Д.М.Милеев. Воспоминания. Мадаминбек.

Дата публикации: 16.03.2014 3:49:37

Мадаминбек знал многих по рассказам и приветливо улыбался каждому. С ним был генерал генерального штаба Муханов, сын которого учился в гимназии, младше меня класса на два.

Раньше Муханов служил на Памире и проявил себя талантливым военным организатором, много сделавшим для укрепления этого пограничного района. Его заслугой считалась блестящая постановка картографических работ и изучения районов, прилегающих к Индии, тогда английской колонии, откуда более всего угрожала экспансия. Рассказывали, что англичане были сильно встревожены прежде всего тем, что русские пушки прошли через перевал Талдык, а теперь — успешной деятельностью генерала Муханова. Рядом с Мухановым был полковник генерального штаба Фирсов, человек, обладающий большим обаянием, высокообразованный, знавший лично Фрунзе и открыто ему симпатизировавший. Большой радостью было увидеть в окружении Мадаминбека С.Ю.К. из Оша. На германском фронте он был тяжело ранен, девятнадцать дней лежал без сознания, но могучий организм вынес: ему сделали операцию — вырезали прямую кишку и он поправился, но постоянно должен был носить «пробку» и тем не менее он легко танцевал лезгинку и скакал на лошадях. Высокий, жилистый, с ногами «колесом», скуластый, обладатель мужественного голоса, с военной выправкой человек, он был любимцем в любой компании, о его подвигах на германском фронте рассказывали легенды. Он был воспитанником Оренбургского корпуса, кончил войну в чине штабс-ротмистра; конечно, эти высокообразованные, талантливые люди не могли прийтись по вкусу деятелям типа В.К., недоучкой, поступавшим приемщиком хлопка с целью завоевания общественного положения путем жульничества, обвеса, воровства — а теперь добивавшихся высоких ответственных постов при Советской власти.

Вооружение у басмачей было «партизанское» - кто во что горазд; у кого перезарядная винтовка пехотного образца; у кого кавалерийская или драгунская (укороченная); берданы, четырех линейки, ружья винтерис; патронов — кто сколько добудет. У иных винтовки не действовали, смазочных материалов не было, оружие содержалось так, что ни о каком серьезном бое и думать нельзя, да и не было сколько-нибудь серьезных боев. Пушек ни одной, пулемет один у Памирского отряда, составленного сплошь из молодых офицеров и кадетов.

Под Шариханом нас обстреляли из пушек с бронепоезда, началась паника, и тут я увидел, как истый военный, телом своим прикрывающий своего командира, Фирсов показал Мадаминбеку на дверной проем, где нужно было спрятаться, как в наиболее безопасном месте — и старался загородить его от возможных осколков. Дом был разрушен, но никого не задело. Решено было отступать — потянулись по направлению к Гульче. Меня трясла малярия, и я ехал, не замечая дороги. Очень внимательно меня поддерживал Мас. …, приносивший мне еду, старавшийся раздобыть горячего чая, так как во время приступов обостряется жажда. Положение ухудшалось тем, что мне попалась злая лошадь, не подпускавшая к себе никого, и досталась она мне после того, как от нее все отказались, еще в Шарихане. Проверять ее было некогда, она оказалась запаленной и теперь на подъемах задыхалась. Приходилось отставать от других — и Мастерков оставался со мной. Так мы и ехали в хвосте, давая обгонять себя одному отряду за другим, и, наконец, отстали километров на пятнадцать. Так прибыли в урочище Кызылкурган, в семнадцати верстах за Гульчей, где задержался отряд С.Ю.К. - с которым оставалось несколько русских, а аскерами были киргизы.

Все отряды ушли: Мадаминбек — в Кашгар, Памирский отряд — на Памир.

В составе каракиргизского конного полка теперь была сотня Куршабских крестьян под командой моего старого знакомого К.-никова, с братом которого мы еще в пятилетнем-шестилетнем возрасте скакали на ишаках, а затем и учились в младших классах гимназии.

Одна сотня киргиз была под командой курбаши Мойдына, а в третьей и четвертой были русские командиры-офицеры, а рядовой состав — киргизы. С.Ю.К. предложил мне остаться при нем, но я был не у дел и кроме малярии меня мучила неопределенность моего положения.

С Памира поступили сведения, что там расстреляли военкома отряда Рашида …, моего друга по Ошу, честного большевика, преданного делу революции. Обвинителем, говорили, был Ненсберг, присяжный поверенный из Скобелева, оказавшийся жестоким и мелочным человеком. Как рассказывали, другим таким жестоким человеком был Монстров — люто ненавидевший большевиков и готовый мстить им и убивать только из формальных соображений — большевик — и баста. Он даже считал, что честный, идейный большевик еще страшнее. Хорошо, что все эти люди были теперь далеко — в Кашгаре, но чувствовал я себя не в безопасности. Главное — я еще не уразумел как следует — что такое басмачество, какие мысли у этих дехкан, носящих теперь почему-то прозвище «бегляр», то есть «князья», как они представляют себе будущую жизнь, какую власть, какой труд в мирное время.