Д.М.Милеев. Воспоминания. На Таласе

Дата публикации: 29.06.2014 1:46:14

Ликвидация табунного коневодства больно отзывалась в душе С.Ю.К. — он был большой энтузиаст этого дела, и хотя старые офицеры провалили это дело, он еще не считал, что все потеряно. Он добился перед Главным Управлением Коннозаводства Турк.республики права оставить поголовье сосунков Аральского ремонтного табуна и организовать Аральское опытное отделение Аулие-Атинского Государственного конного завода, а заведующим назначить меня. В ноябре тысяча девятьсот двадцать второго года мы с ним выехали на Арал, за сто двадцать верст от Аулие-Ата ознакомиться с делами на месте. Зав. табуном был Майер, бывший ротмистр, хваставший перед своими сослуживцами, что он теперь по положению занимает должность полковника (управляющим конным заводом назначался раньше генерал). Майер, согласно новым требованиям, объявлял себя атеистом, но когда при переправе через Талас во время половодья, бричку его перевернуло и он стал тонуть, то отчетливо кричал: «Господи, помоги мне». Красноармеец К-в, спасавший его потом, подтрунивал над ним и мне рассказали об этом в первый же день знакомства, намекая на то, что и каждого может на этом месте постичь такая участь. Табун распродавался, сосунков отбили и составили опись, отдав на ответственное хранение. Хозяйство было разорено: ни одной исправной брички, ни одной уздечки, шорки, хомута; лошади голодные, в чесотке. Отношение к лошадям здесь нельзя было назвать неумелым или халатным — это было издевательство и жестокость. Например, мерин «Скаженный», дикий, злой конь, которого трудно было даже поймать, он ходил поодаль от табуна и не позволял себя заарканить даже в загоне, имел на спине страшные следы истязаний — это была сплошная гниющая рана. Из расспросов мы узнали, что этого дикаря решили объездить. После многих попыток его притянули в станок, связали, привязали к спине кирпичи, гоняли по корде и две недели не расседлывали. Наконец, выбившись из сил, конь упал и не мог подняться. Его освободили — казалось, он смирился. Спина была избита до кости, все мясо и шкура сгнили, появились черви, от него на весь двор шел смрадный запах — тогда ветврач П-ч велел его выгнать из своего лазарета, облив его лизолом. Лошадь, необычайно крепкая от природы, бродя вокруг стогов, набралась сил и, потеряв доверие к людям, ушла в горы. Никто за «Скаженным» не смотрел — его «списали». Поправившись, он вернулся к табуну, но к себе никого не подпускал.

Впоследствии П-ч мстил мне за то, что я выправил этого коня и даже приезжал на нем в Масловку — он служил у меня под верхом только в тех случаях, когда надо было быстро съездить куда-либо на большое расстояние: например, на Масловку, за сто двадцать километров за один день и на следующий день вернуться обратно. Это был неутомимый конь, но, конечно, он продолжал оставаться диким и злым и, если меня еще подпускал к себе, то только с головы и слева, после того, как подашь голос. Чистить его можно было только с верха и то лишь в воде. Чтобы привести его в порядок, я искал глубокое место в Таласе или арыке и, раздевшись, сам заставлял его двигаться по седло в воде, обмывая веником справа и слева. При этом, в погоне за веником он умудрялся так быстро иногда вильнуть в воде, что зубов его едва удавалось избежать самому. Но все это прощалось ему ввиду его трудной биографии и неимоверной выносливости. Его нельзя было показать на базаре, ехать рядом с другим всадником — всякое движение человека, особенно его камчи, выводило его из себя и он готов был броситься на человека и мстить, мстить ему беспощадно.

Комиссия под председательством того же ветврача П-ча, приехав как-то в мое отсутствие, велела расстрелять моего «Скаженного»: признала у него сап; целый год я не давал его уничтожить, так как проверял его ноздри и видел, что это не сапная язва, а так называемый «ринит». У него часто бывало одностороннее истечение из носа, но не было и характерных для сапа затвердений под салазками. П-ч мстил «Скаженному» и, наконец, свел с ним личные счеты. Конечно, он его не осматривал, так как боялся его. «Скаженный» мог его убить раньше, чем он его убил предательски. На могилу «Скаженного» мы положили большую каменную плиту. Без надписи. Она не нужна ему. Память о нем сберегли только мы, знавшие этого богатыря, не раз выручавшего нас своей «скаженной» выносливостью. От его службы иногда зависела наша жизнь. Никакая река ни днем, ни ночью его не могла остановить. По снегу он пробивался там, где всякая другая лошадь выбилась бы из сил через десяток — другой шагов.

Тридцать больных верблюдов, вымазанных дегтем и лизолом, подохли (надо было мазать по частям, чтобы не лишать их дыхания). Конюшни разорены — камышом крыш кормили лошадей. На базаре худые лошади ничего не стоили. Часть из них падала на дороге.

Мы уехали с тяжелым чувством. Не отказываетесь от табуна? - Нет, говорю. Вместо тридцати красноармейцев у Вас будет только три, ни ветврача, ни делопроизводителя, ни завхоза, ни шорника — ничего!? Все равно не отказываюсь — у меня дело пойдет по другому. Никаких ассигнований на фураж, материалы, на семена, инвентарь — ничего! - На все согласен!