Д.М.Милеев. Воспоминания. Аксакалы

Дата публикации: 13.07.2014 2:28:17

Неожиданно оттуда прибегает Г.П-сон весь мокрый, ему в брод по грудь в воде пришлось пе6ребраться через мутный рукав Таласа, испуганный, в разорванной рубахе — «десять тысяч киргиз собрались на той стороне, сейчас двинутся сюда, там отобрали у наших лошадей, бьют и убивают, наверно, уже всех поубивали». Я сейчас же поскакал туда на донском жеребце «Запрос», взяв наган в карман на всякий случай. Навстречу мне скачут киргизы, вооруженные длинными палками («соиль», обычно из горной рябины — очень прочного дерева). Я направил своего жеребца им навстречу и, не сбавляя хода, не обращая внимания на их угрожающие выкрики, велел им вести меня к аксакалам (в любом ауле, на собрании, в толпе, есть «аксакалы» — старшины, заправилы). Услышав от русского киргизскую речь, враги опешили и подчинились — опустив соили, повернули за мной. Впереди чернела густая толпа всадников, хотя и не в десять тысяч человек, но три-четыре тысячи будет — вижу, что дело грозное, но первый успех уже предвещает победу. Немцы избиты до крови и связаны; лошадей выпрягают из плугов; семена еще стоят в мешках.

«Если вам нужна земля, то зачем не переговорить об этом со мной? Я не для себя сею, а для государства, для общего дела. Земля не должна лежать даром — надо ее обработать. Вы — не особенно любите пахать землю — скорее кумыс пить. Я чтобы взять землю, нужно теперь обратиться в суд, в Пишпек, так как эти земли принадлежат коннозаводству и вам гораздо выгоднее будет, если вы получите эту землю судом после того, как ее засеют — у меня не может быть особых интересов, чтобы ее удерживать, а пока суть да дело, пшеница вырастет и вы будете с прибылью, а если сейчас отнимете, то ведь на своих худых быках сейчас еще пахать не сможете, их надо подкормить на зеленой траве, трава должна вырасти, время пройдет — вместо ста десятин («батманов») вы посеете пять-шесть батманов — какая польза?»

Аксакалы быстро сообразили, что у них в Пишпеке (так называемый тогда город Фрунзе) есть своя рука — оттягать судом эти земли им ничего не стоит, а за то они будут с зерном. Доводы мои и киргизский язык сразу нарушили весь разбойничий пыл; с веселой руганью они велели отпустить связанных, поддавая им еще камчей, но уже без злобы, а как бы с доброй шуткой; отдали лошадей — и поехали ко мне, куда я пригласил аксакалов на чашку чая и показать жеребцов. По пути один из них, главный аксакал, крупнейший здесь богач Токтогул, толстый грузный человек, в шутку, но не без задней мысли, ухватил меня за пояс, пробуя — как сижу я в седле. Я сделал то же и он почувствовал, что съезжает с седла и может очутиться на земле, если мы будем продолжать эту обычную игру, перетягивание. Мое казачье седло давало большую устойчивость, чем киргизское, и жеребец подо мной был намного сильнее его верхового мерина. Ну, ловкости во мне было, конечно, больше, если даже я и уступал ему в физической силе. Так, уже мирно, по-деловому беседуя, мы добрались до моего огорода. Толпа конников уже не стала топтать возделанный усадебный клин, а растеклась по сторонам. Аксакалы остались у меня, а толпы вооруженных, но теперь мирных всадников, с гиканьем поскакали кто куда — к «туга-гам» и просто по гостям — там они найдут пищу, расскажут новости, испытают «алаза-вераза» (счеты по общим долгам — ты ему должен, он — такому-то, а этот последний — мне и нельзя ли посчитаться — «ундурмек»). Благодаря этим постоянным счетам, все знают друг друга на далекие расстояния и знают состояние дел друг друга. Благодаря особой натренированности памяти, некоторые, даже бедняки, становятся сначала подручными аксакалов, так как это дело выгодно, и аксакалы никогда не чувствуют безработицы: с раннего утра у него уже поседлана лошадь, и часто он возвращается домой через несколько дней, а то и недель, ночуя это время в любой юрте, где застала его дорога, так как по законам гостеприимства он везде имеет пищу, кров и корм для коня.

Аксакалы теперь, сидя на кошме и попивая черный чай (зеленый пьют только узбеки), осматривали жеребцов, которых одного за другим выводил конюх на показ. Смотрели, горячо обсуждали статьи, но неизменно качали головой — на улак не годится, тяжелый, такого жеребца никто не пожелал взять в аренду в качестве племенного для своих кобыл.

Немцы, перевязав раны, сделав примочки, и видя, что дела пошли на мировую, спросили — что делать? Я, конечно, при всех аксакалах сказал, что аксакалы просто пошутили, у них есть более серьезные дела; считайте, что ничего не было — и продолжайте пахать с еще большим усердием. Теперь мы друзья и должны помогать друг другу.

Разъехались, наконец, и аксакалы, обсудив наших племенных жеребцов. А вторая, после хозяйства табуна, моя задача заключалась в том, чтобы я, как «инструктор конезавода по горному району» изучил киргизскую лошадь, их табунное коневодство, а также подворное коневодство русских и немецких поселков. У меня было два жеребца, которых я обязан был сдать в аренду киргизским конезаводам в целях улучшения киргизской породы лошадей. Дело это было большой государственной важности, так как киргизская лошадь Таласского, тогда «горного» района Аулиеатинской области была мелкоросла с множеством пороков (мягкая бабка, слабое запястье, шпат, жабки, седластая (гнутая) спина, свислый зад и так далее). Военкомат жаловался («ремонтные комиссии»), что в горном районе они не сыскали лошадей не то, что в артиллерию и кавалерию — даже в обоз третьего разряда. Нехватка лошадей в стране была столь ощутима, что красноармейцы, когда нет политрука, распевали песню на мотив известной революционной: «Товарищ Ворошилов, война уж на носу, а конница Буденного пошла на колбасу».

А вместо двух жеребцов, у меня на конюшне стояло их семнадцать — каждый раз, когда я ездил на Масловку, я «выпрашивал» то жеребцов, то рабочих лошадей, которых там отдавали охотно — лишь бы отвязаться и не нести ответственности за исхудавших и больных лошадей, которые там подыхали от бескормицы. Навязав за бричкой такую калечь, иногда до восьми голов, я медленно добирался с ними до Арала, тратил на дорогу вместо трех пять дней. С наступлением весны эти лошади стали быстро поправляться. Жеребцы же стояли на казенном содержании и получали зерно. Трое из них — Донец, Кумуд и Карабаир готовились к улаку: я решил, что только показав их скаковые качества киргизам-коневодам, они согласятся их брать в качестве племенных в аренду, размер которой был назначен в двадцать пудов ячменя. Остальных мне разрешили было давать бесплатно, но никто не хотел брать.