Д.М.Милеев. Воспоминания. Басмачи.

Дата публикации: 15.12.2013 3:37:01

Ко дню моего рождения (двадцать восьмого июля) приехал на арбе отец, брат Петр (павший в бою под Нарвой в тысяча девятьсот сорок четвертом году) и зять Иванов К.А. - агроном, впоследствии известный хлопковик Наркомзема СССР.

День моего рождения я любил проводить в горах и это уже стало традицией в нашей семье. И теперь, желая доставить мне радость, отметить этот день, отец решил поехать в горы — поохотиться на горных козлов, на кекликов, а кроме того была надежда еще подешевле купить там барана, так как в городе мяса не стало.

На этот раз ни Калча, ни Тутты не ревновали меня и не дичились как тогда, настойчиво спрашивали когда я вернусь, а возвращению моему они радовались всей семьей, хлопотали, старались каждый по своему выказать мне свое внимание.

Поездка эта чуть не кончилась для нас трагически. Мы и не знали, какое брожение идет в глухих углах, вдали от города, куда власть не достигала еще своим влиянием. За Учкурганом, верстах в двадцати, в селе Кайрагач жил старый знакомый отца мимбаши, который всегда так внимательно обставлял служебные поездки отца — уездного ветеринарного врача — на Алай, казался столь преданным, что отец решил в это тяжелое время поехать к нему, надеялся на его помощь в этом нашем предприятии.

Встреча была, однако, очень холодной. Даже чувствовалась какая-то заносчивость. Какие-то люди окружали этого «бывшего» теперь мимбашу очень подозрительные. Он нам посоветовал идти в ущелье, говоря, что там есть киики, а сам все делал какие-то распоряжения. Пройдя версты четыре по ущелью, мы услышали в скалах, вверху над нами, каменные обвалы. Едва увернувшись от камней, мы спрятались под скалой. Камни время от времени продолжали скатываться на нас, опсыпая иногда осколками, но периоды их падения навели нас на мысль, что это не естественный обвал, а дело рук человеческих.

Тогда, в один из промежутков между обвалами, я выскочил со своей винтовкой на противоположную сторону ущелья, не защищенную скалой, и, увидев несколько киргизских шапок, послал туда пулю. Эхо раскатилось по окрестным горам и вслед за этим новый обвал. Снова грохот ружья — и все стихло.

Мы побежали вниз, прячась за камнями, но никто больше нас не преследовал. Прибежав во двор мимбаши, мы уже не выпускали заряженных ружей из рук, запрягли арбу и на глазах удивленного хозяина, глаза которого злобно косились по сторонам, выехали.

По дороге нас снова собирались обстрелять — тоже киргизы, но собравшись в кружок, в нерешительности за спорами и обсуждением вопроса пропустили нас. Ночью мы вернулись к себе. Хозяева наши были удивлены быстрому нашему возвращению, но были также радушны и так искренне радовались, что нам, только что пережившим эти события со стороны таких же киргизов, было трудно переселиться в этот привычный, мирный быт.

Уже к осени басмачество охватит все районы и из города нельзя будет показаться. Как оказалось, мы были в стане басмаческой шайки, насчитывающей двадцать-тридцать человек. Но они еще были нерешительны, а мы не знали опасности. Однако, скоро до нас дошли слухи об истреблении двухсот человек мирных австрийцев, возвращавшихся из города Оша на родину. Шайка Халхаджи, насчитывавшая, как говорили, пятьсот-семьсот человек, захватила бывших пленных австрийцев и всех их перерезали ножами у Аим кишлака. Австрийцам предлагали в Оше охрану, но они отказались, решив, что небольшой отряд красноармейцев только привлечет внимание басмачей, а безоружных — не тронут. Надежда на благородство и гуманность оказалась напрасной — Халхаджа ни одного не оставил в живых: река Карасу, как утверждали очевидцы, три дня текла кровавой водой.

Только раз за все лето мне пришлось взяться за винтовку, когда я заметил в полуверсте от себя двух подозрительных всадников, ехавших напрямик через степь в Учкурган. И однажды ночью на крик соседа нашего Айваша, поспешил к нему на выручку и не напрасно: пять басмачей хотели взять у него корову, но ответный голос мой их напугал и они убрались. Айваши знал меня еще с малых лет: когда мне было еще лет тринадцать, он приходил к моей крестной просить застрелить бешеную корову. Я отправился с ним, зарядив ружье хвостатой пулей. Корова была привязана между талов на развязках, угрожала мне, поводя мутными глазами, виляя хвостом. Хвост у нее при этом как-то нелепо болтался.

Подойдя к ней на шесть-семь шагов, прицелился ей между глаз... Корова упала, казалось еще до выстрела, прокатившегося непривычно глухо — и больше не двинулась. С тех пор в ауле (в Акташе жили киргизы) говорили обо мне как о знаменитом стрелке, что помогло на этот раз прогнать басмачей, которые, конечно, были наслышаны о том, что я здесь живу неподалеку у Улуга. В семье Айваша я теперь был также своим человеком, как и здесь у Улуга.