Д.М.Милеев. Воспоминания. На Ангрене

Дата публикации: 24.01.2016 2:52:09

Началась война. Вся группа получила брони. Финансирование договоров прекратилось, жить стало трудно; наступил голод. Художников прикрепили к ларькам, где выдавали кое-какие продукты и «баланду». Меня командировали на Ангренстрой, признанный важной стройкой. В Среднюю Азию прибывают беженцы, эвакуированные заводы, предприятия, институты. На Ангрен повели автомобильную дорогу и железнодорожную колею.

Обнаружены огромные запасы угля, часть которого решили добывать шахтным способом, а часть — открытой разработкой; общая мощность пластов, как говорили, достигала 60 метров толщины; но для этого нужно было отвести русло Ангрена. Со всех областей Узбекистана прибывали рабочие — дехкане в своих национальных одеждах: тут Сурхандарья в разноцветных, ярких халатах и чалмах, женщины в красных, розовых истрепанных до ниток платьях, но расшитых чудесными орнаментами, кусочек которого заставляет преклоняться перед великим вкусом и историей народа; там ферганцы в черных с белыми миндалинами тюбетейках, в черно-белых одеждах, отмеченные миниатюрами Бехзада наравне с его чисто «персидскими» букетами в одеждах знати; каракалпаки, самаркандцы, бухарцы; казахи, киргизы, таджики. Среди строителей степенно шагает узбекский староста Ахунбабаев, подбадривает, перекидывается шутками, останавливается возле узбечки, продающей «суйват» или «куджу» (дехканскую похлебку из раздавленных зерен джугары, сдобренную белой водичкой размытого курта, чуть кисленькой), садится на корточки по узбекскому обычаю, хвалит еду и велит казначею расплатиться.

Работали женщины и мужчины, главным образом, мужчины, которые потом постепенно будут уходить на фронт. Ахунбабаев иногда собирал в своем домике, отведенном ему, молодежь — инженеров, врачей, топографов, художников и угощал их пельменями. Глядя на веселящуюся молодежь, он по временам сам шутил. Всегда все это было очень благопристойно, деликатно, радушно, непринужденно, что очень сближало людей и при том мы хорошо тут отогревались и забывали про ветер, мороз и всегдашнюю сырость в сапогах. Портянки можно было даже посушить на кухне, где хозяйничала очень гостеприимная русская женщина. На следующий день работалось лучше и легче переносились невзгоды. Один из бригадиров отличился и как-то оказался на виду, решили его выдвинуть: он начал класть гальку в свой платок и на виду у всех носить и выгружать ее. Его примеру последовали его однокишлачники и дело пошло, его наградили орденом Ленина.

Кое-где теперь появились и казенные постройки. Я устроился на квартире у пожарника, домик его стоял на галечном русле Ангрена, недалеко от старого поселка и единственного тогда моста, от которого до станции железной дороги, которую уже дотянули до Ангрена, было 4 километра пустырем. Софья Федоровна, жена хозяина, была очень остроумной женщиной, пересыпала свой разговор замечательными пословицами и поговорками. Я жалею, что не записывал ее речь.

Повадился волк в поселочек, что вырос на берегу, и каждую ночь резал то там, то здесь скотину. Я попытался его подкараулить. Судя по следам, он приходил снизу — это лишало меня возможности подстеречь его в засаде, т.к. он подходил с подветренной стороны. Садилось холодное зимнее солнце, мороз крепчал, ветер пронизывал слабую одеженку насквозь, однако, я решил сидеть — если волк перейдет реку невдалеке, он может оказаться на убойной дистанции, если ниже — то ветер донесет до него запах человека с ружьем и он обойдет меня стороной и тогда его не скоро здесь дождешься, т.к. зверь хитрый и сразу поймет, что его караулит здесь опасность. Близко к полуночи, когда я уже совсем закоченел, но все никак не мог подняться, не выяснив обстановки, — показался силуэт с характерными волчьими приметами: стоячие уши, поджатый короткий хвост и быстрый, как ни у одной собаки, ход. Он шел по берегу реки и, почуяв опасность, обошел полукругом с подветренной стороны и, распознав, кто сидит, ушел восвояси.

В этот день и в последующие дни он не появлялся и скотину не резал. Между тем, я уехал в командировку в Ташкент и вернулся, когда выпал снег едва не по колено: хозяйка моя встретила меня, в отчаянии ломая руки: который день подряд волк ходит по поселку, режет баранов, коз, собак и два дня подряд приходит к ним на двор, где привязана ишачиха и корова. Ну, если так, значит он привык и считает себя в безопасности — это хорошо. Я решил, что лучше всего будет не выходить из избы. Когда волк, знакомой ему безопасной дорогой придет на двор и бросится на ишака, он будет действовать уже безрассудно (двора собственно и не было, т.к. не было забора и изба стояла на открытом месте, на гальках, покрытых редким кустарником тамариска, и по руслицам рогоза, а больше жесткой осокой, в которой так любят прятаться зайцы, но их уже давно здесь нет). Все было вытоптано скотом. Необходимо, чтобы волк, подходя к поселку с подветренной стороны и проверяя все знакомые запахи и незнакомые, двигаясь с разведкой, не обнаружил меня. Он несомненно запомнил в каких обстоятельствах познакомился со мной. На этот счет у него память намного лучше, чем у лисы, которую хотя и считают самым хитрым зверем, а на самом деле вся ее хитрость белыми нитками шита.

Зарядив ружье, приготовив полушубок и валенки, чтобы быстро одеться, я лег спать, зная, что ишак сам о себе даст знать, а хозяйка решила караулить и сразу будить меня, если я сам не встану. Ночь выдалась кромешная, с бураном, ветер так свистел под стрехой и шелестел камышом, что, казалось, ничего мы не услышим, а, услышав, не увидим. И вот, вопли хозяйки: «зарезал, зарезал, пропала ишачка, он ее уже рвет и лязгает зубами». Я моментально вскочил босыми ногами в валенки, надел на голое тело полушубок и выскочил из избы: ишачка ревет, корова мечется, привязанная за кол, бросается на волка, стараясь пырнуть его рогами, а тот, распластавшись, ухватив ишачку за хвост, тянет ее на себя, чтобы в следующий момент, внезапно отпустив, накинуться с неожиданной стороны; силуэт его едва различим, боюсь как бы не ранить корову, а медлить нельзя — я выстрелил из своей двустволки мелкой дробью ему по хвосту, а когда он отцепился от ишачки и пошел наутек — пустил ему вслед еще заряд. Волк взвыл натрудно — тяжело ранен; перезарядив ружье, я побежал за ним. Перебегая русло ручья с торчащими в нем большими голышами, снежными шапками, глыбами, я в темноте поскользнулся и по колено оказался в воде, но преследование не бросил, теперь побежал уже как попало — уже по темной воде, чтобы не поскользнуться. В темноте не видно — куда ушел волк. Показалось, что слева что-то живое, — побежал вдоль берега и вдруг наткнулся на него; он еще был жив и откуда-то из темноты кинулся ко мне невидимый, но вооруженный еще своими зубами — вскинув стволами, я выстрели туда и огонь выстрела осветил волчий облик у самого дула: заряд пришелся ему в самую дужку. Стрелял мелкой дробью, зная, что придется встретить волка на близком убойном расстоянии, а пулей стрелять в поселке опасно — она и за двести шагов может уложить человека. Притащив его за хвост в избу, разгоряченный охотой, в оледеневших валенках, я взглянул на обитателей со смехом — ребятишки бросились на печь, а хозяйка в другую комнату, и, прикрыв дверь, просила: «ради бога, запалите в него еще раз, чтобы он не ожил». А когда волк вдруг в конвульсиях приподнял голову и щелкнул зубами и мне пришлось наступить ему на горло ногой, — в избе раздался визг и причитания. Но страх быстро прошел, началось веселье, радость от удачи, пошли смотреть ишачиху — на ней не было никаких порезов, даже хвост не пострадал — волк ухватил его за кисточку и не причинил никакого ущерба. Ишачиха была жеребая, но даже нападение волка и угроза смерти не повлияли на ее здоровье и здоровье жеребенка, который родился не шизофреником, а самым настоящим энтузиастом жизни.

Ишаки — самая любимая пища волков, их мясо сладко для них, вероятно, именно от их хорошего жизнелюбивого характера. При появлении волка в стаде, ишак начинает орать громче всех, и именно это и привлекает волка. Ишак не бежит от волка, как другие, а только кричит и ревет, не зная, что делать, как будто он своей жертвой предупреждает своих товарищей: баранов, коз, лошадей, коров и верблюдов. Волк, набросившийся на ишака и вошедший в раж, уже ничего не видит кругом, и в это время его можно брать чуть ли не за хвост самого.

Софья Федоровна предложила мне взять у убитого волка внутренности — пусть ребятишки пирожков поедят, у нее есть немного муки — хотя, наполовину и с отрубями, но все же слепить можно.

Я это сделал, и даже больше: всю тушу волка, не говоря об этом хозяйке (а в нем оказалось более двух пудов — килограмм 35), я повесил на чердаке — если съедят внутренности, то почему не будут есть мясо? Пирожки оказались такие вкусные, что хозяйка пожалела на следующий день: почему бы еще кусочек было не взять — семь бед — один ответ. И тогда я обрадовал ее, стащив из моего запасника всю красивую тушу волка. Началось общее ликование. Ребятишки нисколько не брезговали — подавай им мяса, да и только. Супы, борщи, кавардаки, котлеты — мы зажили так, будто вокруг нас и голода нет; ели до отвала. А когда мясо кончилось и ребятишки заметно посвежели, я принес с охоты тушу лисицы — это было просто лакомство: розовое, жирное мясо, что твоя прославленная баранина. И так мы прожили зиму — выручали лисы, которых было больше, чем зайцев, фазанов и кекликов, которых, когда удавалось добыть, я старался отвезти в Ташкент своим, которых гораздо труднее было убедить в съедобности этих собак, нежели заставить голодать. Но все же в один из торжественных дней были приглашены Мельниковы, Де...кевы, Буровы и устроен был кавардак из ворон, которых я тут же в Ташкенте набил за городом. По общему признанию кавардак был «необыкновенно вкусным», вино расцветило кушанье новыми цветами, гости играли на рояле, пели, веселились и до сих пор вспоминают этот чудесный кавардак среди сплошной баланды, когда и думать забыли о мясе — шла война. Не было дров. Удалось тогда раздобыть железную печку (старую «буржуйку») и топили ее …. книгами своей библиотеки. У Кати стали пухнуть суставы пальцев.