Д.М.Милеев. Воспоминания. Кандава.

Дата публикации: 20.04.2014 3:10:24

Однажды утром узнаем, что сотня куршабцев покинула нас. Здесь, в Гульче, все шло самотеком; нас никто не трогал — мы спустились из Кызылкургана в Гульчу — старую крепость времен завоевания — небольшим земляным валом огорожено было небольшое пространство гектара в три; внутри крепости — постройки, казармы; одни ворота в сторону небольшого кишлачка узбекского типа с глинобитными постройками и плоскими земляными крышами. Кое-где были белые домики городского типа. В полукилометре протекала река Гульча, в низовьях которой стоял большой русский поселок Куршаб. Командиром этой сотни был Ку-ков, инвалид войны, а «урядником» — Кара-санька, куршабский мужик, черноволосый (почему и получил свое прозвище «черный» Санька в отличие от всех других русских), силач, который быка своротит: когда он сидел на коне, как Васнецовский Илья Муромец, то прежде всего глаз соизмерял его с лошадью — может ли она скакать под такой тяжестью? Но бабки ее говорили, что может; как оказалось, это был чертовски крепкий конь — красно гнедой масти в золоте, под казачьим седлом, экстерьером напоминавший гунтера — широкозадый и грудастый, с легкой головой полукровки, вероятно, куплен был у какого-нибудь казачьего офицера, кончавшего на этом свою службу в царской армии.

Стали припоминать, что куршабцы скучали по своим «бабам» и жаловались, что они остались там беззащитны против басмачей Халхаджи.

Теперь, за пределами крепости, в кишлачке оставались: халхаджинский отряд под командой С-ва В. и сто тридцать джигитов Мойдына, который официально держал сторону Мадаминбека, а душа его была потемки.

В ответ на дезертирство куршабских мужиков С.Ю.К. решил устроить набег на русский поселок Кандаву (подчеркнуть, что мы теперь — против русских), значит изолируем себя: признаем, что русские крестьяне против нас. Все признаки разложения таким образом были уже явно на лицо. Мы — против Халхаджи, крестьяне — против нас. «Ударная сила» нашего полка — мой взвод. Подобравшись до рассвета к поселку, идя в голове колонны, я скомандовал «за мной, в атаку» и поскакал. Чувствую, что скачу в одиночестве. «Прославленные» мои джигиты испугались такого оборота дела и, остерегаясь русской засады, остановились кучей и никакие посылы со стороны других командиров не возымели действия. А Кандава мирно спала: ни петухов, ни собачьего лая. С.Ю.К., шедший позади полка, с командой «за мной вперед!» на своем прекрасном аргамаке, подаренном ему Мадаминбеком, вылетел вперед и мы с ним вдвоем влетели в поселок и проскакали весь его насквозь. Ни единого выстрела! На обратном пути уже слышали, как с гомоном и криками заполняют улицу наши «басмачи». Начали обстреливать мужиков. Один попался такой, что не хотел отдать винтовку и через дверь начал палить и уложил наповал одного моего джигита, действовавшего неосторожно и продолжавшего ломиться в дверь. После упорных переговоров, при посредстве тех, кто уже сдал оружие, этот крестьянин открыл дверь и вынес свою винтовку: это был худощавый, ничем не примечательный парень, светловолосый, с спокойным и строгим выражением глаз. Я протянул ему руку: молодец, говорю, если бы все были такие герои — ничего бы мы с вами не сделали.

Операция закончилась. Потери — один тяжело раненый, умерший через несколько часов. На выезде увидел картину: толпа мойдынцев собралась у окон одной хаты и дико хохочет. В хате на столе стояла женщина, которую под угрозой винтовок другая толпа заставляла поднять юбку. Тут было ясно, что достанься Мойдыну такой поселок — он насильничал и грабил бы его, как и Халхаджа. Выгнав нагайками этих «басмачей», я со свои взводом вышел арьергардом. Чувствовал, что накликал теперь на себя злобу Мойдына, глядевшего на меня исподлобья из-под нависших, сросшихся бровей. Его острые глазки были сближены, как у обезьяны, а огонек был, как жало. На своей лошади он сидел, как кошка, приготовившаяся к прыжку — всегда сгорбившись, но подвижно, порывисто меняя позу и оглядывая поминутно все кругом, как сычь. Он ловко стрелял на ходу и прыгал на лошадь, когда требовалась быстрота, — в стремя, чего я никак не мог постичь, так как если прыгал в седло, обыкновенно держался за луку или за гриву и оттолкнувшись обеими ногами в такт бегу лошади. Этому научился я с молодости у казаков. Надо обладать кошачьей ловкостью, чтобы прыгать в стремя.

Я поехал хоронить своего сподвижника в его родной аул. Когда обсуждали вопрос — почему за мной не поскакали в атаку — сказали, что кто-то видел дурной сон и каждый думал, что именно его могут сегодня убить. Надо, говорил я им, верить больше самому себе, чем предсказаниям. «Аджаль етты» — возражали мне — Аджаль придет скорее, если головой плохо работать. Я его тащил от двери, говорил, что убьют — Вы видели это, все видели? — Он не послушался — вот и «аджаль». Вас считали в полку самыми смелыми, вам отдали все шашки и никто не возражал — по достоинству. А теперь все скажут, что вы такие же трусы, как и все. Мне не надо таких джигитов. Кто идет ко мне не должны думать о том, что он умрет. Вы сегодня не подчинились моей команде — вашего товарища больше нет среди вас. А шашки придется вернуть, вы не оправдали доверие, и все, кто раньше вручал вам их, теперь будет над вами смеяться. Вся ваша слава — как хурджум — чем больше переваливается на одну сторону — тем меньше останется на другой стороне. Славу надо крепко держать за хвост («думыдай»). «Лучше вы, командир, больше бейте нас нагайкой, чем нам слушать эти слова. Мы больше не будем бояться.»

К аулу подъезжали с воем, как требует обычай, и оттуда нам отвечали тем же, увидев покойника. Когда мы проезжали потом другие аулы — полуодетые ребятишки встречали нас, бежали навстречу гурьбой и лезли на лошадь, чтобы я их подвез до юрты. Мальчишки были боевые (зима на носу, а они все босые), пузатые (с голоду), сопливые и вшивые (мы все были вшивые). Кто не сумел уместиться у меня на седле и позади его (три-четыре человека), рассаживались у джигитов. — Я боялся, что из-за убитого в аулах будут смотреть на меня косо, а оказалось — наоборот. Кто поймет душу людей, спрашивая у них всегда о самом сокровенном. Один бывший казы, молодой еще, гостеприимный человек весело рассказывал, что он теперь не у дел и не знает, чем теперь заняться. «Казлыгым каа кетты, бильвейм!»

Говоря о будущей весне, я говорил в аулах: готовьте омачи, а мы дадим своих лошадей и вспашем поля и будем охранять вас от басмачей Халхаджи.

Однако, до весны мы тут не продержались.

В ответ на Кандаву «красные» повели наступление на аулы Джаныбека-Казы — богатого и влиятельного человека, в верховьях реки Кара Кульджи. Джаныбек просил С.Ю.К. прислать меня на подмогу. Я выехал. С одной ночевкой в пути я к вечеру следующего дня был на месте. Население покинуло аул, так как стало известно о наступлении отряда сорока пяти человек из русского Катачибека.

Откуда-то с горы вскач ко мне спускается дородный красавец-киргиз, каких я еще не видывал, с белой на две стороны густой бородой, в сине-зеленом суконном халате, опоясанным широким поясом с драгоценными камнями и серебряными бляхами, в киргизском кошемном колпаке, одетом по-наполеоновски и на чудном, крупном рыжем жеребце, сверкающем дорогой сбруей. Я залюбовался, забыв, кто это может быть. Мне подсказали, что это — брат Джаныбка — Ханыбек.

Радостная, искренняя улыбка была на лице Ханыбека — будто бы мы были давно знакомы. Поблагодарив за отзывчивость, Ханыбек сказал, что все попрятались, а у него вот пятнадцать человек весь его отряд, что сегодня ждут наступления.

Я окинул взглядом местность — была неширокая долина, с мягким рельефом, сплошь покрытая хорошей травой пыреем, переходящим выше в бешече (горный типчак). Так как романтическое представление о войне и предшествовавшие удачи стерли у меня границы между игрой в войну и практикой, то мне на ум пришло: устроить здесь огневой мешок. Разместив по обе стороны впадины своих джигитов, я велел ждать, когда враг втянется и достигнет верхней тропы, и тогда давать залп по голове колонны, ожидая моей команды. Досидели мы до темна, кое-кто заснул, а врага все нет. Тогда я решил сам отправиться на разведку, взяв проводника. Мы благополучно добрались до речки, на том берегу которой стоял поселок, переправившись через воду — узнали, что никого в поселке нет — отряд ушел вниз, наверное бежали. Вернувшись, я встретил Джаныбека, он был еще радушнее, чем его старший брат, но чувствовалось, что главой рода является именно он, а не Ханыбек.

Джаныбек был одет в обыкновенную киргизскую, но очень хорошую шубу из молодых барашков, с красивой оторочкой и густым черным барашковым же воротником: на голове у него была меховая с лисьей оторочкой шапка тельпек, с зеленым бархатным верхом и кисточкой. Лошадь Джаныбека не отличалась убранством, как у Ханыбека, но это был знаменитый иноходец, буланой масти с крупным немного светлым, как всегда у иноходцев, задом, на сухих крепких ногах, с могучей длинной до колен гривой и подвязанным, как у хорошего всадника в эту пору, хвостом.