Д.М.Милеев. Воспоминания. Кутасы прокладывают путь.

Дата публикации: 30.03.2014 2:37:09

Особенно ценимые для этих целей таргаумы — особая порода кашгарских вьючных лошадей, с горбатой крепкой спиной, короткой крепкой шеей и копытами, прочными, как железо. Такой караван мог пробиться через снежные завалы, там, где не пройдет другая лошадь. Впереди каравана в таких случаях шли кутасы, которые прокладывали траншею в снегу, как танки — на поверхности видны при этом громадные рога и могучая спина с седлом, в котором сидел проводник, неистово погонявший его ногами и нагайкой, он настегивал его по бокам или поддерживал за чимбыр, привязанный к деревянному кольцу, продетому в носовой перегородке животного, тяжелого, как скала, и легкого на ходу, как козочка. В снегу он не прыгал, как лошадь, а плыл, ложась в снег животом, обросшим длинными до земли волосами, и выгребал ногами, высвобождая одну ногу за другой, и подаваясь вперед, подминая снег без натуги, без видимых усилий, будто купаясь в нем и хрюкая от удовольствия, как в воде. Если перевал засыпан снегом, без кутасов не обойтись. Ненадежность снежной лавины они угадывают чутьем и не пойдут на риск даже под ударами; а проводив лавину, они без страха идут по осыпи там, где лавина снесла все признаки тропы. В каменистых завалах кутас с вьюком или с всадником на спине может прыгать с обломка на обломок, не боясь зияющих провалов даже там, где собака не пройдет.

В то время, когда мы разделывались с шайкой Абдурахмана, командир другого взвода Р-й покончил с шайкой Раимбека в пять человек и освободил население других аулов от этих хищников.

В Кызылкургане эти операции получили большое одобрение. Теперь из всех прилегающих аулов потянулись аксакалы, принося благодарность С.Ю.К. за избавление от разбойников, грабивших вот уже второй год эти места, ввергших их в нищету и голод. Контакты с населением установились хорошие; можно было иногда поохотиться, послушать рассказы стариков, охотников, познакомиться с бытом и нравами киргизского населения. В некоторых аулах меня поразили своей красотой киргизские девушки, наряды их, сделанные с большим вкусом. Если бы я был художником, уже достигшим мастерства, то здесь можно было бы с наслаждением писать картины, как казалось, всю жизнь. Горы придавали всей этой картине неподражаемую прелесть и красоту. Казалось, в каждом ущелье, в каждой долине был свой воздух, свой аромат, своя палитра, своя музыка, свой узор.

Так и в памяти сохранились это своеобразие и свежесть.

Стоило отправиться в путь, как за первым поворотом долины начиналась повесть: все джигиты, даже хмурый Нишанбай, с увлечением рассказывают о смысле названий скалы, камня, ущелья, перевала, эха, ветра, просверлившего отверстие или колодец, пещеры или гнезда орла. Все привлекало внимание жителей гор, создавших здесь сотни поэтических легенд, в которых было и суеверие, преклонение перед силами природы, а иногда и иронии над злой старухой, спрятавшей казан, на камень, откуда потом сама не могла достать его: так этот казан и стоит до сих пор — «Кампыр-казан» (долина Дюшали). Один старик рассказал мне, повстречавшись в Белеумтском ущелье, где мы остановились, рассматривая скалы, что здесь он видел самого Скобелева. Они, молодые джигиты, поставлены были защищать проходы на Алай от русских, занявших Гульчу. Их предупреждали, что генерал Скобелев может двинуться дальше — и его решили встретить огнем в этих скалах. Мы сидим, говорил старик, и курим «нас» и потихоньку разговариваем, когда вижу в ущелье показалась, как мы думали, русская разведка, что один из этих двух похож на генерала Скобелева. «Айры-сакал турвай ва?» — вдруг закричал мой сосед, схватился за мылтык и стал высекать огонь для фителя. В это время генерал, ехавший с казаком, услышал наш разговор и, повернувшись, быстро ускакал. Он был без отряда — и это действительно был он. С тех пор, говорит, «я состарился (старику было лет под семьдесят), но никогда не видел такого быстрого, светлого генерала, как ртуть ». Мы долго смотрели вслед, слушая, как сыплятся камни, а подковы аргамаков уже миновали мост.

Теперь все джигиты у меня были вооружены винтовками; отобрал себе лучших лошадей, остальных сдали. Конечно, хорошая одежда тоже перешла в руки джигитов. Ары теперь сменил свой рваный халат чабана на черный шелковый бешмет халхаджинского курбаши и его сапоги пришлись ему в пору. Седла, уздечки, сапоги, благодарность населения, слава подвига — все это выражалось теперь хорошим настроением и верой в успех.

Следующий наш поход был в отдаленный район Алайку, где свирепствовала большая, старая халхаджинская шайка курбаши Ширмата. У него было двадцать семь вооруженных аскеров, хорошие лошади, много награбленного имущества, которое они периодически отправляли Халхадже, а сами иногда уходили и за перевал, то есть в Кашгарию. Говорили, что он очень хитер и жесток, что у него разведка — на сто верст кругом все знает; население его боится и скрывает. Взять его будет трудно. Тогда я придумал такой план.

Взять с собой всего семь человек — такой отряд пройдет скрытно, нигде не вызовет подозрений. Пойти к нему и объявить, будто иду на переговоры по поручению С.Ю.К., с целью заключения мировой. От такого количества людей Ширмат не побежит и не побоится принять, а дальше действовать по усмотрению: в нужный момент броситься на них, опередив только в нападении, все время быть готовыми к моей команде. Все шло, как по маслу. Спустившись с перевала, мы ехали по заснеженной тропе и увидели впереди аул с постройками, а в нем басмачей, которые вдруг зашевелились, задвигались; я велел ничем не выдавать своего смущения и ехать прямо к ним, двоим вперед — предупредить. К нам подскакали с ружьями на изготовку человек десять всадников, а остальные изготовились в крепости — мы винтовок не снимали с плеч. Нас окружили, как пленных, но усыпленные нашим спокойствием, проводили в свою «крепость», где нас встретил Ширмат со свитой, внакидку одевший свою шикарную новую шубу. Рядом с ним, распоряжаясь, стоял богатырского вида не то узбек, не то киргиз, в подстриженной окладистой бороде и рыцарских черных усах, в полном блеске начищенных пулеметных лент крест на крест, полных патронов, в хорошо облегавших его могучие плечи подбитом мехом зипуне, в черной ферганской тюбетейке «бадам» и русских хромовых сапогах, промазанных салом после жирного плова. Глядели на нас все, как на попавших в ловушку воробьев, зло и вызывающе. Хозяин холодно пригласил нас в мехмонхану. Мы сели рядком: джигиты мои, несмотря на наказ смотреть спокойно, глядели так, что и не психолог скажет, что-то у них на душе. Нас угощали кокчаем из маленьких китайских пиалушек зеленоватого фарфора с синим сплошным цветочным орнаментом и с синими же ободочками по краям. Переговоры шли вяло. Помощник Ширмата — его правая рука и наиболее деятельный из джигитов, что-то затевали, раза два заходили и шепотом докладывали курбаше, который полулежал на своем роскошном ложе, где под подушкой у него я заметил наган.

За оконцем и за дверью теперь стояли басмачи с ружьями, почти что нацеленными на нас и с горящими как перед схваткой глазами. Я решил, что дальше ждать нельзя — в следующий приход помощника курбаши надо начать действовать: я незаметно расстегнул кобуру своего нагана и тут же должен был уложить этих троих главарей, а затем броситься наружу и открыть стрельбу по остальным. Мне казалось, что я выдержал себя и был внешне спокоен, потягивая маленькими глоточками кокчай, но чувствую, как у моих джигитов руки трясутся — они, конечно, не дипломаты и своих чувств скрыть не могут.

В это время послышался какой-то шум и крики снаружи: сообщают, что какой-то отряд приближается. Новое осложнение: если красноармейцы — надо бежать, если Халхаджа — как это сделать среди такой решающей подмоги у врага — план мой рушился и уйти живым будет мало шансов — продолжать переговоры бессмысленно, а драться — слишком неравны силы, но бой надо начинать немедленно. Я вскочил, выхватил свой наган и, пользуясь сумятицей, послал своего джигита узнать — кто это, чтобы скорее определить обстановку. Мой джигит, отличавшийся дальнозоркостью, быстро слетал на крышу и, прибежав, сообщил, что это «Мазгунуп» — наш командир взвода, мой товарищ по гимназии, родом из куршабских мужиков, знающий эти места как свои пять пальцев. Оказывается и его послали против Ширмата, мне ничего не сказав об этом. Какое счастливое стечение обстоятельств! «Не было и гроша, и вдруг — алтын!». Сила теперь была на нашей стороне. «Яшка, ты приехал вовремя, еще бы одна минута и здесь была бы такая заваруха!».

Ну, я родился в счастливой сорочке! Я уверовал в это давно, а теперь это было совершенно ясно.

У Мозгунова был взвод в тридцать пять человек, хорошо вооруженных джигитов из узгенских жителей — киргиз и узбеков. Урядником у нихбыл Мерген — красавец джигит, лет тридцати, первый улачник, боец и силач.

Пока враги в замешательстве, надо действовать. Я предложил М-ву план действий: как только придет помощник курбаши со своим подручным, пусть Мерген их обезоружит здесь, а я беру на себя курбашу, так как знаю, где у него наган. Действовать по моему сигналу быстро. Затем выйти на двор и вместе всем ширматовцам зайти в юрту, которая стояла во дворе. Так и сделали, разыграли, как по нотам, без неприятностей и осложнений. Связав верхушку, надо было обезоружить остальных. Они, подчиняясь, но с явным недовольством, злобой, воле нового начальства, собрались в юрте.

С порога я крикнул им — бросать оружие. Ввиду неподчинения выхватил наган — и под угрозой его ружья полетели на середину юрты, где обычно раскладывается костер. Иные в задних рядах начали было прятать — под новым нажимом и они сдались. Вывели и построили их, приставили караул. Начали обыск по всем постройкам. Выводили лошадей, вытаскивали наружу ковры, кошмы, тюки. Через час-два аул был окружен киргизами соседних аулов. Беспроволочный телеграф «узун-кулак» действовал; по тропам снизу и сверху ущелья скакали всадники и бежали пешие.