Д.М.Милеев. Воспоминания. Прекрасное - есть жизнь.

Дата публикации: 28.10.2013 6:48:31

Для меня лично это взаимопонимание очень ценно, так как мне, будущему художнику, который должен свое искусство посвятить народу и должен быть понятен ему — вопреки всяким установкам декадентов, футуристов, модернистов, как бы они не прикрывались самыми совершенными лозунгами. Субъективистическое искусство не нужно народу, но почему передвижничество заглохло? Просто придерживаться «старого» - тоже глупо, нужно что-то новое, великое, но что оно такое? Если одно преподавание (которое тоже стало шатким) не раскрывает этого существенно нового, то где же его искать? - Только в народе! Надо быть ближе к нему — и ответ будет найден. Сегодня я получил новое и яркое подтверждение того, что «прекрасное — есть жизнь».

Когда Тутты сидела против меня на поле, я мысленно перебирал картины Третьяковской галереи — и не нашел ничего прекраснее этой картины! Очевидно, и наши великие мастера еще не смогли так хорошо передавать «прекрасное», как делает это сама жизнь. Значит тут еще многому должны учиться художники, но у кого учиться? У живой природы — это да, но ведь школы художников исторически вырабатывают какие-то приемы, узнают о каких-то законах живописи — вроде линейной перспективы, законов светотени — многому мне предстоит еще поучиться, но сейчас пока университеты закрыты — может быть до осени надо изучать жизнь, так как в ней содержится прекрасное. Пейзаж будет необходимым окружением в моих будущих картинах. Это прекрасное открывается моим взорам с каждым утром. Особенно поражали восходы солнца. Я отмечал, что ни один еще художник не смог написать нашего Туркестанского неба во всем его несравненном великолепии. Ближе других выразил это Верещагин, но и у Верещагина они с натяжкой приблизительно, нет настоящей полноты тона, глубины света, главное света. В России свет мягче, его в сорок раз меньше (если не в сорок сороков). Но у меня оно тоже не получается — надо учиться — а академия закрыта! Я замечал, что перед появлением солнца, небо становится пепельным и ближе к солнцу, горы — розовые, дальше синие. Все становится красочным, даже мутная вода становится розовой в отсветах зари. Даже камни и деревья розовеют. Но встает солнце — краски гасит, все кругом становится однообразно серым, как бы затянутым пеленой, мглой, но тем не менее чувствуется зной, свет. В тени, наоборот, все преобразуется и сильные блики кружками ложатся на землю, причем в такой строгой , требовательной линейной перспективе, что построить их по всем правилам — это сложнейшая задача. У художников же этим построением никто не занимается (в такой же степени, например, как художники Возрождения), даже Верещагин, и строгие яркость и глубина пространства становятся слабыми, невыразительными. - Как многому еще надо учиться, но где? Кто поймет эту великую книгу? Можно ли все это только на практике понять? Нет. Но пока я могу только обнаруживать это и это одно уже подталкивать будет к ученью. Я преклоняюсь перед великими художниками, но все яснее и яснее вижу их недостатки и надо этого не забывать, не остаться равнодушным, не прощать этого, так как это одно уже оправдывает смысл моей жизни, заставляя видеть цель моих стремлений. Сейчас художники-декаденты видно с отчаяния, не имея перспективы, пошли другим путем и в этом вопросе такой разнобой, что трудно разобраться. Но нужно сопоставить все эти мнения.

Репин писал, что «Искусство по своей сложности развития, большей частью начинается грубыми опытами, уродливыми достижениями своих представлений об идеалах, часто в течение долгого периода коллективного труда и такое неуклонное отношение к заветам своих идей должно заставить нас быть терпеливыми по отношению ко всем проявлениям уродливых начинаний. Так и в формах пресловутого декадентства, если оно искренно, самобытно и талантливо, будем ждать дальнейшего развития этих эмбрионов; будем надеяться на появление гения и в этой несуразной дикости опытов» (Репин И.Е. «Что такое искусство»).

Материалист Добролюбов: «Мы дорожим всяким талантливым произведением именно потому, что в нем можно изучать факты нашей родной жизни».

Материалист Писарев: «У нас были или зародыши поэтов или пародии на поэта. Зародышами можно назвать Лермонтова, Гоголя, Полежаева, Крылова, Грибоедова; а к числу пародий я отношу Пушкина и Жуковского».

«Теперь, - заявил он, - внимание читателей безраздельно направляется на содержание, то есть на мысль. От формы требуют только, чтобы она не мешала содержанию, то есть, чтобы запутанные и тяжелые обороты речи не затрудняли собой развитие мысли... Форма подчинялась содержанию, и с этого времени укладывание мысли в размеренные и рифмованные строчки стало казаться всем здравомыслящим людям ребяческой забавой и напрасной тратой времени».

Толстой считает искусству одним из средств общения людей. «Благодаря искусству, человеку делается доступным в области чувства все то, что пережило до него человечество, делаются доступны чувства, испытываемые современниками, чувства, пережитые другими людьми тысячи лет тому назад и делается возможной передача своих чувств другим людям!

Без языка мы были бы подобны зверям, но без искусства люди едва ли бы не были еще более дикими, и, главное, разрозненными и враждебными!» (Лев Толстой «Что такое искусство»).

Мои внутренние симпатии еще с гимназических лет на стороне материалистов Чернышевского и Добролюбова, но я с возмущением отвергаю материалиста Писарева. Я считаю Репина, Верещагина, Шишкина, Чайковского и Глинку — величайшими художниками, но я не согласен с тем же Репиным в его взглядах на искусство. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Лев Толстой для меня — величайшие поэты и писатели; я согласен с определением Льва Толстого значения искусства, и оно ближе подходит к основному положению Чернышевского «Прекрасное — есть жизнь» и уже этим опровергает дикую декадентскую идею, смыкающуюся странным образом с материализмом Писарева. Более всего я не согласен с Репиным насчет того, что из декадентов может еще выйти толк, так как начинать с отрицания всех великих достижений в истории культуры человечества — это вандализм, который не однажды в истории подвергал уничтожению величайшие ценности: это низвержение античных идолов и памятников древнего искусства на Востоке и Западе; выбросить Пушкина, Гоголя, Достоевского, Льва Толстого, того же Репина и Сурикова, как предлагают теперь футуристы — это та же чингизхановщина в современных ее утонченных формах.

Весь этот формализм — родной брат равнодушия к людям, часто объяснялся из-за низкого духовного уровня, отсутствия интереса к людям и, конечно, любви к ним, был прямым пережитком старого режима, который надо искоренять, так как новое общество должно быть свободно от всех пороков старого, собственнического, неспособного к жизни вырождавшегося дряхлого мира.

Наглядным показателем чего было его искусство, не в иронии, а по существу ими самими названное декадентством, что и означает «вырождение», «упадок».

Для меня это прежде всего ясно было из судьбы искусства, падающего в бездну декадентства. А фигура декадентства — это уходящий из жизни, осквернивший ее своим отрицанием художник, приверженец той философии, которая отрицает любовь к жизни, к обществу, и к добру, и к будущему. Это — ницшеанец, философию которого я может быть еще не могу опровергнуть, но эмоционально я — враг ее и готов всю жизнь бороться за то, чтобы опровергнуть ее и философией и искусством и политической деятельностью.

Неужели будущим поколениям надо забыть что создано вековой культурой, отвергнуть ее, чтобы начать с грубого и кончить идеальным?

Нет, с этим я примириться не могу. Эта логика не для меня, она ведет в тупик. Но настоящую логику я обрету только через двадцать лет , когда изучение диалектического материализма, после всего пережитого, вдруг озарит меня ясной и доброй перспективой; то, что я люблю (чувством) и то, что мне объясняет философия — совпадут.