Поэзия диаспоры
Ульяна ШЕРЕМЕТЬЕВА (ГЕРМАНИЯ)
Поэт, художник, выпускница МГХПУ им. Строганова, Москва. С 1993 года живёт и работает в Потсдаме. Член Союза художников России и Германии, Содружества русскоязычных литераторов Германии. Множество публикаций в различных антологиях, альманахах, сборниках серии «Поэты русского зарубежья» (СПб, Алетейя), в ведущих литературных изданиях Германии: «Литературный европеец», «Edita», «ВЕК ХХ1», «Студия». Лауреат Международных поэтических турниров в Германии (Дюссельдорф – 2004, 2005, 2008, 2011), конкурса «Немецкая лирика российских мигрантов» – 2007, Гельзенкирхен», конкурса Classik Radio «Современная поэзия» 2013, дипломант фестиваля «Эмигрантская лира» 2015, автор трёх поэтических сборников. Переводит лирику современных немецких авторов, участница литературных встреч, фестивалей и конференций, член жюри третьего Международного конкурса «Сказка сегодня».
Ульяна Шереметьева поэт искренней исповедальной интонации. Её поэтическое мировосприятие свежо и непосредственно. Она доверяет своему читателю, делясь с ним сокровенным. Профессиональный художник, Шереметьева видит окружающий мир во всём богатстве природных красок, но стихи её при этом отражают и свою музыкальную основу – звукопись её стихотворной речи усиливает восприятие художественного образа. А сама стихотворная речь – ненатужна, свободное дыханье стиха естественно и органично, ритм диктуется катреном, вмещающим в себя законченное предложение. Лирика – во всей своей безыскусной полноте.
Д. Ч.
* * *
Папироску б с набором волшебных колец!
Только вот парадокс – не курю….
но ночами зато не считаю овец,
а вот зёрнами слов – не сорю.
Проплывёт тонкорунное стадо рекой,
напоследок вернув потолок,
где начертаны будут незримой рукой
пара карт, парафраз, пара строк…
А потом – и сама я не в силах понять,
как внутри оживают звонки…
и, со лба убирая упрямую прядь,
обнажаю стиха позвонки.
Папироску б, с блаженством затяжки-другой…
даже жалко, что я не курю.
Только тонкая бровь изогнётся дугой,
если стих наизусть повторю.
ТИШИНА
1.
Тишина полна пророчеств, слышимых шестым...,
потому что чувствам прочим – тишина, что дым...
Привкус горечи и соли, пепел от костра…
тишина тупа до боли, и, как нож, – остра.
То холодная, как море, жаркая, – как бред,
то она, как отзвук горя, то, как счастья след.
2.
Оставьте один на один вы меня с тишиной….
уляжется адреналин городской мостовой.
Зажатые в кронах, потянутся к небу слова,
ошибка ли, промах, что в зиму молчат дерева?
Уйдите пораньше в квартиры, в кафешек тепло,
а я в предвкушении пира усядусь в дупло
огромного дуба, что в парке, глазастой совой
и вещей пернатой дикаркой сольюсь с тишиной…
* * *
День вымок, словно лист афиши,
и, скомкан ветром, сорван прочь.
Вот вечера сомкнулась ниша,
в которую вползает ночь,
и дождь, чернилами по окнам
стекая, жалуется мне…
и сердце полотенцем мокнет,
вбирая скорбь его извне,
и болью набухают вены,
и чей-то голос у виска,
как здравомыслию измена,
свисает каплей с волоска...
РАЗГОВОР С ДРУГОМ
Нет ни начала, ни конца –
за словом возникает слово,
движеньем чувств ложась в основу
подвижной мимики лица.
И тайна пауз – неизменна…
в них значим даже каждый вздох,
как на скрещении дорог –
возможность жизни перемены...
Скороговорки ли поток,
медлительности ль, чтоб оттаять…
не всё, но что-то схватит память,
где фразы важен узелок.
Слова в озвученную весть
ложатся не без капли вздора…
что ж, всех оттенков разговора,
пожалуй, и не перечесть…
* * *
Качается в воздухе тучка стиха…
невзрачного снега летит шелуха,
по-старчески шаркает ветер вокруг,
февраль – не напасть, но знакомый недуг…
с квадратами окон, что фотоальбом,
в полуденный сон погружается дом,
лишь тикают громко часы за стеной,
минуют минуты – одна за одной.
натруженных лестниц молчат голоса,
февральской хандры наплыла полоса,
с открытой страницы глядит Пастернак,
и в этом, наверно, присутствует знак...
исчёрканный лист белоснежным прикрыт,
и хочется плакать, конечно, навзрыд!
но слёз опасаясь, как будто греха,
я кутаюсь в плед под ознобом стиха.
* * *
Откуда в зале взялся ветра гул,
и потолок вдруг оказался небом?
Ты дирижёрской палочкой взмахнул,
а я подумала – волшебной.
Из забытья, из хаоса, из тьмы
рождались отпылавшие кометы,
рождались дни, что прожили не мы,
и страсти, полыхающие где-то.
Девятый вал, на счастье, миновал,
и тишина с уступов оползала…
но общий пульс, хотя и подустал,
не выпускал ещё из чаши зала.
Ты заклинал движеньем каждый звук,
паря над совокупной немотою,
а я следила за полётом рук,
в чьём колдовстве предстала явь иною…
ИКОНА «ЧУДО ГЕОРГИЯ О ЗМИЕ»
Кто там Змием, кто там гадом
мерзким вьётся по земле?
Кто наполнен сущим адом,
пребываючи во зле?
У кого из хищной пасти
пламя едкое нутра?
От кого одни напасти
и ни капельки добра?
Кто там смелый да удалый,
кто гарцует на коне?
Витязь то в накидке алой
да с копьём в одной руке.
Держит путь не для забавы
сокол, выбранный судьбой…
Бой со злом всегда ведь правый,
что ж, Георгий, Бог с тобой!
* * *
Вздыбились шторы, напрочь ослушались, –
буквы рассыпались, строчки разрушились.
Гласные вдруг не согласны с согласными,
твёрдые смотрят сурово, опасливо –
мягкие буквицы вместе с шипящими,
с шёпотом стынущим, в страхе не спящими…
«Аз» затерялось вот, «Слово» осунулось,
«Ять» заартачилась, в щёлку просунулась,
ёжится «Ижица», просится в книжицу,
ранки затянутся, ливнем залижутся,
страхи попятятся, спятив на пятницу,
что-то засветит мне – юная ль ратница
розовым облаком в небе покажется
и, растворяясь в нём, «Ижицей» свяжется
с будущим временем, аки с рекою,
и на прощанье помашет рукою…
ГЛАГОЛЬНОЕ
Нет, не надо, похоже, дерзать...
а дерзить, а дразнить, а драться,
дрейфовать или дрейфить, дрожать,
а дурачиться, а брататься?,
снова браться за бред, бредя
без сноровки, без башни и брода,
болью раны опять бередя,
позабыв позывные кода...
А трезвонить, тревожить, терзать,
вдруг трезветь, из кусков срастаясь,
шарф столбцов по ночам вязать,
листопадом ли слов осыпаясь,
просыпаясь, просыпав к утру
на листы, что дремали, голы,
голограммы блуждавших во рту
гулких нот, обращённых в глаголы.
ДОРОЖНОЕ
Суть дороги – движение, изменения акт,
поездам не скольжение важно – скорость и такт.
И колёса стараются, отбивая свой ритм,
в их пробеге срастаются расстояния, рифм
наважденье летучее заполняет вагон —
вон исчезли за тучами и вокзал, и перрон,
всё задвигалось, ожило, обрело голоса,
растворились расхожие истины, а чудеса
воплотились в реальности измерений иных,
обращая банальности в новорожденный стих.
Чемоданов упитанных лёгкий слышится скрип,
и газет непрочитанных шелест явно охрип,
предлагая сенсации за единственный – ах!
сумасшедшей акации мне б охапку в руках!
Неизвестностью мается сердце, высветив факт –
плащ взлететь мой пытается, пряжкой звякая в такт,
и сапожки всё топчутся возле двери – заслон,
спать пока что не хочется, сон свернулся в рулон,
мелкой дробью отточенной подстаканник стучит,
и в плену многоточия лишь подушка молчит...