Д.М.Милеев. Воспоминания. Переправы

Дата публикации: 02.11.2014 3:17:25

После несчастья с Ц-ловым, все переправы легли на мою шею. Все наши рабочие лошади были выбракованы при прежнем заведующем, как норовистые. Их уже перестали пытаться запрягать. Обессилев от голода и израненные хомутами, в которых торчали гвозди, они, подчиняясь инстинкту самосохранения, каждая на свой лад «норовилась»; кобыла «Чибырь», например, как только запрягут, — ложилась на дышло и часто ломала его. Ее выгнали, наконец, с конюшни и она бродила по окрестностям, чем и уберегла себя от продажи на базаре. «Марфушка» пятилась, билась и иногда ранила себя, срывая целые куски шкуры, а перед сдачей поранила себе сухожилия — висела на подпругах. «Батарейка» лягалась, не давала одеть хомут, вставала на дыбы и, запутавшись в постромках, падала и двинуться с места не желала. У каждой лошади был свой нрав, свои приемы, и старое начальство передало их мне, не погнав даже на базар, такую лошадь нельзя было и продать. Худые, больные они переданы были мне по описи, а иные, как бесплатное приложение, висящими на подпругах и списанными по акту, как подохшие до сдачи. Этих лошадей я всех выправил. Это были очень сильные, несмотря на свой малый рост, лошади, теперь усердно служившие в нашем хозяйстве. Два конюха С-цин и К-в умели с ними ладить, но на переправах все же боялись ими управлять. Мой голос знали все лошади. Стоило мне взять вожжи в руки (предварительно перед переправой обходил их всех, у каждой поправлю сбрую, проверю, поглажу, поговорю, попрошу «не выдавать» — и лошади понимали) — сразу преображались, как на подвиг, и, по легкой команде «е-е», дружно и по свисту как одна, бросались в воду и уже ни за что ни одна не сдаст — вода хлещет им через спину, иные падают в яму и идут вплавь, бричка тонет в воде, пассажиры в одних трусах балансируют по колено в воде на бричке, лошади выкатывают воз на галопе из одного русла в другое и так на протяжении почти целой версты. Переезжали водой, чтобы течение было взад и немного вбок: бричка прыгала на булыгах, но колеса оставались целы, а выносить бричку, нагруженную как можно тяжелее — 150-60-80 пудов, лошадям помогала сама вода, если двигаться со скоростью не меньше, чем сама река; всякая остановка — гибель — и для брички, груза и для лошадей, спутанных постромками, пристегнутых и привязанных нашиленниками к дышлу. Борон также привязывается к «кочету» (соколу), чтобы он не всплыл и не был сбит течением.

Для переправы мы имели две брички и два пятерика лошадей, запрягавшихся цугом. В каждой пятерке лошади должны были запрягаться всегда в одном и том же порядке, чтобы действовать привычно и слаженно. Если одна пятерка лошадей почему-либо разбита — запрягалась другая, обе были весьма надежны и обе выдрессированы. Вместо норова и своевольства теперь была дружная когорта лошадей-тружениц. Время половодья для переправ вообще считалось и у коннозаводчиков, и у крестьян не подходящим: в течение мая, июня, июля (иногда и августа) Арал был отрезан от города и поселков.

Верхом можно было переезжать мостом, существовавшим тогда невдалеке от легендарной могилы Манаса (народного сказителя, автора киргизского эпоса); но иногда и к этому мосту нельзя было подъехать из-за разлива небольшой речушки, впадавшей здесь в Талас справа. По этому мосту можно было лишь провести лошадь в поводу, и то с риском, мост был ветхий, узенький, качающийся и едва державшийся на береговых упорах. Это был мост древнего киргизского мостового искусства и архитектуры. Никто не знал как его строить, но если была нужда, собирали из далеких и близких мест аксакалов, мастеров, изобретателей и строили — опять на десятки, сотни лет. Арча — материал для мостов — выдерживала времена поколений.

Из арчи строили мечети, мазары, мехманханы богачей и все ответственные части построек. Она держалась веками и продолжала источать тончайший аромат эфирных масел, которыми пропитана сердцевина мягкой и красивой розовато-коричневой текстуры. «Карандашное дерево», в одних случаях оно самое мягкое дерево, а в других — по стойкости не имеет себе равного. Это вечное, в тоже время самое нежное дерево. Если его запах сравнить с какими-либо духами, то оно далеко превосходит их по богатству оттенков и настроения; древесина ее источает тонкий, интимный аромат, как лучшие духи, как цвет яблони, винограда или резеды, но дымок костра, развеваемый ветерком, летит по ущелью на несколько верст, и путешественник, вдыхая его всей грудью, останавливается, чтобы пережить все снова, вся свои радости, всю красоту окружающего мира. Если начнете сравнивать все дары природы и привлечете в это время для сравнения — и пальму, и кипарис, и наш русский дуб, чинар и тополь — то ничто из этого не выдержит сравнения: одно холодно — однообразно, другое не имеет аромата, третье не тревожит в такой степени твою мечту, делая ее столь близкой и желанной. Это дерево растет на камне. В вечной борьбе с ветрами и, укрепляясь, останавливает снежные лавины; эта вечная, благородная титаническая борьба и дает ему благородные свойства: и мягкость, и силу. По красоте форм оно также разнообразно: то стройна, как тяньшанская ель, то раскинется шатром, то распластается на вершине утеса в заоблачной высоте, как добрая шапка, своим темно-зеленым цветом одухотворив и украсив недвижимую скалу.