Д.М.Милеев. Воспоминания. На пасеке

Дата публикации: 19.07.2015 1:44:11

Я приехал на пасеку моего приятеля Ф.М-ва. На склоне горы, на живописной площадке, в долине р.Арсланбоб, в 3 верстах от кишлака Арсланбоба и 10 км от Чарвака (между ними) стоял домик под камышовой крышей, пахло ароматным медом, воском; пчелы роились, поднимая шум, хлопоты и то особое настроение, которое так красит весеннюю пасеку. Был июнь месяц; пчелы еще не отроились, шли дожди, преимущественно по ночам, а днем, на листьях горели капли воды, лучи солнца преломлялись в чаще, сверкали искры золота, серебра, изумруда, жемчуга; узорная сеть играла на розовом песке дорожек, на которых никогда не было грязи — вода впитывалась и можно было ходить даже под дождем, но только чистые аллеи и лесные тропинки обдавало дождем, а высокая трава по пояс сразу делала одежду мокрой. После Джалалабадской жары и пыли здесь дышалось легко, грудь вдыхала аромат трав, цветов, древесины, валежника, покрытого мхом, чернозема, в потревоженной чистоте которого светились фосфором россыпи огня, тлеющего тысячелетия, пласт за пластом. Кругом на кустарнике подлеска были гнезда поющих птиц, а сами они хлопотливо сновали взад и вперед за кормом для своих желторотых птенцов. Гам стоял сплошной, но прозрачной стеной, на фоне которой можно было различить пение и щелканье только ближних птиц — соловьев, кукушек, синиц, удодов, пеночек, горихвосток, вяхирей и египетских горлиц.

Меня встретили загоревшие, румяные лица хозяина и хозяйки, а в прихожей мне навстречу встало несколько человек киргиз — очевидно хозяин был с ними в дружбе. Они тотчас ушли, но в одном из них я приметил очень пытливый, внимательный и теплый взгляд человека, которого, мне казалось, я когда-то видел… Неужели это тот, который ходил пешком в Джалалабад с жалобой на самоуправство саяков (кетменьтюбинских киргиз), похитивших у него жену? Я был тогда секретарем прокурора и, выйдя на балахану, куда выходили двери и нарсуда 1 участка, и камеры прокурора и нарследователя (в бывшем «доме дехканина»), я заметил сидящего на корточках молодого киргиза, бедно одетого, который встал при моем приближении и, естественно, я спросил его — в чем он нуждается. Тот тогда поведал мне историю своей любви, женитьбы, а затем и тяжелой драмы — нагрянула шайка саяков, его связали, а любимую жену его увезли, и там, в Кетменьтюбе, родственники влиятельные люди, выдали ее замуж за больного старика, и он просил наказать насильников, отнять у них его жену и вернуть ее ему. Я помог ему написать жалобу прокурору, ходатайствовал сам перед ним взяться за это дело, но прокурор, избегавший острой борьбы, отделался лишь обещанием взяться за это дело и, послав запрос в Кетменьтюбе, больше не хотел к этому делу возвращаться, несмотря на мои неоднократные потом напоминания о том, что ответов оттуда не поступает. Так прокурорский бюрократизм отказал в защите бедняку, посеял в нем недоверие к власти и лишил его любимого человека, друга, жены. Женившись к этому времени на другой девушке, Сатар не мог забыть свою первую жену и часто сокрушался в мыслях о ней и изливал эту свою досаду побоями, руганью и насмешками над новой женой, которая ни внешностью своей, ни своими душевными качествами никак этого не заслуживала бы. Она была его искренним глубоко преданным другом. От первой жены у него остался ребенок — Гурсали, а со второй он прижил впоследствии еще девочку, которую назвали Турсун. У Сатара была жива еще старушка мать, которая и постаралась скорее женить Сатара, «чтобы спокойно умереть», как она говорила. Сына Сатара Гурсали воспитала уже его новая жена Кызбаргуль.

Я спросил — кто это из ушедших киргиз — молодой мужчина с красивыми глазами и ястребиным носом? Мне ответили, что это — Сатар, живет на той стороне Арсланбоба, в ауле Ярадар; бедняк, охотник. Был ли он в Джалалабаде года два-три назад? - Да, ходил жаловаться прокурору на саяков, но так ничего у него из этой жалобы не вышло.

Я тут же отправился в Ярадар. - Да, это был тот Сатар… У него юрта, мать старушка, молодая жена с ребенком от первой жены… Я ему сообщил, что много раз напоминал прокурору о его деле, но прокурор никак не мог найти времени лично выехать в Кетменьтюбе, а на запросы Кетменьтюбинские власти не отвечали и отгороженные высокими горами знали, что они безнаказанно могут там отсиживаться; связь с ними может быть лишь в течение 4 летних месяцев, а затем перевалы закрывает снегом, к ним не попасть. Но я не мог погасить у Сатара в душе чувство разочарования и недоверия к прокурорской правде. Да разве и можно было оправдать невыполнение представителем власти тех самых предначертаний, о которых казенные уста твердят на всех перекрестках, а делают наоборот. Чудовищное насилие над личностью — в духе самых отвратительных старых разбойничьих законов — и новая власть, власть для бедняков, ничего не могла сделать. И если б это была только жена, какую можно купить, уплатив калым — это была любимая девушка, любовь к человеку, которая неистребимым огнем жгла оскорбленную душу, испепелила ее, взывала к справедливости, к защите. Но чиновничье сердце оставалось глухо к человеческому страданию, и ему не было дела и до того, что это дело имеет и политический смысл, помимо всего глубокого человеческого чувства, перед которым только отпетый хам может остаться равнодушным.

Мне впервые пришлось столкнуться с проявлением такой высокой гармонии чувств у юноши-киргиза: его глубокая верность дружбе любимого человека, его страдания, его протест против жестокостей старого мира, его убежденность в святости любви, чувства долга. Когда спросил — как может он принять ее в качестве жены — он мне ответил, что он все истратил бы на то, чтобы ее вылечить, и один бог видит, как он был бы счастлив только спасти ее. Я все больше и больше убеждался в особой одаренности души Сатара, богатстве его духовного и нравственного мира, его склонности ко всему чистому, благородному, отзвуки чего можно было найти в музыке Чайковского, в живописи Левитана, поэзии Лермонтова. Мне он открыл целый новый мир, красота образов которого так созвучна была музыке этих ручьев, шелесту листьев Арсланбобского леса, живописи горных церей, скал, ущелий и голубой дымки над необъятными далями, открывающимися со снежных вершин Баваштоу, Минтаке и Айлемнатоо в Кенколе. Сатар знал эти горы кругом на сотню и более километров и знал настолько, что в каждом ущелье он мог указать, где есть пещера или ниша для ночевки, где логовище зверя, где урожайное дерево, где медведь добывал мед в арчевом дупле, ореховый наплыв, до которого не добралось лесничество, ведущее заготовку его на экспорт, где растет дикий виноград, крупная алча сорта «коялы», айва, развалины древней крепости, легендарный камень, где пастбище диких козлов, как называются сопки тех урочищ, в которых мы побывали с ним, где находится месторождение, из которого местные охотники добывали свинец, прозрачный кварц, из которого местные красавицы делали себе серьги и ожерелье, придавая им нужную форму окатыванием и, просверливая в них отверстия для нитки. Все жители Ярадара были в той или иной мере охотниками, а Сатар занимался этим как промысловик; убитых кабанов у него покупали русские, а пушнину он сдавал в охотсоюз. Теперь Сатар был постоянным моим спутником в охотничьих походах и просто путешествиях, которые я предпринимал для знакомства с местностью, иногда километров за 100-200.