Д.М.Милеев. Воспоминания. Снова в тюрьме

Дата публикации: 11.10.2015 2:22:18

Меня знали как бывшего юрисконсульта, следователя, «идейного большевика» и убежденного атеиста. Со мной разговаривали товарищи по несчастью всегда с уважением, обо всем советовались, обо всем рассказывали — даже то говорили, что на воле не сказали бы. Это меня поддерживало, и я, в свою очередь, старался быть каждому полезен тем, что вселял уверенность, что все это — временное наше состояние, что все это изживем, это — недоразумение и вовсе не есть политика партии: главное в программе ее — это любовь к человеку, его достоинство и благо. Люди верили, но страдали. Что они верили — показала потом война. Среди арестантов были и люди кулацкой ориентации, но они, чувствуя себя в меньшинстве, молчали и только изредка могли вставить что-либо в свою пользу, ожидая каждый раз «классового» отпора, и это было отрадно, хотя и горько, т.к. это лишний раз подтверждало, что большая часть здесь — невиновных, что они в любых условиях пойдут защищать свою советскую власть, вне которой они и не мыслят свое существование. В тюрьме сидели разные люди. Можно ли было считать такую меру принуждения серьезной и справедливой санкцией диктатуры пролетариата в отношении населения? Здесь можно было уже «с поверхности» увидеть разделение тюрьмы на две половины: правая сторона — «басмачей» — киргизы; левая — русские с небольшой примесью киргиз и других национальностей.

Подозреваемые в басмачестве — русские, узбеки и киргизы из более зажиточных, сидят слева. У «басмачей» более жестокий, бесчеловечный режим, у остальных — более мягкий.

В камерах командуют воры и бандиты, отнимают передачу, бьют, грозят, терроризируют. Их сажают отдельно, как «уголовников», но иногда они оказываются и среди «гражданских».

В нашей камере тоже было сколотили такую группу, но когда люди присмотрелись друг к другу, то им прижали хвосты, не без применения физической силы. Люди, получившие даже в этих условиях свободу, выходили уже с пятном «репрессированного», хотя ему может быть и обвинения не предъявляли. Его остерегались брать на работу.

Киргиз за сто километров готов ехать, если его пообещают накормить мясом — а любой курбаша прежде всего это им и обещает. В 1927 году проведена была земельная реформа. Земля есть средство производства, но какую ценность она имеет в глазах киргиза-бедняка, если он еще кочевник-скотовод, не научившийся еще обрабатывать ее, не имеющий для этого ни инвентаря, ни тягла? В Ярадаре, например, аул в семь дворов имел земельный участок в один гектар, а с наступлением весны все они бросали его и разъезжались со своими юртами куда-либо в лес, где, арендуя у лесничества (а вернее просто за мзду лесообъезчику), сеяли просо на площади в один танап или менее. Узбеки-земледельцы продавали киргизам вместо дыни тыквы и потом рассказывали об этом, как анекдот, и уверяли, что тыква соблазняет киргиз больше, чем дыня, так как она красивая и крупная. Сатар, например, не ел огурцов, когда его угощали, и подозрительно глядел на них, говорил, что они «зеленые». Теперь таких Сатаров заключают в тюрьму, обращаются с ними бесчеловечно, а они не знают за что его наказывают — за то ли, что он грабил, или за то, что он не грабил. Отказывают ему в премии. Его сознание не выросло за эти тринадцать лет революции, т.к. его еще не научили грамоте и не дали ему, голодному из поколения в поколение, все более нищавшему и эксплуатируемому, ни средства производства, ни работы. В этом сказывалось несовершенство аппарата, все еще засоренного и националистами, и взяточниками, и бюрократами, а теперь еще троцкистами.

Самого Троцкого теперь отстранили от руководства. Его выслали в Казахстан. Он прибыл сюда в роскошном салон-вагоне и привез с собой целый вагон книг и литературы. Его приспешники теперь изгоняются из всех звеньев, их начинают искать, разоблачать, скоро на них будут охотиться в таком масштабе, что это снова отвлечет массу рабочих часов, снова доносчики начнут строить на этом карьеру, а беднота снова будет страдать. При Ленине, в 1920 году, басмачество было ликвидировано, как только М.В.Фрунзе, лично взял в свои руки это дело, вскрыл его корни, и тогда не поздоровилось таким, как Гальский, Гавлинский и др. — все они были расстреляны, люди получили возможность вернуться к производительному труду, который единственно только и служит оправданием нового строя, как «самая интересная политика» по выражению Ленина. Теперь эта «самая интересная политика» снова не в почете, а ведь можно было с огромным энтузиазмом внедрять ее — тем более теперь — и на основе земельной реформы 27 года, и на основе общего курса на коллективизацию. Но как покажут события, с изгнанием троцкистов все останется по прежнему и производительные силы в сельском хозяйстве будут использованы с большой недогрузкой.

Я, не чувствуя за собой вины, был всегда в хорошем настроении и с соседом — памирцем Сулимовым.

В одной из записных книжек Ленина есть запись «Сулимов». Наб. Карповки 25 кв. 18 — это одна из квартир, где Ленину пришлось скрываться в июльские дни 6 и 6 июля 1917г. Здесь Ленин написал статьи: «Где власть и где контрреволюция?», «Близкие к сути», «Злословие и факты». Хозяин этой квартиры был Сулимов — один из представителей старой партийной гвардии, профессиональный революционер Ленинской школы. Этот тоже был из Ленинграда, но состоял ли в родстве с тем Сулимовым — не говорил. В Ленинских статьях, написанных на квартире Сулимова, говорилось метко о революционерах, которые очень легко становятся контрреволюционерами, и грани не проведешь между ними, если не иметь верных принципиальных основ для такого суждения. И разве Гв-ко и ему подобные (оказалось, они «троцкисты») партийцы и их лакеи не были контрреволюционерами с этих ленинских позиций?

Мы заделались малярами, поэтому каждый день имели возможность ходить по двору, красить крыши, писать на баках «кипяченая вода», замазывали окна, хотя не сразу научились делать хорошую замазку, покрасили даже ворота, причем сторожа забыли про нас и нам пришлось стучаться и доказывать новой смене, что мы — арестанты из такой-то камеры. Во дворе тюрьмы была небольшая купальня, и мы купались в ней сколько было душе угодно.

Через 6-8 лет красноармейца держать с гражданскими уже не станут. Это дело будет жестоко и «на научной основе» упорядочено, режим в тюрьмах будет иной, а сами тюрьмы будут строиться по новому «современному» методу, где арестантов будут давить таинственность, молчание и замкнутость уже так галдеть им не позволят.

Однажды тюрьму посетила комиссия, в составе которой был обл.прокурор, однофамилец Сталина — Джугашвили, знавший меня по Чарвакскому процессу, и уполномоченный Джалалабадского ГПУ Г-ко; прокурор, удивившись, остановился, протянул мне руку — «за что это Вас?» — спросил. Я ответил, что сам понять ничего не могу, наверное за раскрытие одного заговора, сижу уже около месяца — ни допроса, ни предъявления обвинения. Пожав плечами, он отошел, видимо не желая выказывать своего сочувствия. Но другое отношение было ко мне Г-ко — почему я сижу? Когда я обратился к нему «товарищ Г-ко», он со злобой огрызнулся — «какой я тебе товарищ, гражданин заключенный!». «Меня не запугаешь!» — крикнул я ему в ответ, зная, что это он постарался в моем деле, строя свою гнусную карьеру. В дальнейшем он, как троцкист, вместе со своими Джалалабадскими «сослуживцами» получил свое с гораздо меньшими шансами на уважение среди людей, которым он много причинил горя.