Хозяином чувствует себя левант над древним Азовом. Легко поднимает на дыбы серединную и южные части моря. У северной, натыкаясь на косы, что песчанными отростками уводят материк далеко в море, воет в бессильной ярости ветер, штурмует преграды полчищами послушных валов, да всё бесполезно. Незыблемо стоят азовские косы, похожие друг на дружку, как близнецы-девушки. Разнятся лишь размерами.

Сказывает легенда, что в давние времена , когда Чёрное море называлось Русским на земле Пантикапеи – в Крыму, в семье морехода родился мальчик, названный Опуком. Год спустя в рыбацкой хижине, что стояла в устье Дона, увидела свет беловолосая Меотида.

Шло время, и двое услышали друг о друге. О длинных косах, больших глазах и чудном голосе Меотиды шептались волны и кричали завистливые чайки. О храбрости Опука, не боявшегося вступать с самим Левантом, вели ночные разговоры дельфины. Двоим хотелось увидеть друг друга.

Понял старый Левант: если Опук найдёт дорогу к Меотиде, то тропа, проложенная через море, будет мешать ему.

„Ты закаменеешь, как только сделаешь шаг к Дону!” – сказал Левант парню и наложил на него заклятие.

Юноша шагнул к морю и стал горой.

„Опук не придёт к тебе!” – шепнула Меотиде Моряна, внучка злого Леванта.

„Не прдёт!...” – жалобно вздохнул прбой.

„Он не сможет!...” – крикнули чайки.

„Тогда я пойду к нему!” – сказала девушка.

„ Иди, но знай!... Ты превратишься в воду, как только увидишь Опука!” – хохотнул в лицо Меотиде злой Левант.

„Пусть будет так! – гордо ответила та. – Даже став водой, я всё равно смогу приласкать ждущего меня друга!”

Острым ножом она отрезала косу и бросила её в море. Но та была слишком короткой и не достала берега Крыма.

„Я найду место, где мои косы лягут через море!” – решила девушка.

Она отправилась в путь. Шла берегом Азова, оставляя за собой косы, которые люди впоследствии назвали Беглицкой, Кривой, Белосарайской, Бердянской, Обиточной. Все они были слишком коротки, ни одна не стала дорогой к любимому..

„Ты торопишься, милая, - сказала девушке добрая Моряна. – К любви не бывает коротких путей. Только тогда, когда твои косы станут намного длиннее, ты сможешь перейти по ним море”.

Много долгих лет растила Меотида волосы. Одну длинную косу сплела из них. Арабатской стрелкой легла коса от Азова к Крыму. По ней добралась Меотида к Опуку и разлилась у подножья горы голубым заливом. Воды бухты чисты, как не запятнанная изменой любовь. В стужу они отдают своё тепло камням, в жаркие дни дарят охлаждающую свежесть. Ничто не может замутить их покой: надёжно защищает Опук от всех ветров синеватую прозрачность залива. Двое навечно стали неразлучными, каждодневно напоминая людям, что обрести счастье можно лишь тогда, когда упорно идёшь к цели.

4

Вспыхивающими на ветру спичками сгорали дни. Совсем незаметно для Васьки и Насти отпела своё весенняя капель.Напоила живительными соками оттаявшую землю, щедро отдала остатки морю. Лопнули на деревьях почки, выбросили напоказ нежаркому ещё солнцу бесформенную завязь первой зелени. Омытые тёплыми дождями, питаемые материнским молоком корней, вырезались из маломощнных лепестков листя, нежно обрамили породившие их ветви, надёжно прикрыли от начинающих припекать солнечных лучей и злых в ту пору суховеев.

Набухли и лопнули коричневые куколки тополиных сосулек, осыпались белёсым пушком. В неделю отцвела персидская сирень. Последнеё, как всегда в этих краях,

распустилась акация.

Вечером провожал Бандура домой Настю. За железнодорожным переездом, у подьёма на холм, где до поздна шумел рынок, остановился Васька, оглушённый пряным запахом цветущей акации. Пьяно закружилась голова, как от невыстоявшегося хмеля молодого вина.

-Никак весна, Настюшка? – удивлённо сказал Бандура.

-Лето, Васенька! – рассмеялась Настя. – Весна вослед за журавлиными станицами давно на север ушла!

-Как проспал я усе чисто на свете! – изумился Васька. Смело и нежно обнял девушку, с укором сказал:

-Хочь бы ты меня пробудила!...

Настя необидчиво выскользнула из рук парня, усмирила Бандуру синеватой строгостью глаз:

-Будет ишо тебе побудка, Вася, а покуда о другом думать нам надо. Экзамены у нас на носу!

Не оговорилась девушка, сказав « у нас». Вместе с парнями заканчивала курсы Настя. Ещё до начала занятий, просматривая анкеты будущих курсантов, ахали преподаватели. У большинства прибывших образование – два класса церковноприходской школы. Некоторые и его не имели. Начальник курсов, он же преподаватель навигации, ранее читавший этот предмет в мореходных классах, хватался за голову:

- Если человек не в состоянии вычислить, сколько будет дважды два, как я смогу научить его вычислить курс или пеленг? Здесь в пору открывать ликбез!

- Нужно будет, откроем! – обрывал нытьё боцман Кругляк, убедительно прихлопывал по столу тяжёлой ладонью. – Учиться люди хотят – это главное. Остальное приложится. Земляк мой тоже на медные деньги учился, а некоторых грамотеев на два корпуса обошёл.

Кругляк, уроженец Кривой косы, вырос в посёлке, где прошло детство Георгия Седова. На курсы его пригласили читать морскую практику. Боцману есть чем поделиться с молодёжью: больше двдцати лет отдал морю. В гражданскую войну командовал канонерской лодкой, участвовал в сражении с флотилией белых у Обиточной косы, высаживал матросский десант в Таганрог. Из рода тех людей боцман Кругляк, которым никогда не было легко в жизни, поэтому они и понятия не имеют о трудностях. По себе судил о других, да не у всех была боцманская хватка.

Программа курсов рассчитана на три месяца, но после первых же занятий стало ясно, что срок этот придётся увеличить. Курсанты были незнакомы с простейшими правилами арифметики, понятия не имели о геометрии. Начали им давать эти знания, но и дополнительные занятия, не всем оказались под силу. Люди бросали курсы, удирали домой. Первым среди уехавших был Димка Цыган. На уговоры Васьки остаться безнадёжно разводил руками:

- Дохлое это дело, браточек, и совсем не по мне. Это какую же голову надо иметь, чтобы разместить тама все эти румбы, пеленги, курсы. Ишо куда не ни ??? шло, кабы они в другие одёжки не рядились, а то один и тот же курс может истинным быть, магнитным или компасным. Знай, до какого девиацию клеить надо, а куда склонение, будь оно насовсем неладное!

Бандура и сам не раз помышлял об отъезде, удерживала Настя. Были на то причины. Ещё в самом начале занятий, как только нашлось подходящее для неё жильё, подалась девушка в Камково, чтоб взять дома нужные вещи. Вернулась через день. На вопрос Василия, как приняли Коловы её решение жить в Мариуполе, неопределённо ответила:

- Не ругались и то ладно!

Кривила душой Настя, не сказала Ваське правду. Бурным был разговор с Ильёй Гавриловичем. Напрямик заявил прасол, что, коль покинула девушка дом, пусть уже не возвращается. Брать что-либо тоже запретил: стала самостоятельной, сама на одежду и обувку зарабатывай.

У Насти гордость заговорила. Бросила к ногам приёмного отца узел с вещами. сказала:

- Ноги моей здесь больше не будет.Подавитесь вашими тряпками.

- Вот она, благодарность за добро и ласку! – всхлипнула Аграфена Яковлевна. Ещё что-то говорила, Настя слушать не стала. В чём была, в том и отправилась в Мариуполь, к Бандуре.

Будь Васка чуточку повнимательнее, наверняка бы заметил растерянность девушки. Не увидел. Свои одолели заботы.

Насте домой возврата нет. Одна надежда на Бандуру. Вернётся парень домой шкипером – почёт и уважение будет ему. Не осилит учёбу, бросит курсы, кто с ним считаться в посёлке станет? Не любят рыбаки людей слабеньких, тех, кто дело не смог одолеть. Не разрешает Настя и помышлять об отъезде, как может помогает разобраться в науке.

Из записей, которые вёл на уроках Васька, понять что-либо трудно было. Настя набралась смелоси, начала ходить на занятия. По вечерам всё, что узнала, втолковывала парню. Занимались в общежитии, к ним частенько примыкали другие курсанты. Парни уже знали Настю, знали и то, что любые попытки поухаживать за девушкой приведут в ярость Бандуру. А парень горяч и на руку тяжёлый. С таким лучше не связываться.

Как-то застал Кругляк Настю в общежитии, окружённую парнями. Вначале нахмурился, появление женщины в матросском кубрике было нарушением традиции, веками бытовавшей на флоте. Когда разобрался, в чём дело, довольно улыбнулся, одобрительно сказал:

- Молодец, сестрёнка! Расшуровывай им мозги, чтобы пар на марке держался!

Заинтересовался боцман жизнью девушки. Выведал, что перебивается она случайными заработками: у кого бельё постирает, кому полы помоет, за детьми присмотрит. Настоял, чтобы приняли Настю на курсы, выдали ей хлебные и продуктовые карточки.

- Как же так, Колова в наших списках не числится? – пытался возражать начальник курсов. Кругляк с ним не согласился:

- Наша страна, браток, тоже не во всех мировых списках ещё числится, но живёт, и никуда от этого не денешься!

С Кругляком спорить бесполезно. Если что задумал, до самого наркома дойдёт, а своего добьётся. Настю зачислили на курсы вместо убывшего Димки Цыгана.

8

Савелий Бандура проснулся рано. Сквозь неплотно прикрытые створки ставней в комнату сочился бледноватый свет, растекался на досках пола кружевной стеклянной прозрачностью.

Старик всавать не спешил. В последнее время всё чаще позволял себе вылёживаться в постели. Знал: все утренние дела находятся в верных руках Надежды Поливановны. С её переездом на хутор сразу свалилось с плеч множество малых, но обременительных забот. Накормлена и вымыта детвора, не подаёт голодного голоса живность, лишней пылинки нет в комнатах. Отчего и не полежать, не обратиться мыслями в ещё недавно неустроенную жизнь.

Так теперь часто случалось, но сегодня Савелию Марковичу не хотелось ковыряться в прошлом. Чуть приподнявшись, позвал жену. На голос в комнату вошёл Котька:

- Кликали кого?

Мальчишка старательно избегал обращений к Бандуре, не называл его ни дядей, ни отцом, ни дедом. Старик не обижался, понимал мальца.

- Матку покличь! Хотя погоди. Это и опосля исделать можно. Иди до меня…

- Так темно тута.

- Ставни отвори, оно и просветлеет.

Мальчишка пошлёпал босыми ногами к окну, отворил ставни. Яркий сноп света стремительно ворвался в комнату, на миг ослепил Бандуру. Старик прикрыл рукой глаза. Второй пошарил в изголовье, на ощупь нашёл плотный листок картона:

- Почитай, чадунюшка, ищо раз про чего тута написано. Совсем позабыл…

Кривил душой Савелий Маркович, наизусть выучил несколько строчек, оттиснутых на картоне в городской типографии. Котька знал об этом, потому и усмехнулся ехидненько. Благо лежал старик с закрытыми глазами, не мог видеть мальчишку.

Котька взял картонку, не глядя на неё, выпалил скороговоркой:

- Уважаемый Савелий Маркович! Рыбаки комунны «Сыны моря» приглашают Вас на свадьбу шкипера Василия Бандуры и Анастасии Коловой. Обряд состоится в воскресенье в посёлке Камково…

Старик открыл глаза, недовольно шевельнул губами:

- Гонишь ты, чадунюшка, чисто за тобой зверяки следом бегут. Мог бы и поспокойнее. Подписи тама какие стоят?

- Матвея Кружилина…

- Ага! Главного артельного ватажка, значится…Ишо?

- Петра Малахова…

- Ты гляди! Сам партийный секретарь руку приложил. Вишь честь какая нашему Василию Савельевичу! Ну и ладно, шагай.

- Матку покликать?

- Опосля…

Котька не уходил, стоял, переминался с ноги на ногу. Из-под рыжих бровей хитровато поблёскивали зеленоватые глаза.

- Высказывай, чего топчешься? – не сдержал улыбку Савелий Маркович.

- У посёлок на свадьбу баркасом пойдём, али как?

- Баркасом. Токи попервах у Песчанск заглянем, дядю Григория подберём.

- Могеть, сготовить посудину? Покласть туда чего требуется. – Лицо у мальчика вытянулось, тело напряжено, как перед дракой. Что ответит старик?

Савелий Маркович нарочно медлит с ответом. Издали любуется мальчишкой. Добрый рыбак растёт. К делу охочий и выдержанный. Лишних вопросов не задаёт. Откажи ему сейчас, виду не подаст, что реветь хочется.

- Можно и сготовить, - наконец говорит Бандура. Видит, как загораются в глазах мальчишки радостные искры, добавляет:

- Ты этим и займёшься, чадунюшка.

- Усе чисто как надо исделаю! – Котька старается идти к двери неспеша, но ноги сами припускаются в бег.

Савелий Маркович поднялся, начал неторопливо одеваться. Выходная одежда, загодя приготовленная Надеждой Поливановной, висела на спинке стула. Тянуло от рубашки прохладной свежестью недавно стираного белья, похрустывал накрахмаленный воротник на морщинистой шее.

Не нарадуется на Ваську старик. Хорошо зашагал по жизни. Первым в их роду стал шкипером. На артельные деньги учили парня, значит, нужный он людям человек.

Изменения в посёлке, связанные с созданием коммуны, Бандуре по душе, хотя и не всё принимает сердце. Издавна заведено на побережье: коль сделал для тебя кто хорошее – обязательно добром отплати человеку. В коммуне, по мнению Савелия Марковича, не чтят этот обычай, заведенный ещё дедами и прадедами. Когда уехал Васька на учёбу в Мариуполь, прихватил Бандура бочонок вина, сушёной рыбы, подался в Камково угощать артельщиков. На его удивление и стыдобину , отказались от угощения люди, не приняли подарки. Не только Кружилин или Гавря Извеков, даже Колька Бульбуль, дело невиданное и неслыханное, ни одной чарки не пригубил. С укоризной сказал:

- Совсем, то есть, Савелий Маркович, несознательным илиментом ты остался. Тянешь народ у старческое прошлое, которому никакого возврата, то есть, быть не может.

Хоть выбрасывай Бандуре добро. Не везти же назад в хутор. Как заявишься, Надежде Поливановне в глаза посмотришь? Хоть и не скажет ничего, обязательно подумает, что не пользуется уважением в посёлке Бандура, коль побрезговали люди принять его угощения.

Выручил старик Игнат Кальченко. Забрал и вино, и еду, ещё и слова утешительные, очень приятные для Бандуры, сказал:

- Ты на наших артельных шалав сердца не имей, Савелий. Вовсе они ишо тёмные люди, приятным обхождениям не научены. Насовсем не понимают, что, когда человек от чистого сердца угощение делает, надо его беспременно уважать: бочку тую распить, а клёпки у море выкинуть. Другое дело, ежели какая шалава пожелает напоить людей, а потом выгоду с того поиметь. Такой гниде провокаторной надо немедля каменюку на шею вешать и заместо бочки кидать за милю от берега. Щоб её даже дохлым падлом назад до людей не прибило!

…Завтакали всей семьёй под той же грушей. Старик обновил ствол, поставил новые лавки. Для детворы повыше, чтоб не тянулись к мискам.

На столе чугунок с рассыпчатой картошкой, обильно сдобренной жареным на сале луком, несколько горок блинов. Парит надраенный до зеркального блеска самовар, попискивает, передразнивает бегающих по отмели куличков.

Старик усадил на колени малолетнюю Верку. Мял в своей миске картошку, кормил девчушку. Верка одной рукой прижимала к себе тряпичную куклу, второй норовила дотянуться до блина, заманчиво блестевшего поджаренной коркой.

- Не егозись! – крикнула на дочку мать. – До всего дойдёт очередь.

- Деда, меня на свадьбу возьмешь? – шепеляво спрашивала Верка.

- Беспременно возьмём, чадунюшка! – Бандура неумело затыкал рот девчушки картошкой. Верка воротила лицо, продолжала расспросы:

- А Манька поедет?

- И куклу твою возьмём. Как вас разлучать?

- Вот уже она обрадуется, когда узнает. Она, деда, совсем понятливая у меня, токи говорить не умеет.

- Зато ты троих переборешь! – вновь вмешалась в разговор Надежда Поливановна. – Скоки тебе раз наказано было, щоб ты Савелия Марковича батей кликала? Какой он тебе дед!

- Он же не всамделишний батя! – скривилась Верка. Готовая зареветь, покосилась на мать.

- Не надоть на дитёнка кричать, - заметил Савелий Маркович. – Главное, что она для меня дочка, а усе другое совсем даже не важное.

У Котьки, слушавшего этот разговор, расправились насупленные брови, зелень глаз стала чистой, как вымытая дождём листва.

- Балуешь ты дитя, Савва, - с притворным неудовольствием сказала Надежда Поливановна. – Давай её сюды, не даст она тебе поисть.

Прежде чем забрать дочку, выбрала из стопки блинов пару самых румяных, положила наверх, подвинула миску к мужу.

За Григорием, к неудовольствию мальчишки, идти баркасом не пришлось. Пробегающий парусом возле хутора слободской рыбак передал Бандуре, что ещё утром за гостями в Песчанск послано четыре рессорных экипажа, нанятых по случаю свадьбы. Один из них привезёт семью Гришки. От такой вести даже помолодел Савелий Маркович, горделиво расправил грудь. Уже давно было пора собираться в посёлок, а старик сидел на лавке, боясь тронуться с места, придавленный нежданной радостью.

Первая коммунаровская свадьба в посёлке Камково!..

Спешат на косу баркасы с ближайших и дальних хуторов, с Матросской и Солдатской слободок города.

Хохот, песни, задорные крики. Звонкие переливы гармошек.

Словно вспомнили люди, что помимо тяжких будней, повседневной работы за кусок хлеба, есть ещё и праздники. Побоку надоевшие заботы! Сегодня не время для занудливых разговоров. Расплескалось веселье по всему Камковскому заливу. Каждый по-своему смешит людей.

Вот разноголосым смехом взорвался и баркас Бандуры. Не выдержал серьёзности, сам ухмыльнулся Савелий Маркович. Лукаво подмигнул Котьке.

- Слышь, батя, дай я порулю Трошки! – попросил Котька.

- Рулюй, сынок, привыкай! – Старик подвинулся на кормовой банке, уступил место мальчишке.

У Надежды Поливановны ёкнуло сердце. Впервые назвал Котька отцом Савелия Марковича. Уже не от веселья – от радости повлажнели глаза. Мысленно перекрестилась: «Господи, кажись, на лад всё в семье становится. Хочь бы не помешала счастью какая лихая година!»

12

За лето набрала сил комунна. Отстроили сгоревший амбар. На пустыре, ближе к морю, поставили дом, в котором разместили правление артели и поселковый Совет. Кружилин замахивался на школу и детские ясли. После весенней путины появились деньги у комуннаров. Не за треть цены, как раньше прасолам, за полную шла рыба на базаре.После того как ввели в строй коптилку, ещё заметнее стал доход. И это при условии, что почти ни с чем начинали весну рыбаки. Промышляли не сетями, - хламом, оставшимся за ненадобностью на чердаках. Из посудин набрали пяток плоскодонных дощаников, на которых не то что в море, в бухте от берега отрываться страшно было..

Выручила коммунаров «Мария» Три рейса сделал Кружилин к Бирючему острову, взял неплохой улов. Но всё это мелочи по сравнению с сегодняшним днём. Больше десятка двухсотпудовых баркасов, из которых два моторных, и мотофелюга начнут осеннюю путину. Поспеет к тому времени и «Мария». В азовских мастерских стоит шхуна, ставят на судно пятидесятисильный мотор. К сентябрю обещают закончить работы.

Малахова, вернувшегося в посёлок, радовало, что дело пошло на лад.Теперь уже не слова, сама действительность агитировала за коллективный труд. Налицо были не только явные перемены к лучшему в жизни рыбаков, другими стали люди.

На высоте оказался Кружилин. Умелой рукой держит штурвал артельного хозяйства. Знали кого поставить во главе комунны рыбаки.Да и что удивительного. Народ – сила – всё видит и знает. Разве не сомневался Малахов в Николае Крутоверхом? Пьяница беспробудный, неграмотный мужик, а вот взял себя в руки, другим человеком стал. Ни одно дело в посёлке без него не решается. Кто как не Крутоверхий положил конец хозяйствованию в Камково лавочника Ваньки Грека. Отчаянно сопротивлялся Грек. Сбавил цены на многие товары, хотел отвадить рыбаков от кооперации, начавшей организовываться в посёлке. Знал Ванька: хоть задарма раздай половину лавки – в накладе не останется. Всё окупится вином, отпускаемым в кредит. Самый верный был источник доходов. Расплачивались рыбаки за долги рыбой. От дедов-прадедов повелось: ватаги ли уходили на промысел или одиночки по приходе с моря пудами оставляли у лавочника рыбу. Коммунары тоже этой традиции придерживались Какой бы ни был замёт, в первую очередь разбрасывались равные паи « на жарёху».Иной раз по пуду падало на такой пай, при хорошем улове брали, кто сколько донесёт. Скажи кто людям, что воруют, самих себя обкрадывают, на смех бы подняли. Не на чужое зарятся, своё берут. Как отцы и деды брали. «Жарёха», как правило, к Греку попадала. От него в город на рыбный базар. Даже после комиссионных, что брали торговцы, оставалась изрядная прибыль. Она и заставляла Ваньку держаться за лавочку в посёлке. Не будь этого, давно бы перебрался в Песчанск. Николай решил положить конец хозяйствованию Грека. Прихватив с собой Игната, Кальченко пошёл к Ваньке.

Лавочник поначалу растерялся, увидев у себя неожиданных гостей. Забыл когда в последний раз был у него Бульбуль., как продолжал он называть Николая.. Да ещё вместе с инвалидом. Потом сладко ёкнуло сердце. Совсем недавно первыми завсегдатаями были эти двое в его лавке. Неужто на старое потянуло? Ловко махнул тряпкой по прилавку, првычным движением выставил бутыль с вином, стаканы.

- Погодь Трошки, Иван Карпович, мы, то есть, совсем по другому поводу до тебя заглянули, - сказал Николай, незаметно пригрозив кулаком Игнату, у которого при виде вина дёрнулся кадык. – Хочу знать, скоки я тебе задолжал. Долг, чем давнишней, тем тяжелее на совести, то есть, висит.

Нет за тобой долгов, Коля, - масляно блеснул глазами Ванька. – Если какой и оставался, так я его давно вычеркнул.

- А у меня? – спросил Игнат.

- Вы у меня сроду в должниках не числились, Игнат Тимофеевич. Если когда и наливал, то токи из особого уважения к борцу за Советскую власть.

Лучше бы промолчал Грек. Узкими, сунь между векеми спичку –не пройдёт, стали глаза инвалида.

«Это же скоки теперя безвозвратно потеряно, - подумал Игнат. – Выходит, самой распоследней шалавой у посёлке я был. Кругом возле добра ходил и ничо про то не знал. И эта паскуда торговая тожеть стерва порядочная. Шо ему стоило трошки раньше про то сказать? Правильно Колюня порешил гада за хрип взять. Рази можно таким контрам на свете жить?»

- Может, ты взаправду меня вычеркнул, Иван Карпович, токи я теперь на слово, то есть, никому не верю,- меж тем продолжал своё Николай. – Покуда, то есть, своими глазами не увижу, не успокоюся.

- Пожалте! – усмехнулся Грек, выбросил на прилавок знакомый всему посёлку кондуит.

Николай сгрёб тетрадь:

- Теперя слухайте меня, то есть, внимательно гражданин Гречанников. Гадость эту мы на распыл, то есть пустим. Немае у вас у посёлке никаких должников. Если шукать их зачнёте, осудим.

- Ишо перед судом и по шее накладём! – не сдержался, вылил злость Игнат.

Помрачнел лицом Ванька, но промолчал. Понимал: спорить с этими сейчас бесполезно. За ними сила. Подумалось, что прав был Аркадий Федосеев. Упустили момент, отдали власть бульбулям.

Теперь хоть с сумой по миру иди..

Через несколько дней уехал из Камково Грек. Лавку подремонтировали, отдали кооперации.

Часть пятая

13

Морозной была зима. Даже старожилы такой не упомнят. Скованное льдом застыло море. Скалилось голубоватыми торосами, парило рваными трещинами. По ночам пушечно лопаясь, рвался припай, пугая сонных горожан. Утром на тротуарах находили замёрзших птиц. Живые сидели на ветках и проводах нахохлившимися комочками. Редкие воробей или галка рисковали слететь на землю в поисках съестного. Холод был страшнее голода.

Григорий поднялся рано, задолго до гудка. Сквозь заледенелое окошко скупо сочился зеленоватый свет. Осторожно ступая, стараясь не разбудить жену и детей, прошёл на кухню. Снял с печи высушенные портянки, аккуратно обмотал ноги, сунул в сапоги. Накинув на плечи ватник, вышел в коридор. С трудом отворил примёрзшую дверь. У порога сахаристо блестел наметённый за ночь сугроб. Проваливаясь по колено в снег, Григорий с трудом добрался к сараю, нашёл лопату. Стал очищать дорожку к калитке.

За этим занятием и застала его Оксана. Зевая, вышла на порог, невольно закрыла глаза… Слепила зрачки девственная чистота снега.

- Боже, что делается! Как ты на завод доберёшься?

- Да уж как-нибудь!

Работа разогрела Григория. На бровях и выбившейся из-под шапки прядке волос – серебристый иней.

- Чисто тебе Дед Мороз! – улыбнулась Оксана. - Бороды не хватает. – Поёжилась от холода, втянула голову в плечи.

- Иди домой, застудишься!

Минуту постоял без работы Григорий, почувствовал, что мёрзнет, принялся ожесточённо отбрасывать снег.

Завтракали вдвоём.  Шурка нежилась в постели. Из-за холодов занятия в школе отменили.

Оксана проводила мужа до калитки:

- Ни пуха тебе ни пера, Гриша!..

- К чёрту! – Григорий шутливо сплюнул через левое плечо.

Сегодня у Бандуры особенный день. Два месяца назад в цехе, которым он руководил, создали спецучасток. Доступ туда лишь у ограниченного круга людей. Даже работающие рядом на сборке культиваторов вряд ли догадываются, что происходит за дощатой перегородкой, отделяющей участок от цеха. Не всё понимают и те, кто трудится и на самом участке под руководством незнакомого инженера. Создаётся металлическая конструкция из разных по толщине тросов и набора буйков. Лишь руководство завода, в том числе и Григорий, осведомлены о назначении опытных работ. На Красноармейке , по заказу Наркомата обороны, пробуют выпуск минно-тралового оборудования.

Вчера закончено изготовление пробного трала. Сегодня комиссия принимает его. Потому празднично выглядит Бандура: надел свежую рубашку, повязался галстуком. Оксана сразу поняла в чём дело, пожелала удачи.

Чем ближе к заводу, тем оживлённее улицы. Чаще встречаются знакомые. Григорий никого не замечал, думал о своём. Если испытание пройдёт успешно, часть завода перейдёт на выпуск военной продукции. И это в то время, когда страна крайне нуждается в культиваторах и жнейках. Что поделаешь – в мире неспокойно.

В цехе Григорию сказали, что его ждёт Поплавский. Звонил несколько раз, просил зайти немедленно. Что привело в такую рань Геннадия Михайловича? Расстались вчера вечером, вместе ушли с завода. Договорились встретиться днём, как только прибудут члены комиссии. Может быть, за ночь что случилось?

Волнуясь Бандура поспешил в заводоуправление. Негромко постучал в дверь кабинета. получив разрешение, вошёл. Поплавский был не один. В креслах два незнакомых человека.

 -Ждём вас, Григорий Савельевич. – Геннадий Михайлович пожал руку Бандуре, кивнул головой в сторону сидящих:

-Товарищи из наркомата. Несколько нарушили наши первоначальные планы. Тралы будут приниматься не в цехе, а в море.

- Согласитесь, что в этом есть резон, - отозвался один, видимо, старший.

 - Не спорю. Любая конструкция должна проверяться там, где ей надлежит служить. Это азбука производства.

- Какое же сейчас море? – удивился Григорий, словно воочию увидел торосы у набережной.

- Море есть и в Севастополе, улыбнулся Поплавский.

Григорий понял, что между троими всё договорено.

 -Что же, вводите в курс дела, - сказал он, поудобнее устраиваясь в кресле.

Часть седьмая

1

О легендарном корне агар, сок которого в считанные минуты затягивает самые страшные раны, хан Батый узнал от татарских мурз, приехавших на поклон к батырю. Владело тайной небольшое племя русичей, осевшее на диком поле вблизи Меотиды. Никто не знает точного места стоянки племени, зорко стерегут русичи границы, храбро оберегают свою землю, победить их невозможно: изрубленные ятаганами, исколотые копьями, тут же встают в строй воины, возвращённые к жизни чудодейственной силой корня.

Дороже самого богатого ясыря была для хана нежданная весть. В схватках со славянскими племенами таяли силы орды, уходили в небытие, откуда нет возврата, самые храбрые воины. Еще год-два такой войны – и некого будет вести дальше. Пустым бахвальством станет клятва – бросить под копыта монгольских скакунов всю Европу, данная некогда отцу – славному богатырю Джучи, сыну грозного Чингисхана.

Батый вызвал любимого темника Ногая и повелел ему найти русичей. Всё равно как, силой или золотом, вырвать у них тайну корня.

От устья Дуная до гирла Дона рассыпалась татарская орда. Ногай разбил свой шатёр в нижнем течении Борисфена (древнее название Днепра). Сюда каждодневно спешили к нему гонцы, но вести о разоренных городищах и богатой добыче не радовали темника. Тайна, ради которой он ушёл в поход, оставалась не раскрытой.

Долго и терпеливо ждал Ногай и, наконец, дождался. От мурзы Тукая, обессиленный, прискакал всадник, упал на колени перед темником, попросил выслушать его один на один. Шевельнув бровью, отправил от себя свиту Ногай, грозно с надеждой сказал:

- Чем порадуешь меня, воин?

- Скорее огорчу, великий хан! Я принёс тебе недобрые вести. Мы нашли племя русичей, владеющих тайной корня, но не смогли победить его. Нет больше Тукая, нет его славных воинов. Из всей орды в живых остался я один…

- Грязный шакал! – наливаясь гневом, сказал Ногай.- Ты спас свою жизнь бегством и посмел явиться ко мне? Страшная смерть ждёт тебя, предатель! Эй, мурзы!..- Темник хотел хлопнуть в ладоши.

Не торопись, хан! – бесстрашно взглянул в глаза повелителя воин.Поднял к небу руки. – Видит аллах, никакая смерть не страшит меня. Я прискакал предупредить тебя: не трогай это племя. Русичи непобедимы. Падая от наших стрел и ятаганов, они тут же поднимаются и вновь берут в руки оружие. Пока с ними тайна волшебного корня, мы будем зря губить людей, хан!

- Ты останешься жить, собака! – сквозь зубы процедил хан. - Только для того, чтоб собственными глазами убедиться в лживости своих слов. Нет плоти, которая была бы сильнее металла!

Проводник ехал, крепко привязанный к лошади волосяным арканом. Пять воинов, приставленных Ногаем к незадачливому гонцу, не спускали с него глаз. На коротких привалах (торопилась орда) несчастному развязывали руки лишь на время еды, потом крепко стягивали ремнями.

Когда близка стала цель, гонец поднял глаза к небу и что-то прошептал.

- Зря молишься, собака! Аллах уже ничем не поможет тебе! – криво усмехнулся один из конвоиров.

- Я молюсь за вас, глупцы! – внятно сказал воин. – То, что вы сейчас увидите, будет страшнее казни, которая ждёт меня!

Его убили бы за эти слова, если бы не строгий наказ Ногая не причинять вреда пленнику.

К исходу дня несметная орда взяла в кольцо небольшое городище в степи, полого сползающее к берегам Меотиды. Ночь побоялась подступиться к огням бесчисленных костров, испуганно обошла их стороной. Лишь рассвет смог притушить зловещее зарево.

Ногай вызвал к себе одного из мурз, сказал:

- Возьми с собой воина и толмача, поезжай к русичам. Скажи, что мне нужно от них. Пусть выбирают между жизнью и смертью!

- Ты идёшь на переговоры с неверными? – удивился мурза.- Не слишком ли большая честь для них? Клянусь, я сумею развязать язык каждому!

- Ступай! – нахмурился темник. – Я знаю, ты храбрый воин и не привык щадить врага. Но мне нужна тайна корня, а не сотни порубанных трупов…

- Слушаюсь, хан! – Мурза низко поклонился, пятясь вышел из шатра.

Он вернулся через полчаса, нырнул под полог, застыл у входа.

- Ну? – вопрошающе взглянул на него Ногай.

- Они сказали, что не боятся тебя, великий хан! – выдержал взгляд темника мурза. – И ещё…

- Чего же ты замолчал?

- Прмигрозили перебить всех нас, если мы не уберёмся отсюда…

- Ступай и приведи мне, кто сказал это!

- Слушаюсь, хан!

С гиком и воем устремилась на горстку храбрецов орда. Охнула под копытами скакунов степь. В несколько минут всё было кончено. На месте строя русских осталась груда порубанных тел. Двоих оставили в живых татары, принялись вязать руки ремнями.

Не прячь глаза, шакал! – со злой радостью сказал валяющемуся у его ног пленнику Ногай. – Смотри, что сделали настоящие воины!

-Лучше бы аллах лишил меня зрения ещё в детстве! – простонал несчастный.

Хан не успел удивиться странному ответу. Пока его всадники сдерживали и разворачивали разгоряченных коней, поднялись порубанные русичи, перебили тех, кто хотел пленить их товарищей, вновь встали в боевой строй. Набежавшую теперь уже с другой стороны орду опять встретили мечами и копьями.Упали под острыми ятаганами татарских конников и снова встали.

Так повторялось до самого вечера. Новые и новые отряды посылал в бой .Ногай, но ни один из мурз не мог похвастать победой. Не было и пленных.

Темнота остановила битву. Ногай лежал в своём шатре и ощущал, как въедливой пиявкой присасывается к сердцу страх. Он давно позабыл, что существует на свете такое чувство, и поэтому казалось оно особенно острым.

Шум за пологом шатра заставил вздрогнуть хана. Он торопливо поднялся, схватился за ятаган. Низко кланяясь, в шатёр вошёл телохранитель, сказал:

-К тебе гость, хан...Прикажешь ввест

- Пусть входит! – Ногаю не хотелось осаваться в одиночестве.

Мурзы втолкнули в шатёр связанного русича. Он встал посередине, без боязни взглянул на хана. На лицо Ногая набежала торжествующая улыбка. Если их можно брать в плен, значит, они такие же люди, как и все.

-Кто взял его? – обвёл взглядом стоявшех за пленником мурз Ногай.

-Он пришёл сам.

-Тогда он действительно гость! – нахмурился хан. – Развяжите его и уходите.

Мурзы торопливо исполнили приказание.

-Что ты хотел сказать мне? – спросил Ногай, когда они остались вдвоём.

-Уходи отсюда, хан! –неторопливо произнёс русич. – Ты мешаешь нам заниматься делом. Твои скакуны топчут вспаханные нами поля, вместо дождя они поливаются кровью. Мы не хотим убивать твоих воинов, ты заставляешь нас делать это.

-Открой мне тайну корня, покажи, где он растёт, и я немедленно уйду, - пообещал Ногай.

-Ты просишь невозможного! – усмехнулся русич.- Корень , о котором ты спрашиваешь, растёт в сердце каждого из нас. Но если ты даже вырвешь сердце из моей груди, начнёшь резать его на кусочки, оно всё равно ничего не скажет тебе.

-Я хочу видеть этот корень! – упрямо повторил Ногай.

-Ищи его в своём сердце, хан. Если оно пусто и там ничего не растёт, мне жаль тебя! – Русич повернулся и направился к выходу.

-Погоди! – остановил его темник. – Что будет, если я ничего не найду в своём сердце?

-Случится самое страшное , хан. Ни ты, ни твой народ – никогда не обретут бессмертия.

-Иди!.. – задумчиво сказал Ногай.

Русич шёл татарским станом, и никто не посмел остановить гостя хана. Впервые так гордо и независимо уходил от темника враг. Нахмурился Ногай, свёл брови. Сердитая складка взбугрилась на переносице. Телохранитель понял батыря, сорвал висевший на стене лук.

Предательская стрела ударила русича в спину. Качнулся воин, но не упал. Двумя руками схватил выглянувший из груди заострённый конец стрелы, выдернул, бросил под ноги. Пошагал дальше.

Наблюдавший за ним в щель полога Ногай ахнул, закрыл ладонями лицо.Медленно, словно не в русича, а в него самого попала стрела, опустился на ковёр..

Утром темник увёл орду.

2

В роный перстук вагонных колёс ворвался скрежущий звук. Пойманной в сети рыбиной дернулся вагон. От паровоза до хвостовой теплушки пробежал буферный лязг. Встревоженные, загудели голоса, у кого-то заплакал ребёнок

- Что?.. – сонно спросила Оксана.

- Сейчас узнаю. – Григорий, свесив с нар босые ноги, на ощупь ловил пальцами голенища сапог. Тускловатый свет фонаря, подвешенного к потолку вагона, не мог побороть темноту.

Так же на ощупь Бандура нашёл металлическую защёлку двери. Приподняв, рванул на себя. Вместе с предутренней сыростью в теплушку ворвалась прохлада, колыхнула застоявшуюся духоту вагона, битком набитого народом.

- Не опоздай! – просящее бросила в спину мужа Оксана, подавляя зевок.

Бандура не ответил. Спрыгнул на невысокую здесь насыпь, пошагал в голову состава, где блестели редкие огни станции.

Вернулся минут через двадцать. Не стал подниматься в вагон, коротко бросил в дверной проём:

- Встречный идёт!

- Долго ждать? – спросил кто-то.

- Кто знает!..

Хлопали двери теплушек, неяркие начали вспыхивать огоньки папирос. Кое-где под насыпью редкие загорелись костры. Женщины торопились состирнуть пелёнки, обмыть тёплой водой лица детей. Ещё несколько дней назад они вряд ли рискнули бы разводить огонь рядом с составом. Теперь опасность осталась позади. Вот уже неделю не видно и не слышно в небе самолётов.

Эшелон шёл на восток. Тридцать шесть вагонов-теплушек с демонтированным оборудованием и людьми. С началом войны экспериментальный участок Красномайки, которым руководил Бандура, развернули в цех, производящий минно-траловое оборудование. В августе сорок первого цех стал единственным поставщиком флота. Родственные предприятия находились в Николаеве и Ленинграде. Первый занят фашистами, второй отрезан от страны. Приказ об эвакуации завода получили в середине сентября. Третьим эшелоном ушёл на восток цех Григория Бандуры. Пункт назначения – Средняя Азия.

Бабье стояло лето. Солнечные лучи нежили, как ласки давно любящей женщины. Не было в них обжигающей страсти, покой и умиротворение дарили они людям, последним, но надёжным согревали теплом. По утрам прозрачен был воздух. Лишь у самого горизонта дёргалась неширокая полоска дымки, заставляла плясать неровную бугристость степи, редкие в этих местах рощи, далёкие строения. Не красоту искали в осеннем небе люди, ловили взглядами самолёты. С надеждой и страхом старались определить – свои или чужие. Своих было мало.

Там, в Украине, вдоль насыпи свежие темнели воронки, вырытые бомбами в живительном чернозёме. Искарёженные взрывами вагоны, причудливо изогнутые рельсы, наспех набросанные могильные холмики кричали о недавно разыгравшихся здесь трагедиях. Красномайцам повезло: их не бомбили.

Ночью у Сталинграда перебрались на левый берег Волги. Здесь уже глубокий был тыл. Пристанционные строения, совсем как в мирное время, залиты электрическим светом. Днём на привокзальных базарах торговали бабы не только овощами и фруктами. Можно было купить вареную птицу, кусок баранины. Домики встречных селений радовали глаз белизной стен. Нет на них камуфляжной серости, как и нет в стёклах окон бумажных наклеек. Всё как до войны. Вот только редко увидишь на улице молодого мужика, да заострённее стали лица у женщин, на плечи которых навалилась вся прорва мужской работы.

Григорий Бандура – старший эшелона. На остановках, где нужно получать питание, пополнить запасы воды, проходить надоевшую дезинфекцию, у него уйма дел.Потом опять дорога, непривычное, сердцем не принимаемое ничегонеделание. Оно страшнее самой тяжёлой работы. Уж лучше бы рыть котлованы, таскать чувалы с каким угодно грузом, лопаясь от натуги, тянуть тяжёлый конец волокуши, нежели это бесцельное лежание на нарах в ожидании следующей станции. И думы, думы, думы…  Никуда от них не денешься.

Война!

Разумом он чувствовал её неумолимое приближение. Тревожные нотки прскальзывали в коротких письмах сына. Алексей после окончания училища служил политруком на пограничной заставе вблизи Бреста. От засилья «нового порядка» бежали на недавно освобождённые земли Западной Украины галицийские крестьяне, нерадостные приносили вести. Спешат к границам механизированные колонны фашистов, на станцию прибывают вагоны с солдатами. Что-то задумали фашисты. Не трудно догадаться – что. Достаточно взглянуть на карту и увидеть, как широко расползлось по Европе коричневое пятно фашизма. Временно застыло. Надолго ли?

Надежда на сыновей. Крепкие выросли ребята, не подведут. Как в своё время не подвели отцы.

Издалека требовательный раздался гудок паровоза. Звук был плотным, смешалась в нём уверенная сила, которую не смогла побороть усталость. Всё усиливающаяся дрожь прошла по рельсам, на которых стояли теплушки. Невольно умолкли люди, смотрели на соседнюю колею. Два спаренных паровоза, усиленно работая лёгкими-поршнями, отхаркивая в трубы прогорклый дым топок, тащили длиннющий состав. Под брезентовыми чехлами легко угадывались громадные тела танков. Недвижимо застыли возле них часовые. Зловеще поблескивали в неверном свет зарождающегося утра примкнутые к стволам штыки.

Грозным видением ушёл на запад воинский эшелон, в сторону, где ещё держалась ночь. Провожая собрата, приветственно прогудел стоявший паровоз, и сразу же команда:

- По вагонам!

Торопливо тушились костры, лязгали задвижки на закрываемых дверях. В теплушках долгое ещё гудение голосов: женщины, их большинство в эшелоне, проверяли, не остался ли кто. Случалось и такое в дороге.

Оксана подошла к присевшему на нары мужу, спросила:

- Чайку попьёшь?

Григорию пить не хотелось, но не посмел отказом огорчить жену. Всю жизнь привыкла заботиться о семье, теперь, когда остались вдвоём, всё внимание мужу.

Пил крутой, припахивающий дымом кипяток, вслушивался в монотонный перестук колёс, думал…

В тот воскресный день собирались проводить отца. Оксана приготовила немудрёные гостинцы для многочисленной теперь семьи Савелия Марковича.

Хотели взять с собой Шурку, но та наотрез отказалась. У них с утра учебные полёты, пропустить их никак нельзя. Девушка занималась в местном аэроклубе.

Он до сих пор не может объяснить себе, как смог сквозь крепкий предутренний сон услышать тихий скрип калитки. Стук в дверь застал его уже на ногах.

- Минутку! – попросил он, заправляя рубаху в брюки.

- Велели прибыть на завод.. Немедленно! – взволнованно прозвучал за дверью незнакомый девичий голос. Прошелестели по песку торопливые шаги, вновь стукнула калитка – и стало оглушительно тихо.

Вызов на завод был не в новинку для Григория, в цехе иногда случались неполадки, но сегодня завод не работал.

- Кто там?- сонно спросила Оксана.

- Посыльной с завода, - Григорий прятал глаза от жены, чтоб не передалась ей тревога, внезапно вкравшаяся в сердце. – Срочный вызов…

- О господи!..- вздохнула женщина. – И в выходные покоя нет. Не задерживайся, Гриша. Поезд уходит в восемь. Я буду ждать тебя на вокзале...

- Хорошо!

Утро рождалось погожим. Не успевщее остыть за короткую ночь море ласково прижималось к камням набережной, согревало их. Горланили над гладью воды оголодавшие чайки, игриво препинались друг с дружкой.

Город, как всегда в эти часы, был пустынен. Только-только начали просыпаться улицы. Поскрипывали колёса ручных тачек, с которыми спешили на базар торговки с разной снедью, да заскребли мётлами дворники. У причала рыбозавода пробовали моторы сейнера, готовились выйти в море. Всё было, как обычно, и в то же время Бандура мог поклясться: что-то изменилось.Он настойчиво искал эту перемену: в звуках, в лицах редких прохожих. Искал и не находил, не понимая, что изменения происходят в нём самом, и заноза тревоги, которая вошла в него в это утро, останется в сердце навечно, до конца дней. Она станет привычкой, иногда вообще он будет забывать о ней, но ненадолго. Будет напоминать о себе заноза болью, как осколок, оставшийся в теле солдата.

В кабинете директора были секретарь парткома, главный инженер, начальник служб и цехов. Бандура пришёл позже всех, но это было понятно – он и жил дальше - на Матросской слободке.

- Похоже, что все в сборе, - невесело улыбнулся директор. Как бы подчёркивая важность момента, встал, остался стоять:

- Получено распоряжение главка начать работы по особому плану. Срок перехода – сорок восем часов. Прошу каждого из вас подать свои соображения, непременно в письменном виде.

Он сказал „прошу”, но последнее слово прзвучало как приказ.

Переход на особый план означал не что иное, как перевод работы всех цехов на выпуск военной продукции. Уже не оставалось никаких сомнений в том, что случилось, но так уж устроен человек, что всегда теплится в его душе лучик надежды на лучшее и, наверное, чтоб не загасить его, никто из присутствующих не произнёс страшного слова.

-За дело, товарищи! – негромко сказал Поплавский. – Через час собираемся у меня.

Может показаться странным, но именно в эту минуту Григорий думал не о деле, которое ему надлежало выполнять, а о дочери. Она стояла у него перед глазами с рыжеватыми, по-мальчишески коротко постриженными волосами, с лукавой задоринкой в зелёных глазах и резкими движениями сильных рук, натренированных спортом и каждодневной гимнастикой.

В последнее время Шурка увлеклась астрономией. Невесть где раздобыла подзорную трубу, смастерила из неё примитивный телескоп и часами просиживала на крыше дома, наблюдая небо.Однажды умудрилась забраться в колодец, откуда, по её уверениям, звёзды были видны днём так же хорошо, как и ночью. Вскоре она знала небесную карту лучше земной. Солнечная система стала для неё так же знакома, как улицы родной слободки. Порой Григорию казалось, что Шурка поступила в аэроклуб только потому, чтобы быть ближе к звёздам.

Взрослея, Шурка становилась не то чтобы скрытой, но малоразговорчивой От неё не всегда можно было узнать, чем она занимается, что её влечёт. Почти ничего не говорила и о своих делах в аэроклубе. Помнится, проходили как-то возле недавно выстроенной в городе парашютной вышки. Металлическая громада высилась на площади возле моря. Шли прыжки. Желающие могли подняться наверх по множеству ступенек, напоминающих корабельные трапы, обвязаться ремнями и ринуться в пугающую пустоту. С земли человеческие фигурки на верхней площадке вышки виделись непривычно маленькими. Бандура внимательно посмотрел на вышагивающую рядом дочь, подзадоривающе сказал:

- Небось, испугалась бы? Сверху-то!

- Хочешь посмотреть? – вызывающе улыбнулась Шурка.

- Забоишься!

- Увидим! – Она решительно шагнула к невысокому заборчику, ограждавшему территорию вышки, но, сделав несколько шагов, остановилась. – Нет, лучше не нужно!

- Я же говорил, что забоишься! – разочарованно сказал Григорий, которому не очень-то хотелось видеть дочь, кувыркающуюся под куполом парашюта, и в то же время не по душе пришлась её нерешительность.

- Смешной ты, папка! – очень серьёзно сказала Шурка.- У меня двенадцать настоящих прыжков с самолёта. А это разве высота? – Она кивнула головой в сторону вышки. Потом поняла, что прговорилась, покраснела: - Маме не нужно об этом. Волноваться будет. А прыгать совсем не страшно, честное слово.

- Слушай, Александра, давай с тобой договоримся...- Григорий мучительно долго подбирал нужные слова. От того, что не мог найти их, заметно волновался. - Вобщем, ты ничего не должна скрывать от нас. Во всяком случае, от меня!

- Хорошо, папка! – не сразу ответила Шурка. Впервые отец обратился к ней уважительно, как к взрослой, назвал полным именем. – Только, я всё-таки думаю, нам не всегда нужно волновать мать.

Шурка держала слово. Вчера по секрету от матери сказала, что в воскресенье у неё первый затяжной прыжок. Именно поэтому она никак не может поехать на косу, хотя ей очень хочется видеть деда. Услышанное взволновало Бандуру. Он знал, что затяжной прыжок – это долгое свободное падение без открытого парашюта. Самый малый просчёт и...

-Удачи тебе, Александра!

-Спасибо, папка!

Шурка была благодарна отцу, что он ограничился лишь этими словами. Значит, верит в неё. Чем бы ни занимался в тот субботний день Григорий, он ни на секунду не забывал, что ждёт завтра дочь. С трудом заставлял себя держаться спокойно.Если бы кто знал, как давалось ему это спокойствие?

Сейчас, на совещании у директора, он понял, что заставляло его думать о дочери. Конечно же, в аэроклубе уже все знают, и ни о каких прыжках не может быть и речи. Эта мысль принесла успокоение.

12.

Если бы Петька выбрался на холм, идти ему было бы значительно легче. Твёрдая земля – не проваливающийся под ногами песок.

Но Петька не знал, что порой короткий путь бывает самым длинным, и продолжал вышагивать берегом.

К вечеру добрался до небольшой балки. На его счастье стоял здесь небольшой стожок сена. Видно, кто-то заготовил его ещё летом, да война заставила позабыть о стоге. А может, закрученный водоворотом последних событий, далеко от этих мест был хозяин, если вообще прдолжал жить. Но так уж устроен мир, что добрый труд одного на пользу другому. Из последних сил мальчишка вырыл углубление в сене, забрался в него и сразу, как в пропасть, провалился в глубокий сон.

В Песчанск он попал к вечеру следующего дня. Поток беженцев, катящийся теперь в обратную сторону, подхватил мальчишку. Сердобольные бабы накормили Петьку, нашли место на подводе, довезли до города. Он не рискнул заходить домой, заглянул к дружку Вовке Битану, вызвал во двор.

- Ты откуда взялся? – удивлённо спросил Вовка, уводя Петьку от своего крыльца. – Ты же с нашими ушёл!

- Ушёл, да не дошёл! – угрюмо буркнул Петька. Ему хотелось спросить Битана об отце, но он не посмел этого сделать.

- А мать? – продолжал расспрашивать Вовка.

- Мать ушла.

- Во дела! Отбился, что ли?

- Ты мне лучше про другое скажи, - не желая ковыряться в том, что с ним случилось, сказал Петька и уже хотел задать дружку мучавший его вопрос, но опять слова застряли в горле, заставили раскашляться.

- Про другое что говорить? – рассудительно протянул Вовка. – Тут такое творилось, такое творилось. Два дня бомбами нас закидывали. Потом из пулемётов бить начали. Увидит, гад, человека на улице и давай гоняться за ним... Ещё безвластие было..

- Чего?

- Безвластие! Это корда наши уже ушли, а немцы ещё не пришли.Тута чудеса и начались. Город ничейный стал, все магазины настежь открыты, заходи и бери чего хочешь. Я патефон притащил, машинку швейную, по мелочам кое-чего...

17.

Ночь...

Кружилин открыл глаза, прислушался. Обострённый за время болезни слух уловил далёкий топот лошадиных ног, скрип несмазанных колёс телеги. Матвей Кузьмич осторожно приподнялся на постели, опустил ноги на пол. Одеваясь, старался не делать резких движений.

Две недели назад его, ещё здорового, вырвало с постели ощущение непоправимой беды. Ещё не зная, что случилось, чувствуя, как всасывается в сердце щемящий холодок страха, подбежал к окну, раздвинул светомаскировочные шторы. Багровый свет наполнил комнату, жадно облизал стены и потолок.

Горели суда у причала и среди них – „Мария”. Вечером шхуна пришла из Песчанска, где стояла на ремонте. Утром её должны были загрузить снастями и отправить на Кубань, куда эвакуировался колхоз.

Забыв одеться, как был в исподнем, бежал к причалу Кружилин. За бывшим коловским домом остановился. Не было сил сдвинуть с места отяжелевшие ноги, словно вгрузли они по колени в сыпучий песок. Напрягся что было мочи. Что-то предательски острое кольнуло под левую лопатку. Успел увидеть, как начала падать подгоревшая мачта „Марии. Показалось, что вытянулась она на добрые полмили, клотиком достала его – Матвея Кружилина. Удара не почувствовал, до боли звонкая тишина заглушила, свалила с ног.

Ночь...

Игнат Кальченко услышал стук колёс на дороге, вышел из дому, стал в ожидании едущей из города подводы. Наверняка есть новости у ночного путника.

Почуяв близость человека, всхрапнула лошадь, резко остановилась. Свистнул кнут, знакомый раздался голос:

Балуй, стерва!

Гля, не иначе как Кузьма!..Соткедова ты взялся?

Тфу, чёрт колченогий, напугал!... – Кузьма вновь стегнул кнутом по крупу кобылицы: – Пошла, милая!

Что нового есть, Кузя? – успел спросить Игнат.

Теперя всё кругом новое!.. Конец Советам пришёл, немцы в городе!

Ночь...

Книга третья

Часть вторая

7.

В балке, полого спускающейся к морю, - густые заросли терновика. Низкорослые колючие кусты густо облеплены ягодами. Василий сорвал несколько штук, бросил в рот. Свело скулы от нестерпимой кислоты.Чертыхаясь, выплюнул. Не вызрели ягоды, ждут первых морозов. С холодами набирают сладость, мягко тают во рту.

По петляющей между кустами тропке Бандура поднялся на холм. Горизонт податливо отступил, приоткрыл прятавшуюся за ним синь моря. Внизу, как выводок наседку, облепили стоявшую у берега „ семёрку” баркасы десантников. Моряки высыпали на песок.Раздетые до трусов, лихо отплясывали „яблочко”, полоскались в воде, ухали от свежести моря. Вроде бы и нет никакой войны, пришла дружная компания на пикник и веселится. Но война назойливо напоминала о себе. Над Песчанском висели густые клубы дыма, скатывались с холма к морю, окутывали пустые причалы порта, взорванный волнорез. На холме, рядом с Бандурой, торчал бетонный колпак дота, развороченный прямым попаданием снаряда.Заваленное на бок орудие продолжало щупать искалеченным стволом горизонт. Немцы не приняли бой. После первого броска десанта откатились к Мелитополю. Говорили, там, по реке Молочной, у них крепкий оборонительный рубеж. За него и спрятались. Значит, ещё один десант, и не последний. За Мелитополем Геническ, а там на очереди – Крым. Жив ли Фёдор? После встречи в Казантипе Василию не пришлось видеть брата.

С высоты холма хорошо видно косу. Вот только не разберёшь даже в бинокль, уцелел ли посёлок или одни стены от хат остались. Вчера в полумили от родного хутора прошёл катер Бандуры, да что увидишь ночью? Нигде ни огонька, всё вымерло.

Из-за причалов порта, широко разбрасывая пенные усы, выбежал корабль, нацелился на холм. Василий узнал „девятку” флагмана. Похоже к ним идёт Иванов, нужно встречать комдива.

Флагман лихо отшвартовался к борту „семёрки”. Иванов, ещё и швартовые не успели закрепить, перемахнул на палубу бывшего своего корабля. Небрежно махнул рукой готовившемуся отдать рапорт Бандуре.

- Отставить, лейтенант! С победой тебя! – Тут же при всех обнял.

Комдив доволен и не скрывает это. Операция прошла успешно – город освобождён. Не важно, что немцы не приняли бой, ушли от соприкосновения с морской пехотой. Сегодня на стол командующего ляжет лаконичная сводка, что 17 сентября первыми ворвались на рейд Матросской слободки, к причалам порта и Марликовой балки катерники старшего лейтенанта (после Мариуполя и Песчанска – считай, капитана-лейтенанта) Иванова. Потерь в личном составе нет.Адмирал наверняка подчеркнёт эту строчку. Может быть, улыбнётся. Говорят, что он умеет улыбаться, хотя никто этого не видел.

Разговаривали в каюте, где не так просто было поместиться вдвоём. Василий втиснулся в угол небольшого диванчика, комдив стоял. Поблескивая глазами говорил:

Комбриг дал двое суток на отдых. Столько я тебе разрешить не могу, всяко может случиться, но на сутки отпускаю.- Бросил быстрый вигляд на часы. – До тринадцати ноль-ноль завтрашнего дня свободен. Помощнику скажешь, чтоб подбросил на косу и забрал, когда нужно. Радости не вижу, лейтенант! Почему?

-Запоздали мы, комдив! – хмурясь, протянул Василий.- Заявись дня на три раньше – наверняка бы город спасли. Сейчас в посёлок стыдно показываться. Как людям в глаза смотреть? Да и есть ли он – посёлок?

-Опять игра в Генштаб? Опоздали, не вовремя! – зло бросил Иванов. – И без тебя знаю, что лучше было бы в сорк первом отсюда не уходить. Сгорел твой город, ну и чёрт с ним! Новый построим. В десять раз лучший. А вот о том, что мы сегодня ни одной похоронки не отправили, ты подумал? Люди не улицы, их не восстановишь. Задробить бы тебе увольнение, чтоб настроение не портил, да уж ладно. Не люблю решения переигрывать. А вот к награде не представлю. Чтоб поменьше действия командования обсуждал. Дуй в своё Камково, и чтоб завтра в тринадцать ноль-ноль, как штык, на корабле был. Стратег, понимаешь!

Катера разошлись у входа в порт.Флагман направился к причалам, где стояли остальные корабли дивизиона, „семёрка” взяла курс на косу. Василий решил высадиться у причала посёлка, а уж оттуда, взяв у кого-нибудь баркас, добираться до хутора. Подойти катером к острову не позволят глубины, шаланды ни на рейде, ни на берегу нет. Может, лишился отец посудины, а может... Он гнал от себя плохие мысли.

Прямо с носа катера Василий легко спрыгнул на деревянный настил причала. Минуту постоял, смотрел, как изящно, почти на одной пятке разворачивается „семёрка”. Не часто выпадает командиру видеть свой корабль со стороны. Как бы ни разумны были действия того, кто сейчас стоит на мостике, кажется, что ты сделал бы этот маневр гораздо лучше.

Даже здесь, в самой глубинной части бухты, для корабля было мелковато. Бурун за кормой грязнился поднятым со дна илом. На катере дали прщальный гудок сиреной, Бандура ответил приветственным взмахом руки.

Коловский дом был цел. В надежде найти кого-нибудь Василий зашёл в знакомые комнаты. Встретил его спёртый воздух давно непроветриваемого помещения. Он долго рассматривал неубранный стол с остатками сгнившей еды, серую от налёта пыли скатерть, клочья паутины на стенах и по потолку. Здесь явно давно уже никто не жил. Не дано было знать Бандуре, что после бегства Калганова камковчане обходили стороной страшное место.

устыми стояли и другие дома. Василий заходил в каждый, старался найти хоть одного человека, но нигде не было ни души. Между тем видно было, что не в спешке покидали дома хозяева. Не было беспорядка, всё стояло на своих местах. Прибрано только самое ценное: оголёнными стоят кровати, пустуют полки в буфетах и шифоньерах.

Ему надоело бесцельно ходить по дворам вымершего посёлка. Пошёл прямо к центру. На подходе услышал запах гари. Подумал, что ветром натянуло дым с города, потом понял, что ошибся. Только тримунтан мог донести запахи Песчанска, а сейчас дул левант.

Вышел к проулку, остановился. Бросилась в глаза наполовину сожжённая улица. Закопчённые стены, тугие завитушки расплавленного оконного стекла, сиротливо смотревшие в небо печные трубы. Над развалинами всё ещё вился дымок, проскальзывали рыжие змейки огня. Так вот откуда тянуло пожарищем!

Бывшая землянка Извековых была разрушена так, словно накрыло её прямым попаданием фугаски. Невдалеке стояла машина с приспущенными скатами. ЗИС был наш, а номер на нём немецкий.

На дверках кабины нарисованы олени с рогатыми головами. Василий обошёл вокруг автомобиля, заглянул в кабину. Заводной ключ торчал в замке. Может случиться и такое, что повернёшь и – взлетишь на воздух. Немцы на всякие штучки горазды. В брошенных домах специально новые патефоны оставляли. Готовенький стоит с пластинкой на диске. Заводи и слушай музыку. Крутанёт человек ручку и- поминай как звали.

Здание правления уцелело. Бандура поднялся по рассохшимся скрипучим ступеням, вошёл в правление. Здесь такое же запустение, как и везде. На давно не мытых полах – толстый слой грязи. Рассматривать пустые комнаты не имело смысла.

Загляну до Кружилина, ежели и там никого, попробую добраться до хутора, - подумал Василий. Повернулся к выходу и застыл. Вроде бы разговор послышался. Показалось или на самом деле кто есть?

Нет, не показалось. Ясно расслышал приглушённые голоса. На всякий случай расстегнул кобуру пистолета. Мало ли кто может прятаться в пустом посёлке.

Разговор слышался из кабинета председателя. Бандура, держа руку на кобуре, рывком отворил дверь. Застыл у порога. В комнате было несколько человек. Один, стоявший у окна спиной к Василию, медленно повернулся. Расплылось в улыбке знакомое лицо:

- Де, чего я вам говорил? Непременно на старое место народ возвернётся. Вот, де, и приходят люди. Здорово, Вася!

- Гавря Извеков!

Василий, уже не опасаясь, широко шагнул к Извекову, одним махом оставил за собой половину комнаты. Дальше его не пустили. От стены, со стула, заставив вздрогнуть, сорвался зелёный вихрь, налетел на Бандуру, закружил по комнате:

Живой!.. Господи. радость какая!

У Василия словно внутри пружина сработала: распрямилась, ударила под сердце, заставила встрепенуться. Совсем близко увидел знакомую синеву залитых радостью глаз, охнул:

- Настя!

- Я и есть, миленький!

Говорили что-то бессвязное, тормошили друг друга. Гавря не выдержал, бесцеремонно отодвинул Настю:

Де, погоди! Ишо успеешь надоесть человеку. Дай мне с ним поздороваться!

Обнимая земляка, обратил Василий внимание на третьего в комнате. По виду его одногодок. Форма, как и на Насте, зелёная. На погонах четыре звёздочки.

Тебя каким ветром сюда занесло, товарищ капитан?

Лыков Виктор