Д.М.Милеев. Воспоминания. На озере Урунгач

Дата публикации: 06.03.2016 2:40:17

Все время у меня проходило в работе, охотиться было некогда (разве только когда заканчивался один этюд и для другого нужно было выбрать место). Основным этюдом был пейзаж со скалой и кусочком озера, его я писал полтора месяца, стараясь уловить единство гармонии красок, что должно было на практике показать верность теоретического вывода моего о диалектическом законе художественной формы; а остальные этюды я писал для упражнения, в другое время дня. Основной этюд был утренний, когда солнце еще не поднялось из-за нависшего над озером утеса.

Работа шла медленно. Все-таки 7 лет я занимался теорией и почти не рисовал и не писал. Скала у меня уже удавалась, но вода и небо — никак. Вернее, я не мог уловить этого единства: вместо того, чтобы одновременно положить краски на скалу, воду и небо, я пока приготовлял краску для скалы — менялось небо, менялась вода; положив краску на скалу, я вижу, что цвет ее уже другой и соответственно и цвет неба и цвет воды. На воде все время можно было наблюдать всю палитру от темно-синего, до золотистых отблесков в своеобразной игре этих радужных сочетаний. Отношения все время менялись и я чувствовал, что именно единства я и не успеваю поймать. Нужна большая практика и быстрота. Небо так и осталось на этюде чужим, вне единства. «Скалу можно взорвать, — говорил генерал И.Е.Петров, приведший на выставку весь свой генералитет войск Туркво, — а воду пить нельзя» — он еще не сказал о том, что и дышать нельзя под этим небом — оно, как жестянка, было плоским и безжизненным. Так, как же выходит! — Главный мой вывод в теории и требование художественности = единство формы, а на деле я через полтора месяца работы над этюдом написал скалу отдельно, воду и небо — отдельно? В этом трудность. Надо много упражняться, годами, ежедневно на натуре, чтобы суметь достигнуть этого единства. Но полтора месяца все-таки дали мне огромное удовлетворение — мои этюды с натуры теперь получаются несравненно (как небо от земли) лучше, чем было раньше. Теперь, я знаю, никто из наших ташкентских художников не напишет того, что я сделал, даже в такой несовершенной степени, тогда как раньше с товарищами, сидя на этюдах, я видел, как у них что-то клеится, у меня — нет. Важна разница, а не результаты еще; эта разница — принципиальна; несмотря на 7 лет отсутствия практики, я стал писать лучше, а не хуже, как это не противоречит общепризнанному положению. Это обстоятельство, если только его кто проанализирует, должно озадачить каждого — новый принцип? Небывалое в практике живописи? Да, и то и другое. Закончив этюд (при всей его незаконченности и несовершенстве) я решил все же поездить и пописать в других местах, т.к. нужно было представить к концу лета многообразный материал (этюдный), и попробовать с полученной практикой поработать и в других местах. По этюдам в геологическом управлении должны выбрать задания для картин, которые согласно договоренности я буду писать в условиях мастерской в течение зимы.

Душа у меня уже торжествовала — я мог уверовать в свою «теорию», которой никто не верит, даже жена — Катя говорила: ты меня позоришь; ведь хорошо знаешь, что с натуры у тебя этюды не получаются, а взял на себя такую ответственность, берешь лошадей, целое лето на положении полевого работника, палатку и прочее — и вдруг все это зря?!

Теория, которая кардинально решает дело, когда мы в тупике, на грани двух человеческих эпох и хотим найти основы для не увядающего, а прогрессивного искусства — действительно и должна быть необычайной целебной, исключительно простой, настолько действенной, что даже при всей недостаточности условий работы (отсутствие практики, неподготовленности) должна давать резкие выразительные результаты. Вся ее основа в том, что цвет меняется от холодного к теплому и это нужно проследить в каждом пятне и связать эти пятна в таком же порядке между собой, найдя общую их гармонию (в противоречии — от холодного к теплому). Этот принцип я вывел из диалектики Ленина, когда изучал его «философские тетради», в них очень понятно изложен этот принцип в природе, как общий ее закон. Такой же закон природы — отражение материи. Ленин не оставляет сомнений в этом. А если это общий закон природы, то, следовательно, и цвет, как явление природное, должен быть подчинен этому закону. Однако тут долго мне пришлось поработать над вопросом — можно ли цвет в живописи отнести к природному явлению, ведь «каждый художник видит по своему»? Надо было, как мне казалось, выбрать из числа художников имена, давшие миру несомненный прогресс в живописи, и проследить — не объективным ли законам цвета обязаны своему успеху и представляет ли их живопись постепенное, на протяжении истории, приближение к пониманию законов диалектики, т.е. закономерного изменения цвета от холодного к теплому? Леонардо да Винчи, Веласкез, Рибейра, Тициан, Рембрандт, Репин у всех можно проследить использование этого закона, что и отличало их от более слабых художников, хотя они и не знали, что это есть закон диалектики. О нем только впоследствии скажет Ленин с такой определенностью в своих «философских тетрадях». Итак, великие художники подтверждают, что они подметили эту закономерность в природе и отражение объективного свойства картины обусловливает ее художественность, живописность. И наблюдения над природой, производившиеся мною изо дня в день на протяжении многих лет, подтвердили это. Следовательно, живопись получает опору в науке, а ведь это гарантирует ей устойчивость, которую надо преподавать в школах и с самого раннего периода (в школах первой ступени), т.к. только так можно рисовать. Упражнения вслепую приведут только к разочарованиям. Одновременно, это приведет к изучению природы, откуда и начинается прогресс в искусстве.

Итак, первые отрадные результаты в папке — Урунгачское озеро для меня стало этапом. Теперь надо отправить Вовку домой, в Табашар — ему скоро в школу. Но как это сделать? Надо везти его за 80 километров, там его с кем-то устроить до Ташкента и дальше — на поезде, а денег нет и норма продуктов у меня вся выбрана, все по карточкам; в Пскеме таджики хлеба уже много лет не имеют и едят «дикий картофель», как они его называют: выкапывают эти корни по ту сторону Угамского хребта, сушат, толкут, получают нечто вроде крахмала и делают из него похлебку: мы с Вовой пробовали, но есть не могли.

У нас тоже не было хлеба и муки даже на болтушку. Благо, стали поспевать дикие яблоки, алча, ежевика, боярышник; нас выручала дичь и то какая — некогда было ходить за настоящей, поэтому ели все, что налетало: ворон, коршун, голубь, кеклик, лиса, утка. Ночью как-то довольно близко подошел кабан, но быстро скрылся в кустах и не пришлось по нему стрелять. Видели мы следы медведя, несколько ночей я караулил его возле яблони, но он так и не явился.

В общем, питание у нас было «подножное», силы от этого было не очень много, но выносливость моя и, что очень поразило меня, Вовкина нас выручала.

Мы отправились в путь. Отдыхая по дороге и подкармливая лошадей, где была хорошая трава, мы и себе добывали пищу. До самого Чимгана нам хватило запаса заготовленного впрок мяса альпийских галок, которых удалось подстрелить десятка полтора, и голубей.

В Чимгане остановились у Буровых (Ксения Владимировна была врачом в санатории и в течение 20 лет ежегодно выезжала с семьей туда; Анатолий Аполлонович там же служил лаборантом). У них там было постоянное местожительство — фанерный домик. Вечерами — концерты; дома под гитару, на эстраде — под рояль. У них собиралась в Чимгане всегда хорошая компания — Ошанины, врач Малышева В.А. и гостила постоянно молодежь — сверстники дочери Лели, а потом и сына Юры.

Нам с Вовкой повезло: как раз из Табашара тут была на курорте жена инженера с сынишкой, который ничего не ел — и мать его попросила дать ей Вовку с тем, что она его покормит и доставит в Табашар — лишь бы он в компании с ее сынишкой заражал его своим аппетитом. Голодный Вовка как нельзя кстати попал на эту должность, а я мог спокойно вернуться к своей работе. Зарплату мне должны были выслать в Бричмуллу, где была база геологической партии, к которой я был приписан, но партия уже свертывала свою работу и мне оставалось только послать просьбу о высылке зарплаты через стационарную партию в Пскеме, но в ожидании ее я должен был без всяких средств существовать с двумя лошадьми две-три недели, а может быть и месяц.