Д.М.Милеев. Воспоминания. В Музее природы

Дата публикации: 29.05.2016 0:42:42

Лишившись средств к жизни, лишенный заказов по линии художественного фонда и Союза художников, я поступил художником в Музей природы.

В Музее я поставил условия: каждый год экспедиции, этюды — мои, а музею на основании этих этюдов и изучения материала в поездках — эскизы и по договору устройство новых диорам.

Первая моя такая поездка состоялась в 1953 году, в год смерти Сталина и год поступления в Музей. Под моим начальством комплексная экспедиция в составе 8 научных работников — зоологов, энтомологов и ботаников выехали в пустыню Кызылкумы; мы проехали Голодную степь не по шоссе, а по следам древней «Тимуровской» дороги, от пос. Славянки на Джизак. Было часов десять утра, когда мы выехали в пустыню, где по высушенной солнцем и ветрами земле намечались тысячи троп во всех направлениях, но ни одна не походила на «Тамерланову» дорогу. Я был «лоцманом» в этой пустыне и, сидя впереди слева на машине ГАЗ-51, оборудованной верхом, подавал шоферу команду: вправо-влево, прямо и т.д. Шофер, никогда не ездивший с экспедициями, через час такой езды остановился: латанная камера выпустила воздух. Жара была изнурительная — июльский полдень в пустыне под названием Голодная степь. У нас была с собой бочка воды и два десятка дынь и арбузов — мы были обеспечены всем на такое путешествие. Сейчас же все бросились к воде и каждому было выдано по кружке. Переменили камеру — еще по кружке. Поехали — через полчаса другая камера подвела, а потом третья. Ехать дальше нельзя — заплатки не держат, запасных целых камер нет. Остановились, решив продолжать путь ночью. С нами напросился ехать один дехканин из Джизака, который ни за что не хотел пересесть на другую машину, доказывая, что ему напрямик через пустыню тоже удобнее и ближе.

Теперь он был огорчен нашей неурядицей и не знал — правильно ли мы едем. Шофер клеил камеры и ворчал, уверяя, что мы теперь не выедем отсюда, придется бросить машину и идти пешком. Мы уселись в тени машины и принялись за дыни, а на нас со всех сторон поползли кузнечики и целым фронтом фаланги с подветренной стороны, откуда они услышали запах влаги. Выброшенные корки были сплошь облеплены крупными саранчуками, а фаланги, бегая по коленям, по спинам, подняли нас в панике на ноги, когда одна из них оказалась прямо на голове нашего охотника К-ва и оттуда начала сигнализировать мохнатыми лапами. Она была самой крупной из нападавших и мы принялись ее ловить щипцами и сажать в банку. Бывало, что в поле зрения оказывалось до 20 фаланг, стремительно двигавшихся на нас из-за редких кустов полыни. За два с половиной часа вынужденного сидения, мы, выбирая только самых крупных, наполнили ими большую банку, изловив таким образом 78 штук. Кроме этой добычи в пустыне в это время дня ничего не было — она оживает только ночью, когда солнце сядет за горизонт и даст ее обитателям желанную прохладу. Тогда пустыня кишит от обилия живущих в ней существ, которые спешат, ползут, бегут, скачут, летают по всем направлениям, исчерчивая ее своими следами там, где есть песок, но Голодная степь — глинистая пустыня, здесь никаких следов не остается. Земля крепка и тверда как цемент, высохшие травы ломает и уносит ветер, набивая ими только трещины, норы и углубления.

Солнце еще не зашло, когда мы снова тронулись в путь — повеяло ветерком. Скоро увидели Сардобу — колодец под сводчатым сооружением — мы ехали правильно. Да и сбиться с дороги теперь уже было невозможно, т.к. видны стали Нуратинские горы, у начала которых стоит кишлак, теперь уже районный центр Джизак. К этой седловине, прорезанной между Туркестанским и Нуратинским хребтами речкой Санзар и «Тамерлановым» ущельем, по которому идет железная дорога, мы и держали путь.

Колодец Сардоба представляет собой глубокую яму, на дне которой была вонючая вода, колодец стоял в углублении, куда со всех сторон по покатости земли стекались ручейки талой и дождевой воды — колодец накоплялся и вода его стояла до начала осени.

Колодец обозначал середину 130 километрового пути от Джизака до Славянки. Камеры теперь держались и мы быстро поглощали расстояние, однако до темна не успели быть в Джизаке и ночью продолжали свой путь уже по компасу и по звездам. Колхозник наш вскоре узнал свои поля и привел машину к себе в обширную курганчу на ночевку. Теперь это был радушный и доброжелательный хозяин, который заботливо угостил нас чаем, молоком и предоставил казан и кизяк для приготовления пищи — нас было все же 8 человек, пока еще не ужившихся между собой людей, каждый из которых преследовал свои цели в экспедиции — Ленинградский зоолог (которую мы потом прозвали «Би-би-си» за ее известные склонности к столкновениям и особенности ее языка) изучала тушканчиков и считала, что это — главное в экспедиции — ловля их производилась ночью. Энтомологи, наоборот, стремились поездить днем и на каждой стоянке жить не более 2-3 дней. Художнику — мне, нужно было рисовать и иметь для этого многодневные стоянки. Охотник хотел стрелять джейранов и там, где их нет, он останавливаться не хотел. Шофер хотел зарабатывать и в пустыне, пассажиров не было и он проклинал ее и дела все, чтобы только скорее выбраться из нее, а нам предстояло в ней пробыть полтора месяца. Кроме того, ночью он боялся на остановках, наслышавшись о басмачах, ядовитых змеях, каракуртах, и цели экспедиции его совсем не устраивали.

В Джизаке мы нашли мастерскую, где вулканизировали камеры, и, как отзывались другие шоферы, — это был лучший мастер на всем пути от Термеза до Ташкента.

Действительно, после этой вулканизации наши камеры не расклеивались на жаре, да и сами мы, получив опыт, теперь избегали дневной жары, ездили только утром, вечером и ночью. Ночами было хорошо для машины, но нам нужно было смотреть и видеть, поэтому ночами мы пользовались лишь в том случае, когда можно было пожертвовать пейзажем и своими наблюдениями и когда рассчитывали быть в каком-нибудь пункте в то или иное назначенное время. Следующая наша ночевка теперь была километрах в 40 от Джизака. Мы остановились на берегу ручья, вытекавшего из одного из Нуратинских ущелий и впадавшего в речку Санзар, а далее в озеро Тускан. Наш охотник с утра направился на перелет бульдуруков и настрелял их штук 15. остальные члены экспедиции обследовали окрестности; под горой стояли развалины старого кишлачка, разрушенного басмачами; три тутовых дерева доставили нам большое удовольствие своими плодами, за которыми, как мы выяснили, охотились: барсуки, лисы, собаки чабанов, сами чабаны, птицы, а за птицами — змеи и пара чеглоков, свивших свое гнездо в горах.

Пробыв здесь часов до 3 дня, мы двинулись дальше по хорошей твердой каменистой дороге, лежащей у подножия Нуратинского хребта и тянущейся километров на 300. По этой дороге можно ехать и в распутицу, т.к. она проходит по каменистым шлейфам хребта, уходящим далеко в пустыню, где их перекрывают сначала глины Голодной степи, а затем пески Кызылкумов.

Этими шлейфами образовано и озеро Тускан, протянувшееся в длину на 25 километров, а в ширину на 10.

Озеро мелкое и горько-соленое. Добываемая в нем поваренная соль развозится на верблюдах по отарам; она вполне пригодна в пищу.

По пути нам встретился кишлак (теперь это районный центр) Фариш (по-казахски — Париш).

Вдоль всего хребта тянется вниз белесая полоса солончаков, залитых зимой водой. Лишь осенью, когда вода высохнет, солончаки можно пересечь в одном месте — у колодца Узункудук. В других местах они непроходимы. Теперь, в 1964 году, сюда проникает вода из Араканского водохранилища, и на месте прежних солончаков образуется озеро. Полоса между гор и солончаками обрабатывается — кое-где здесь сеют пшеницу.

А у выхода почти каждого ущелья — таджикский кишлачок, утопающий в зелени, привлекающий прохладным уютом и причудливым узором каменных оград. В горах водятся архары, лисы, волки, барсуки; много кекликов. Среди таджиков есть хорошие охотники; в колхозах — зерновое хозяйство и животноводство. Совхоз Кызылча имеет тысяч 30 овец каракульской породы и начинает мелиорацию пастбищ путем подсева трав, рекомендованных ботанической станцией, расположенной на территории Бухарской области, у подножия Кульджуктау.