Д.М.Милеев. Воспоминания. Тамыр

Дата публикации: 23.11.2014 2:45:53

В характере русского народа есть что-то такое, что влечет к нему сердца других народов (это подметили еще англичане, объясняя успехи русского продвижения на Восток). Отголоски общенародной тяги киргиз к русскому народу нашли свое выражение в киргизском эпосе «Манас», рожденного здесь в Талассе. — Русский народ добрый, сердолюбивый - «идите к русским» — это проповедовалось перед добровольным вхождением Киргизии в состав русского государства в 1864г., когда киргизы были перед угрозой уничтожения, притеснения кокандских ханов (восстание 1857г.), притязаний жестоких китайских феодалов, экспансии Англии на востоке, подвергавшей, как в Индии, бесчеловечной эксплуатации его народы.

В некоторых русских семьях: себя называют «русскими», а величают «хохлами», в противовес «москалям», если речь заходит о языке, или, например, о родственниках — «у нее муж москаль». Слово «русский» имеет объединяющий смысл, а не узко национальный.

Киргизы приняты как «тамыры». Такие тамыры чувствуют себя у русских как дома; похаживая по двору, советует, обсуждает с хозяином свои планы, нянчит и ласкает рбят, привозя им гостинец с гор или с базара; забирает бычка на выпас, пожурит хозяина за свинью, плюнет, насмотревшись вдоволь на ее повадки, но за стол садится доверчиво — знает, что хозяин сегодня не будет заправлять для него пищу свиным салом, во всяком случае он так думает, чтобы не согрешить перед аллахом, хотя знает, что он давно уже ест свинину, и вкус ее ему очень нравится, но лишь бы жена не знала, и мулла не подозревал — мулла не бывает тамыром у русских, он должен держать себя подальше от поганых «капыров». Неизменно «тамырами» становятся бедняки, вынужденные все больше оседать на земле, пахать ее, сеять пшеницу, ячмень, табак, клевер и даже сажать картошку. Что касается картошки, то здесь вкусы расходятся: русские любят мягкую, разваристую картошку, а киргизы — твердую, чтобы она не разваривалась в течение 5-6 часов, пока варят мясо. Приправой для мяса издавна служит только лапша (кумчатай). Кавардак с картошкой оень по вкусу пришелся моим приятелям, но за неимением картошки они сами этого никогда не делают. Если хозяин «тамыр», то, следовательно, все члены семьи пользуются этими правами — как родственники: жена приедет и тоже с полным доверием в доме русской хрзяйки ведет себя, как у себя дома: всем интересуется, обсуждает, ей все показывают, она может любую понравившуюся ей вещь попросить — и ей не откажут, также, как не откажут хозяину; русские ребята, попав к своим «тамырам», играют и ведут себя как дома, им — лучшее место, угощение, забота. «Тамыр» — это чисто киргизский обычай, его породило чувство любви к ближнему, чувство дружбы и единства; здесь отступают на задний план все различия и национальные, и даже религиозные; дружба становится выше всех этих понятий, тысячелетиями слагавшимися у народов вместе с собственностью и разъединившими их. «Тамыр» — это прообраз коммунистического единства народа, и надо видеть его в действии, чтобы понять — как это обогащает человека, украшает его и ставит высоко над предрассудками, обезвредить которые не в состоянии никакие прочие общественные институты, кроме социалистических. И русские, придя к киргизам, незаметно для себя, сошлись во многом по своему характеру, дополняя друг друга, обогащаясь новыми понятиями, а для упрочения будущих социалистических связей, многому научились именно у киргиз, выработавших такой обычай, как «тамырство» — прообраз коммунистических отношений между людьми, пока устанавливаемых честно, по взаимному расположению и влечению друг к другу. Даже мулла не имеет силы осудить тамырство — общество сильнее его и быстро его изолирует, если он пойдет против этого обычая, установленного отцами и дедами. Тамыр — это друг не одного лица — это уже друг нации; к тамыру, как к другу, в случае чего придет и каждый тамыр — и встретит с его стороны полное доверие: один тамыр — это уже целый круг близких людей, связанных неписанными законами дружбы, требующей самоотверженности ради одного лишь слова, которым когда-то обменялись тамыры, заключая свою дружбу. Интересно, что за всю историю тамырства не было случая, чтобы эта дружба распадалась. Она становилась делом всей жизни, и дети и той и другой стороны продолжали семейные традиции отцов. Тягостно, однако, сознавать, что во времена культа Сталина это тамырство подверглось жестоким преследованиям; если русский, например, несправедливо очерненный, подвергался политическим преследованиям, то та же тень ложилась и на семью его тамыра только за то, что она питает добрые чувства дружбы; более того: человек, имеющий много тамыров, уже считался опасным и именно это ему ставилось в вину. Это было противоестественно нашему демократическому строю, так как тамырство всегда было институтом бедноты, и никогда не было нужно богатым, так как их собственность изолировала людей друг от друга, разъединяла их, а не соединяла узами дружбы и взаимного отказа от той или иной собственности в пользу другого. Тамырство воспитывало интерес друг к другу, уважение, а этого можно добиться, лишь отвлекаясь от собственности, от ее всепоглощающей страсти стяжательства. Культ Сталина сеял в людях рознь, недоверие, интерес к человеку подменялся преклонением перед всепоглощающей личностью единственного, предписывающего законы, вкусы и линию поведения. Бездушные законы толковались казенными чиновниками, у которых за их официальным ярлыком отрицалась собственная воля, душа, личные качества. Признавалось только одно качество — формализм. Без бумажки не докажешь правды. Суд выносил правде обвинительный приговор только за то, что она не имела бумажки. Бумажки оформляли карьеру, биографию, человеческие отношения. Бумажки заслонили неподготовленность страны к нападению фашистов в 1941 году, бумажки подготовили катастрофу и диспропорцию в народном хозяйстве. Однако чувства народа и вся стихия революции были на стороне партии, которая, несмотря на всю жесткую сухость культа Сталина, сохранила свое лицо, выправляя положение на всех самых тяжелых исторических поворотах. Видно, столь сильно было влияние исторических инстинктов собственности, что пережитки их развились и достигли своего логического завершения в период культа Сталина, из революционера превратившегося вместе с ним в грозное чучело, высохшее на своем корню и обнажившее перед всем миром всю силу и всю слабость этих пережитков страны. Жестокость царских сатрапов и бездушный формализм чиновников, осмеянных Гоголем, Салтыковым-Щедриным, превзошли чиновники-сатрапы «сталинского стиля», периода культа Сталина.

Все спутники старого бюрократизма всплыли наверх: взяточничество, казнокрадство, кастовость, подхалимство, продажность, формализм, карьеризм во что бы то ни стало. Все эти язвы коснулись даже такой области, как искусство, области красоты и прекрасного.