бумажный ворох

май черёмуху море горы

уши голову руки ноги

словом что там кому досталось

ненадолго и понемногу

на десяток весёлых станций

с запотевшим оконным видом

с параллельным себе забором

с экскаватором тёмно-синим

с коробейником инвалидом

с невозможностью отвертеться

отвернулись в свои приборы

заигрались продлили детство

но бормочем ещё спасибо

удивляясь что жизнь прекрасна

забывая что жизнь прекрасна

признавая что жизнь прекрасна

и в итоге невыносима

* * *

Дом ушёл, гном уехал. Во сне получила письмо

От любимого некогда – жидко сказать «горячо»,

Из времён, когда я поцелуи считала ещё,

И другим в ощущениях было мужское плечо.

Наяву он нормально женат, стало быть, ни при чём,

И, конечно, ни духом ни сном, это как-то само.

Призывал меня к блуду, куда-то на Дальний Восток,

Где ступеньки сбегали по склону в наплыве кустов,

Дом достался от бабки, внизу океан, за кустами.

Прочитала, проснулась, а может быть, дальше спала,

Понимая, что всё это, кажется, переросла,

И куда они ходят ночами, вторые тела,

Беспокоит чуть меньше, чем то, что из них вырастает.

Я – хранитель осколков не очень удачливых дружб.

И неважно, какой бы он был (отвратительный) муж, –

Поддержать эту тему на клеточном уровне не с кем.

Я живу далеко, я смотрю высоко-высоко

В бесцензурный бесстыдный стекляшечный калейдоскоп,

И стекляшек становится больше на каждом отрезке.

И порою они таковы – ни себе, ни врагу,

И не хочешь, а смотришь поминки на синем снегу

И полночные тени от осиротевших бессрочно.

Но качнешь и успеешь увидеться с жизнью второй,

Полной хрупких, весёлых, пронизанных светом щедрот,

Бесконечно далеких от этой оптической точки.

Екатерина Марголис. «Reti d’Oro», 2013-2016 гг.